Octobre Степень критики: критиковать можно по частям
Короткое описание: Сборник из двух произведений
ВОСКРЕСЕНЬЕ
из душных церковных воняет старухами мочой теплым и томным набухшим хлебом безликими мордами икон
мой мальчик мой дорогой через чью решетку? в чей расчлененный сон? ты едва погружаешь пальцы отворачиваешься отвращаешься щуришься и смеешься от щекотки когда постояльцы слабоумные и калеки а главное – выросшие, но (искренние [по-щенячьи) встают на корточки] и лижут
плачут разможденные лица в очередях в закрытые храмы покрывают головы гнилыми лоскутьями гордятся своими цепями
моя жизнь – это ваша квартира я в ней не живу лишь остался на ночь погребен среди желтых обоев пропитанных жиром открываю краны с горячей водой в старом комоде листаю школьные грамоты вашего сына альбомы в которых ваш муж молодой
знал бы мой мальчик как я устал быть сильным блуждать в лабиринтах из пыли протухшей тушенки пустых бутылок от пива
я знаю эта ночь не пройдет для меня нет ни черного хода
ни спасенья
чуть позже я вскипячу чайник встречу тебя на пороге улыбающегося и залитого дождем отожму из волос едва теплую воду
прошепчу - что ты принес в этот раз?
- в этот раз я принес
воскресенье
Москва, 26-29 сентября 2013 года
СОН
Мне кажется, что я видел сон. Я лежал на пустынном осеннем поле шестнадцатого октября. Лицом вниз, а мой рот был набит тяжелой молочной землей. Я не помню, как я оказался в этом месте. Вокруг пахло сыростью – промокшая мертвая трава начала гнить после ливней. Ее стебли уже превращаются в труху, расслаиваются, когда сжимаешь их в ладони, и плачут коричневой, едва мутной водой. Мне их так жаль. Земля очень теплая, парная, словно ее только что собрали из небесного вымени, или словно это только что умершее тело подложили под меня – незаметно согреть. Я прислонился ухом и, протирая пальцем зубы, сквозь скрежет эмали стал слушать – не поет ли она колыбельную? На далекий горизонт швырнули еловый лес, простиравшийся передо мной – на фоне белого от облаков неба – черным исцарапанным силуэтом. Здесь я не слышу ничего кроме ветра, собственного дыхания или сердцебиения – кажется, я действительно, один.
Мне кажется, я видел сон. В этом сне я лежал на пустынном осеннем поле шестнадцатого октября. Я был голый по пояс, и на моем животе застыла черной коркой печеная кровь. Прощупывая и проминая его, я пытался отодрать ее слюнявыми пальцами – вместе с волосами, размазывая глину по рыхлой и белой коже. Раскинув руки шире, я лежал на спине и смотрел в пустое небо, затянутое безразличной осенней пеленой и пытался найти на его фоне птиц. Мне было так трудно дышать – грудная клетка промерзла и при расширении – мои металлические ребра не хотели гнуться – раскалывались, трескались. И я совершенно не знаю, сколько времени так прошло.
В этом сне, я старался найти хоть что-то, намекавшее бы на то, что вокруг меня существует жизнь – смотрел, слушал, старался быть как можно тише и не шевелился. Наконец, я встал и почувствовал, что первые капли дождя слезами из мертвых глаз безразлично бьют по моей спине, облепленной сладкой и жирной почвой.
Я шел вперед, и пока я шел, колючие ветки резали мои босые ступни, пряный и сырой воздух душил.
В какой-то момент мне показалось, что на мой живот село какое-то насекомое – и я ударил по вспотевшей коже рукой.
Я видел сон. В этом сне – я нашел небрежно брошенную дорогу посреди пустого октябрьского поля, сгнившего под моими ступнями приторной патокой и теперь растекавшегося густой слизью. Я поднял голову и закричал. Крик разорвал мои легкие и растворился где-то вдали. Мокрые волосы залепили обезумевшие глаза, судорожно оглядывавшиеся по сторонам. Он был таким громким, что даже я сам – немного напугался. Но теперь, когда прошло несколько секунд – все вернулось.
Я лег на бок посреди дороги, недалеко от большой бледно-голубой лужи, в которой отражались и лес – черной лентой, и серой ватой из лепрозория – спутанные волокна облаков.
Мне кажется, я видел самый прекрасный сон на свете. И это поле шестнадцатого октября – было моим гробом.
Я, как обычно, быстрый как пуля. Благодарю за подробный отзыв. Мне очень приятно.
1. По поводу "погружая-ешь". Лично мне кажется (это очень субъективно), что погружая - создает впечатление, что это происходит из раза в раз или по крайней мере продолжительно. Т.е. действие повторяющееся. А форма погружаешь - создает впечатление единичности действия. 2. По поводу через сон и решетку. Вообще, картина представлялась мне примерно такой - тесная, узкая европейская улочка - и внезапный пововорот на лестницу куда-то в подвал дома, закрытый ржавой решеткой. И мальчик аккуратно опускает пальцы через решетку... куда?
3. В сон. Надо различать постояльцев и лица. Первые - это нечто светлое, искреннее. Нечто светлое до эротичности обожающее мальчика (они лижут ему пальцы). Вторые - это нечто мрачное и неприятное. Это разможденные гордостью, узостью своей мысли лица. В отличии от первых - у них есть разум, но они распоряжаются им так, чтобы гордиться не чем-то важным, а собственными цепями.
4. Во всем этом ключе - мне очень трудно проинтерпретировать - какое место здесь можно отдать Иисусу.
5. Кому принадлежит квартира? В чате я, пожалуй, погорячился, сказав, что она принадлежит разможденным лицам. Скорее - она принадлежит читателю. Т.е. "Ваша" - это прямое обращение. Как бы обобщающее краски современной городской жизни. ЛГ уверен в том, что это описание ощущений себя в мире подойдет любому читателю. При этом ЛГ уверен, что он здесь просто потерялся.
Воскресенье - хорошее, за исключением одного момента: "гнилыми лоскутьями" - "гнилыми" здесь не нужно, плохо, перебор (пересол). Здесь нужен более нейтральный эпитет (иначе бросается в глаза притрастность автора, а она здесь ни к чему); "лоскутьями" - может, всё-таки "лоскутами", нет?
0
