Хрустя ботинками по битому стеклу,
Сквозь рыжие витринные проёмы,
Всё ищешь грязно-городскую суету,
Что так привыкли видеть днем мы,
Но город в мертвой вязнет тишине…
Он нем дорогами и дикими садами,
Он нем и пуст в каждом своём окне,
Он нем!
И нем уже годами.
И этот вырванный язык,
И этот стон высотных зданий,
Забыт. Хоть, кажется, проник,
В любую жизнь. Потушен пламень,
И оттрещал своё графит,
Повержен враг, глазам незримый…
И, значит, сердце не болит,
Можно бежать к делам любимым?
Вам дорог дом? Ну, что ж, тогда,
Не удивляйтесь, ради бога,
Если однажды, господа,
Вас утром так разбудят строго:
«Товарищи, внимание!
Говорит городской совет.
Складывается состояние,
Неблагополучней нет.»
Под треск мегафонных раскатов,
Под ветром апрельской весны,
Случилось… Должно же когда-то?
Всё брось! Слушай голос! Замри!
«Партийные и советские,
Предпринимают все меры,
Дабы судьбы детские
Избежали трагедии верной.
Для этого к каждому дому
С четырнадцати часов
Сегодня двадцать седьмого
Ждать приезда авто'бусов.»
Да, временно, что вы там, братцы!
Вернетесь все к свежим борщам.
Нет повода сильно бояться,
По всяким таким пустякам.