Ущемлены попытки жить,

Бесстрастным, неким существом.

И не тому пришлось служить,

И каждый вечер в горле ком,

От жертв ночи, ушедшей в день,

От какофонии инстинктов.

Приходиться свою же тень,

Подстилкой делать лишь для криков

Безумных в голосе и взгляде,

Случайных, не везучих быть,

Прохожих, словно на параде,

Которых стоило забыть…

Но страсть ведет, влекут ручьи,

По венам старой мостовой.

Упал артист и не кричит,

И алым заливает бой

Двенадцати часов луны,

На циферблате древней башни.

Но задыхаясь от слюны,

Гримасами и злобы страшный.

Ирония гнилой судьбы:

Почти что вечность разделять,

Но капли слизывать с губы,

О большей сытости мечтать.

Голодным быть, безумным жаждой,

Которую не утолить;

Искать и рыскать этой правдой,

И жертв все меньше находить.

Удел скупой и рванный рок:

Быть королем и богом ночи,

Но паралитиком не в прок,

Быть днем. Не только, но и впрочем,

При всем таланте статься мглой;

Приходиться бояться свеч.

Такая лишь одной искрой,

Изрежет словно буйный меч.

Талант не признанный дельца,

Вступившего в контракт со мглой.

Взамен пороки подлеца,

Взамен на веки он изгой.

И он – валет, и он двулик,

Заложник дня, но стражник мрака;

И он затейник и шутник,

С судьбой игрок, кудесник страха.

И он – отчаянный боец,

Но он как зверь с затменьем глаз;

Он с жизнью лжец, с собою льстец,

И кровь лишь есть его экстаз.

Холодный голос и лицо,

Холодный призрак полнолунья.

И он дурманящей пыльцой,

Своим дыханьем точно лгунья

Обворожит и заколдует,

Перевернет сознанье вспять.

Затем укус… И крови струи

По венам мостовой опять…