Я жил. Был в строю, ходил по морям в шторма,
Стрелял по врагу из всех бортовых орудий,
И в шрамах был борт и оснастка, но не корма.
Я знал по себе, насколько жестоки люди:

Настолько, что после иных из прошедших битв
В крови было можно купаться. Впитавшись в шкоты,
Она поднималась по вантам под хор молитв
И красила парус. И флаг адмирала флота.

А казни? Я вешал на реях, топил и сек.
Не я - капитан, но неужто я не участник?
Порой я мечтал лечь под лезвия пил - и все:
Ни битв, ни свинца... Порой я бывал несчастен.

Но море... Оно - сама страсть, сама жизнь и смерть.
Я в каждом походе в любви признавался морю.
Теперь же я здесь (и я б предпочел сгореть) -
Свидетель безумств, семитомник морских историй.

Старик, посмотри. Я жил полно, я был у дел.
И что я теперь? Я два века не видел неба.
Я помню, как, плавал, и ветер в снастях гудел,
Я был беспокойным и нравным, но мертвым - не был.

Теперь только стены. И дети - по выходным.
Но что мне до них, они носятся мимо, мимо...
А ты - от тебя веет чем-то таким родным,
Знакомым до боли, в подкорке моей хранимым.

...

Старик незаметно по килю ведет рукой.
"Линкор "Агамемнон". На нем плавал Нельсон, Родни..." -
Табличка с годами, боями, и каждый бой
Был чьим-то восторгом, потерей и преисподней.

Старик возвращается в дом и ложится спать.
И в собственном доме лежит у стены, недви́жим...

В музее Тюссо у таблички стоит кровать:
"Эйч Нельсон на смертном одре. Годы жизни ниже."