Лишь солнце осветило рано

Верхушки стен монастырей.

Российских, пьяных три барана

Стояли у ворот-дверей.

Махая твёрдою купюрою

Рвались с тоскою внутрь обители.

Но твёрдый золотистый строй,

Встал как стена, не допуская зрителей.

Ворчанье, вой, угрозы пьяные,

Что скупят всё, разрушат и сотрут.

Не колебали их сознание,

Встающих, как защита тут.

На крики их негодования,

 К ступеням старец подошел.

С клюкой старшинского призвания,

И разговоры с ними вёл.

Но, не поняв их речь заморскую,

Он просто им в глаза взглянул,

Остановившись на последнем,

Что глаз своих не отвернул.

И молвил он - войди в обитель,

Пройдитесь по святым местам.

Заулыбался пьяный зритель,

Небрежно пачки зелени к ногам.

Старец с тихою и чистой печалью,

На секунду в их лица взглянул.

И клюкою своею огромною,

Пачку эту к огню подтолкнул.

Часов пять те помотались,

Голод тройку назад повернул.

И когда назад собирались,

Самый ярый с обрыва взглянул.

Глядь под камнем горошина светится,

Призывая к себе и маня.

Жалит глаз и белкою вертится,

Светом ярким, как девка дразня.

Оглянулся гость странно-улыбчиво,

На ушедших за двери друзей.

И нагнулся, совсем опрометчиво,

Чтоб находку схватить поскорей.

Поскользнулась нога, тело к пропасти,

Метра три со скалы пролетел.

Руки, словно огромные лопасти,

Замахали, так жить захотел.

На карнизе метровом и узком

Зацепился, спиной к камню примкнул.

В свете странно солнечно тусклом,

В пропасть, вниз, заглянул и вздохнул.

Крики помощи эхо развеяло

По соседним уступам из скал.

Смертным холодом снизу повеяло,

Мир стал узок и мизерно мал.

С полчаса ярился, бахвалился,

Мне помогут, думал, спасут.

А потом быстро сник, запечалился,

Что навеки останется тут.

К богу речи повёл непристойные

- Возьми цацки и помоги.

Только ветер холодный и вольный,

Пыль, играя, крутил у ноги.

Страх пропал, лишь грусть и усталость,

Грусть о том чего не успел.

Жизнь картинкою пробежалась.

О себе, как кино посмотрел.

Как гонял жену недостойную,

Как детей за людей не считал.

И как мать, ныне покойную,

Обзывал и оскорблял.

Сердце сжалось от боли и жалости,

Понял жил для себя, для понтов.

И что вспомнить его будет некому,

Кроме самых заядлых врагов.

Закричал, застонал – прости боженька

Я всё понял, исправлюсь, спаси.

Хочу видеть лица родимые,

И как дети будут расти.

Спазм за горло и влагой непрошенной,

Дождь закапал, о камни стуча.

Вспомнил дом и друзей позаброшенных,

Тихим пламенем в сердце свеча.

Слёзы душу мужчины очистили

Словно тёплым омыло дождём.

Он молился чисто и искренне,

Словно был здесь он с вышним, вдвоём.

Душу вывернул он наизнанку

И поведал о старых грехах.

Словно выкинул с мусором банку,

Без стесненья, не ведая страх.

Сбоку звук и клюка опустилась.

Уцепился, поднялся - как мел.

Солнце гасло и быстро катилось,

Старец тихо и грустно смотрел.

Подал воду в пиале приземистой.

Русский выпил, спасибо сказал.

И походкой сильной и кряжистой,

По ступенькам спустился со скал.

Солнце спряталось, выпустив стрелы,

Словно яркий и чёткий предел.

Вслед душе, чистой и белой,

Улыбаясь, старец смотрел.