Моя дорогая, прелестная Бетти, 

с тех самых бессмысленных пор,

как я тебя встретил, 

мы оба больны перманентно…

и это становится очень

(ну, очень!)

заметно,

а может и нет.

Ты приходишь на кухню, 

чтоб выключить время, 

каблучком отстучав 

(по)дробное предупреждение, 

мол, день чересчур тягуч, 

как сыр сулугуни

на свежем тосте, 

но меж — лишь пустые известия, —

брешь, через которую я 

ухожу незаметно

/как мошка на свет/. 

Милая Бетти, прелестница Бетти,

я ждал тебя в тысячах снов 

и в тысячах зим,

хоть того не заметил, 

а ты лишь киваешь и говоришь,

что сегодня покончишь со всем, 

имея в виду меня, 

выйдешь на красный свет

и больше со мной 

(ни дня!)

не удержишься на ветру

из открытого настежь окна, 

у которого я стою… 

что нет больше сил терпеть

и в доме ходить в пальто.

А мне без тебя, 

поверь, 

одинаково всё равно, 

что от дома утерян ключ, 

что весь дом залило водой,

за окном минус тридцать два, 

а птицы летят домой. 

Мне бы стать как тот уголёк, 

превратиться бы мне в золу, 

но тебе

малость невдомёк, 

что я без тебя 

сойду, 

что я без тебя никто…

Но

я тебя отпущу легко,  

ведь тебя не люблю 

совсем. 

Шах и мат — победил. Игрок.

Но ты думай,

что я

любил.