Шнур оголённый к артериям — стонет будильник в уши. Сборник Шекспира 
к чертям, к зиккурату простынок подкидышем. Просится в окна... стучится, 
стучится, стучится, стучится обломный дождь, чтоб не лишиться покоя сре -
ди углублений асфальта (терзаемых обувью лужах). Завтрак: лапша — «До -
ширак» в Эрмитаже кухонном возвышенно (новый, с креветками) словно кри -
чит саркастически: «Ну же! Накручивай! Толку, ответь, церемониться? Жуй!»

Не задавая вопросов, /обыденно/ жизнь растекается по сталактитовой ветке:
без колебания, без остановок, в бескровном мерцании собственных струй. 
Вот бы водой изменения тонкой иглой запустить внутривенно — прививкой
от жизни, дней, ограниченных рамками крепких паучьих сетей. В час по еди -
ной прописанной букве-таблетке среди остальных графоманских тихих: той 
поэтической нотке, которая птицей стремится в воздушную манну незримых 

эдемских стезей. Но ничего, ничего, ничего, ничего, ничего — проползают не - 
спешно, лениво, небрежно пру - са - ки по деревянной, столетней, трухлявой
 с облущенной краской столешнице. Всё ничего, ничего, ничего, ничего, ничего 
— неизбежность в соитии с тленностью. Только рискни! Сотвори невозможное: 
вверх поднимись /поперёк регулярности/ — вверх по лестнице. По той, которая
/к центру земли перевернутый конус Алигьери / лишь неизменная санная вниз.