Выворачиваю прохожих наизнанку, проверяя, нет ли в них тебя,
а виноградная улитка раскручивает внешний скелет, в тех же по -
исках, наверное, но мы обе ищем не там, по всей вероятности не -
вероятного. /Что я сделала, боже мой, что ты меня разлюбил?/ Ты
молчишь слишком громко /извержение Кракатау/, молчишь пото -

му, что ты — речь, которая не требует отклика. Раздаю свои поз -
вонки неимущим, моя погибель протекает внутри меня, ты же всё
вертишься на языке, а потом будешь сказан, но затем пустота, да,
хоть и захочешь повториться, ведь никто не хочет быть забыт на -
всегда, поэтому я молчу. Я знаю цвета, знаю столько их есть, но

не знаю, всё время ли так... Может, только сейчас, только здесь?
Если бы у меня даже меж рёбер были глаза, я не знала бы, куда
иду, ведь без тебя я больше не знаю, что впереди, а что за спиной:
весь горизонт извернулся ужом в моём средостении, и только ты
знаешь, как меня уберечь. Разбиваюсь о скалы, стараясь раско -

лоть их. Может, там ты, свернулся белком в стопроцентном спирте,
но под моим взором юродивым развернёшься обратно, вылезешь и
непременно скажешь, мол, сыскала таки, упрямица, хоть и не отли -
чающая правой руки от левой. Хочешь, возьми и убей меня, но ты
не убьёшь: схватишь и не отпустишь, плача переваренным кофе в

стакане без дна, который мы так и не выпили, но пригубили, испуган -
ные, что больше нет ни зерна, ни турки, а кофемолка зажевала число
π, забилась в беспредельности, двигатель сгорел, и наступило завтра.
Всё проще камушка из-под ботинков из кожи: было сперва так хорошо,
ах, так хорошо, а потом ужасно-плохо, но уже не сейчас и уже не нам.