Закрыть глаза,
досчитать до ста,
колесный стук распознать,
между нами проносится вспять
кинопленкой слетевшей с катушек картины
бегущий от собственного хвоста
состав.
И окна мелькают кадрами,
рябью скачущими квадратами,
и в одном из вагонов
играет знакомый
мотив.
Такой беспорядочно-джазовый,
опавшие тексты подбрасывая,
рассыпаясь, он мчится вдогонку за кем-то
в другой конец киноленты.
А навстречу кому-то – заложница роли,
в которой нельзя моргать,
с улыбкой Фемиды и вся в рок-н-ролле
она продолжает играть.
В коридоре сквозняк превращается в вой,
швыряясь листами повести
о немом черно-белом поезде,
мчавшемся по кольцевой.
О ветрах на краю пластинки,
вернее,
об истине, что известна
становится тем, кто бежит на месте
мимо хлопающих дверей.
И кажется, будто вот-вот – и состав
пойдет под откос
с моста,
как в слетевшей с гвоздя картине.
Абсурдно, неукротимо
расползаются змеями петли,
и в каждом сюжетном метре
зреет повод сорвать со стены ружье,
взять на мушку слона
на доске
почета,
и за спиной,
с офицерским, как будто, чутьем,
словно призрачное,
уловить присутствие чье-то.
«Шаг и мат».
Покрывается треском винила
беспричинный закадровый смех,
ведь среди этих чертовых путаниц всех
кинолента с конца до начала
себя повторила.
0
