Приподнялся с кровати, осмотрелся, понял, что нахожусь у себя дома, и, взглянул на часы – все были на работе, через два часа нужно было ехать на учебу. Нашел рядом с кроватью тапочки, оделся, потопал умываться. После подошел к окну, предварительно чуть не перевернув горшок с цветком, маневрируя между огромным количеством растений, оккупировавших балкон и еще немного места в его близи, взглянул на телебашню, величаво стоящую на набережной и озаряющую по ночам своим светом гладь реки, зажатой между гранитными набережными, но…башни не было. Протер глаза – не помогло, еще раз – без изменений. В состоянии нарастающего любопытства простоял еще несколько секунд, после бросился включать телевизор, который, наверное, и сам бы хотел знать, что происходит, но он разгорелся серыми мельтешащими полосами, да и логично это – телебашни ведь нет. Интерес нарастал. Позвонил к матери, к отцу, но ничего ожидаемого не произошло. Поставив нагреваться чайник, сел в кресло и погрузился в раздумья. Фантазия, бурно развивавшаяся в детстве и достигшая ныне небывалых высот, рисовала на стекле узоры страшной катастрофы, к не удивлению дошло и до такого, немыслимого на первый взгляд, бреда, как происки на Земле инопланетян, существование которых так тянет доказывать и оспаривать многих людей в настоящее время. Но все же решил оставить эти мысли глубоко в себе и вскоре поспешить к манящему с невероятной силой месту.

Выбежал на улицу и двинулся к набережной, оглядываясь по сторонам. Происходящее на улице не радовало, заставляя любопытство  спрятаться как можно дальше и уступить место другому – страху. Живой когда-то город, а это далекое когда-то было вчера, молчал, улицы были безлюдны, пустынны – сломался механизм швейцарских часов. Не было ни кого: ни людей, ни птиц, ни чего живого – пустота, пустота жизни. Прямо на середине улицы стояло несколько автомобилей, один из них мигал фарами, двери у всех них были закрыты, работали дворники, не было никаких повреждений, они просто стояли, брошенные, оставленные всеми. Дверь киоска, открытая, болталась по ветру, который с тем же азартом играл и с мусором, воздымая его с земли, он переносил его с места на место, показывая свою власть. Было пасмурно, впрочем, как всегда, но в данный момент в этом отражалось что-то таинственное, страшное и пугающее, пронизывающее все тело и впивающееся в самую глубь сердца.                                                                                        

Шел по мосту, и становилось все более жутко от этой гробовой тишины, нарушаемой только волнами, бьющими с невероятной силой набережную; и они, рассекая гладь, гнали шапки пены в атаку на гранит. На мосту было безлюдно, лишь несколько брошенных машин и стоящий по средине трамвай с закрытыми дверьми, освещенный, как-то показывали недавнее присутствие человека. Были еще дома, деревья, кусты и машины на другой стороне куска земли, именуемого остров Д**. Еще восемьсот метров, после будет дом…еще дом…и явиться на свет жаждущее, вскрывая суть; все, остался один поворот…

Огороженная высоким забором с установленной наилучшей в мире охранной техникой территория давала понять всю важность для города этой телебашни, которая стояла… не здесь, нет, не в том смысле, что ее и не должно было быть тут, наоборот, это ее место, но ее не было – она просто исчезла. Казалось, что ее срезали, едва были заметны обуглившиеся металлические основания  башни, но не известны  человечеству такие средства, которые позволили бы ликвидировать столь массивное сооружение за ночь, без шума, без свидетелей – это место пользовалось неплохой популярностью у туристов в ночное время, и без должной подготовки, которая занимает немало времени. Но даже если и смог кто-то обойти эти и многие другие преграды для выполнения своей цели, то куда пропали люди, если это, конечно, тоже не входит в эту самую цель, но зачем все это?

Зафиксировав увиденное на телефон, прямое назначение которого уже терялось, решил заглянуть в магазин, где всегда было обилие людей,  временами даже раздражающее. Играла у витрин тихо музыка, работали все приборы, все было спокойно и… никого не было. Вдруг мелькнула мысль, что если попасть в метро, где концентрация людей всегда высока, особенно в эти часы, когда подземные туннели, связывающие центр и окраины города, наполнялись гулом поездов, проезжавших почти каждую минуту; то можно было бы хоть как-то приоткрыть завесу тайны. Но и поход в метро не дал желаемых результатов – людей и здесь не было. Оставалось только одно место – центр города.

Там, где обычно текли «ручьи людей», была пустота…брошенные автомобили, автобусы, парящий в воздухе мусор – все повторялось, был виден след человека. Но все это брошенное, не нужное уже никому виделось в глазах как свидетельство трагедии, похоже было, что люди спасались в бегстве, хотя явных доказательств не было, но казалось именно так, а если спасались, то от кого или чего?

Холод, одиночество, страх впились в сердце, но мозг действующий, подавленный чувствами проснулся, вырвался из объятий сжимающей его клетки, появлялось море мыслей, и одна, маленькая, но уже с утра начавшая расти, поднялась и захватила власть – здесь есть…халява!

Не осознавая, что происходит, ринулся к магазинам, кричал, радовался, хотя, как показало после время – зря, хватал все и в миг овладел всем, к чему стремился и что планировал получить своим трудом, нет, он не нужен – ведь сейчас есть всее-е-е! Набрал, что мог унести, но, пробежав немного, рухнул на газон, лежал и смотрел в небо, но…мозг еще раз встрепенулся. Начал понимать, что нужно взять необходимое, нужное для жизни, для существования, точнее выживания в этом мире, эйфория прошла, ушла… и никогда уже не вернулась. Нашел несколько охотничьих и военных магазинов, набрал защитной одежды, еще немного разных вещей и оружия, хотя не умел и стрелять, и все же продолжал думать, надеется, что завтра все вернется и все будет как прежде. Еле все донес до дома, после еще сходил в магазин за продуктами, и снова увидел неизменную, застывшую во времени картину. Решил поседеть дня два-три и все обдумать, а может все…изменится…надежда.     

Прошло два дня, ничего не изменилось, только стало грустно…и очень одиноко.

Чувства и разум в первые дни были по разные стороны баррикад, но разум, иногда в былые дни слабо работавший, спящий, вел тело за собой. Стал оборудовать жилье, по учебникам, нет скорее упорством, освоил сварку и возвел крепость из квартиры, научился управлять машиной, а это было веселое занятие – не мало попортил того, на покупку чего у  многих уходили десятки лет, разумеется, роскошь в машине была превыше всего. Установил баки с водой, электрогенераторы и -батареи, последние, как полагается, на крышу; настроил и систему охраны, хотя она была по нынешним меркам примитивна, да и санузел не остался в долгу – все было на высочайшем уровне, какой можно было достигнуть в таких условиях. Проявлялся постепенно распорядок дня – время на чтение, стрельбу, дальнейшее обустройство  жилья, поддержку здоровья, поездки в город и иные занятия. С того самого утра прошло четыре месяца. Приближалась зима.  

Канул в небытие еще один месяц, и наступила зима, холодная, безликая, с обилием снега и ветра, который забавлялся с белоснежными крапинками на пустырях и ими же кидался в атаку на стены домов. Была сплошная вьюга, и она, озлобленная на людей, полностью забирала день –    его почти не было, а только лишь светло-серое марево слыло по улицам в привычные часы обеда, да и это все длилось не больше пяти-шести часов – тьма окутывала мир. Город совсем обветшал: местами, «в большом объеме», осыпалась штукатурка; цвета, которыми некогда баловал и радовал глаз город, давно потеряли тот блеск, давно поблекли; все улицы были завалены мусором, в некоторых домах были выбиты стекла. Город медленно умирал, на некоторых проспектах снег залезал на стены на метров десять – в центре его было мало, а по бокам домов вверх тянулись дугообразные склоны, образуя белый на весь проспект ковш, и только последние этажи высотных домов не позволяли ощутить себя в каком-нибудь заповеднике в снежной длинной яме. И только одна улица, близ одного дома, выбивалась из этого пейзажа: там не было мусора, дорога расчищена, да и дом сам находился в неплохом состоянии…и горел фонарь одиноко, забирая кусок из тьмы – ненужный маяк пустого, забытого…мира. Было грустно, одиноко, холодно и даже иногда страшно, особенно ночью, когда с высоты птичьего полета город казался черной сплошной гладью…и ветер, завывая, носил снег по бескрайним просторам темной пучины; но днем, среди безликих построек мелькали следы от колес, и где-то продолжал существовать человек, единственный в городе, а может и в…мире.

Продолжал обустраивать квартиру: сделал камин, завез мебель в стиле восемнадцатого века, расширил библиотеку – и жизнь стала приятней, когда дом обрел уют. Продолжал поездки по городу, но большее время сидел в доме, лишь изредка прослушивая радиочастоты. Иногда ловил сигнал, и, вслушиваясь, после кричал – «Я слышу их, ура, есть, они есть, остались люди! Кто-нибудь слышит меня? Ответьте! Я здесь в Л**, повторяю я в Л**! Кто-нибудь слышит меня?» и после повторял это несколько раз, а в ответ неслось глухое эхо со стороны улицы, падал на пол, плакал…плакал…плакал…. Спрашивал: «Почему, почему я один? За что?». И много, еще много раз слышал в наушнике что-то или кого-то, но снова, и снова все…повторялось. И много прошло времени, прежде чем начал относится к этим звукам только с надеждой, запрятанной уже глубоко в сердце, беря в руки микрофон с холодным прогнозом услышать только себя…одного…

А иногда опускался на землю туман, срывая все здания на дно некоего колодца, выбраться из которого было сложно, а оставаться в нем было страшно, и все происходящее в нем, именно отсутствие этого, пугало и заставляло прятаться в самые глубины, думая, что там будет иначе, но иначе в этом оставленном всеми городе не могло быть, и даже солнце, редко показывающееся, не могло нарушить устои этого мира. 

Прошло несколько недель после завершения всех работ, и сразу же решил съездить в столицу, уже немного начиная сходить с ума, видя тени и бегая за ними, и после, уже догнав, увидев несущую ветром коробку или чье-то пальто – остаток прошлого, все больше терял надежду…как смысл жизни. Жизнь…жизнь – это бесконечное, необъятное, не застывающее движение полосы, изгибающейся на поворотах, захватывающее столь маленькое и столь большое облако, несущееся в даль, но постепенно осыпающееся, и, оставляя только крупицы и тянущийся след за собой, оно…исчезает, но есть миг, решающий все, когда цепь может, остановившись, прерваться навсегда, и этот решит все и ему, возможно, кто-то…поможет.

Приехал – город…пуст – нет, нет ни малейшего движения, только та, незыблемая ни кем пустота остается, плетясь следом, и она, отказавшаяся отступать, всегда находиться на шаг впереди. И даже низкий, примитивный, расчетливый путь пера, рождая хоть какой-то просвет на листе, пронзая острием отмершие чувства и окаменевшее сердце, молчит и просто беспомощно смотрит в безызвестность, не способный что-либо изменить, а метель все гонит вдаль, на новые просторы, скрытые тенью времени. Но, не оставляя надежду, продолжал поиски, и когда минуло два дня, забросив машину, оперся на стену, уставший, злой, немного голодный и полностью подавленный…суицид простреливает мысли, а перо все двигается вдоль стены.

Проснулся, не слабо замерзший, и поехал назад, где ждал родной город, затаившись в снегу. Сильно болела и кружилась голова.

В лучших консервативных традициях жанра все заморожено в динамике – как, уезжая, оставил, так, приехав, и встретил, только лишь город еще больше замело – прогресс переместительной феерии. Мутит в глазах. А важно то, что мозг работает, но отсутствует вся важность жизни, особенно после увиденного в столице, когда, приехав, недели две лежал в кровати, укутавшись несколькими одеялами – был удар, разрушились все надежды, все потеряло смысл в корне происходящего. Кружиться голова, все как-то вдруг стало сложно и безразлично. «Ха…суицид  - пошел вон. Вот наглый – я ему: пошел вон! а он лезет и лезет; его палкой из щели гонишь, а он другое место найдет в мозгу».

Прошла неделя.

«Ввел новое летоисчисление – точка отсчета – *год, *месяц и *день.

День первый.

 Не дурак – календарями пользуюсь, часы имею, схожу с ума… Постоянно вижу на улице тени – звать уже надоело – теперь отстреливаю. Здесь грустно, холодно и скучно – зима пятый месяц находится на моей территории, это,  наверное, странно, хотя…нечего делать – бред, мне даже больше чем нечего делать – необъяснимо.

День четвертый.

Вчера ездил автомобиль, сам по себе, а я то знаю –  это они надомной издеваются, но я машину взорвал – а что еще делать было?

День шестой.

Много миражей, наверное, стало, они закрались в мой мозг и не выходят, носятся там – спать мешают, как сейчас, но я времени не теряю – вот, дневник пишу – круто как-то, наверное.… Нет страшно, бредово…

День десятый.

Забросил все занятия – и надоело, и интереса нет. Разговариваю сам с собой, недавно обсуждал почему, наверное, свихнулся – сам не знаю, сказал кто-то, но надо ему верить. Мой мозг съедает темнота – круто как-то. Иногда бывают просветы – постараюсь успеть записать что-то дельное, ну…хотя бы разумное

День двадцать первый.

Проснулся - просвет, понимаю, что временно. За эти дни ничего не произошло, наверное, - ничего толком не помню. Ко всему потерял интерес, не знаю что происходит  - видимо, если уже не сошел с ума, то схожу. Я деградирующая обезьяна, заблудившаяся во мраке джунглей, окутанных тьмой. Конечно, можно бороться, но уже нет на это сил, борьба была, сильная, мощная, но в прошлом; я определенно устал, вся жизнь в прошлом, в жизни людей что-то держит: любовь, ответственность, наслаждение этой самой жизнью и еще многое другое – у меня все это было, но давно…сейчас же нет ничего, есть только эта проклятая тьма города, этот холод, это пустая тишина. Мозг, не до конца еще высохший, пытается что-то сделать, но он уже только и может что пытаться. Конечно, можно собрать все силы для последнего и завершающего все броска, и этот выбор из двух решений скоро свершиться, при очередном пробуждении, и, в конце концов, одна чаша перевесит, и решение, к тому моменту уже неизбежное, не имеющее возможности измениться, обретет свою силу и все пойдет в заданном направлении.

День тридцать.

Это невозможно смотреть, я плохо… Понимать не знаю зачем не могу. Я еле писшу. Плохо.болит много.Головы нет. Нет сил, не могу.

День сорок второй.

Просвет. Рука еле слушается меня – мозг уже почти не работает. Еще что-то помню из недавнего времени – стонал…было больно…тошнило…головы как будто не было…ужасно – все, абсолютно все болело. Я больше не могу жить, все разъедает изнутри, боль…только она, боль. Я не могу. Пришло время. Решение вышло на поверхность, пора, уже нет пути назад…пора…».

Оставил дневник на столе, и, включив лампу, одинокий свет пролился на стол, осветив прошлое. Прошелся по комнате, и, заглянув в окно, встретил тьму и метель, которые царствовали в своей стихии, радостные, они кружились в танце и постоянно озаряли этот мир громким унылым смехом, смехом страданий и несчастий всего человечества, особенно одного маленького, жалкого человека.

Пошел спать и…заснул навеки.… А на полу лежал, выпавший из руки, пистолет.… И еще долго ветер колыхал листки тетрадки, озаренной единственным и одиноким светом в темноте.…Но вскоре и она улетела в небо, вслед за последним в мире человеком …