Электронные часы на подоконнике показывали семь часов и двадцать-одну минуту утра. Энди пил свой первый в тот день кофе, смотрел погоду на день, пусть и не собирался проводить много времени на улице, и смотрел рубрику гороскопа в газете. Он не был одним из тех – можно сказать – суеверных людей, которые упорно верили в правдивость гороскопа, но иногда любопытство заставляло его всё-таки прочитать эти несколько строчек. Первое кофе. Две на два.

Засунув кружку, тарелку и чайную ложку, замазанную мёдом в полупустую посудомоечную машину, он вытер стол и выключил на кухне свет. Ещё через десять минут он был одет в свою обычную рабочую одежду – джинсы и серую толстовку. Его работа не была одной из тех, где нужно одевать строгие костюмы, целыми днями сидеть за компьютером, распечатывать документы и ходить на деловые встречи. Его работа была куда более простой, но в то же время и куда более тяжёлой. Зато одеваться можно было в что-то более свободное и простое. Почистив зубы и избавившись от кофейного послевкусия, Энди сложил в свой рюкзак нужные ему документы, два сэндвича на обед, термос с чаем, и книжку, которую давно собирался начать, но никак не находил на это времени.

Воздух на улице оказался прохладным, но бодрящим. Слабые порывы холодного и сухого ветра резали ещё не совсем привыкшую к утреннему воздуху кожу, но ему это нравилось. Конечно, он не любил холод, но по таким утрам, он чувствовал, что день будет хорошим, что утро приветствует его. По таким утрам, идя к трамвайной остановке, он напевал себе под нос песенку, которую слышал ещё в школьные годы – во всяком случае, ему нравилось думать, что это именно та песенка, которую он слышал. Если не слова, то мелодия точно должна была быть правильной – в этом он не сомневался.

Трамвай, на его удивление, оказался не полным, как это бывало каждое утро – Энди всегда приходилось стоять и радоваться, если его не толкали. Сегодня были пустые песта, и он с радостью занял одно возле окна. Вид машин, зданий и людей проходил мимо него. Смотря будто только в одну точку, и ели замечая свет фонарей и фар, он думал, что сегодняшний день просто обязан быть хорошим.

Дорога до места, где он работал, занимала около получаса на трамвае и десяти минут пешком, но Энди нравилось проходить этот путь от дома работы каждое утро. Ему нравилось петь своё первое кофе по утрам, ехать на трамвае на работу, предвкушать после до обеденного перерыва сигарету и кофе, что выпьет после. Каждое утро он выходил из своего мечтательного, «трамвайного» состояния – как он это называл – когда стоял через улицу от кирпичного здания, которое, впрочем, и являлось местом его работы. Когда-то, ещё до войны, тут была церковь, от которой, после бомбёжки, осталась только передняя часть с витражными стёклами. Стёкла были и сегодня – на них он, собственно, и смотрел каждое утро –, но в настоящее время, тут был госпиталь для смертельно больных.

Энди начал свою карьеру тут ещё в студенческие годы, когда работал тут месяц практикантом, и что-то ему тут понравилось. Конечно, он не был в восторге от того, что эти люди умрут – он пытался как можно меньше об этом думать. Эта работа нравилась ему потому, что тут он общался с людьми, не создавая при этом сильных связей – и та, и другая сторона знала, что в этом нету смысла. И нет. Он не был врачом. В университете он взял курс психологий, и тут работал как человек, который говорил с умирающими – в основном у него были пациенты. Один пациент, но они никогда не задерживались на слишком долго.

Пройдя через широкий вход, Энди поздоровался с медсестрой, что катила коляску со стариком, который казался спящим, хотя Энди знал, что это не так – он просто не мог открыть глаза. На путь к палате, где была его пациентка, Энди прошёл мимо многих таких людей. Некоторые из них ещё ходили, некоторые даже улыбались, смотря телевизор или читая книгу, некоторое общались с медсёстрами, другими пациентами или работниками больницы как Энди, но у всех них было одно общее – глаза. Глаза у всех пациентов, вне зависимости от возраста или пола, были одинаково пусты. Они даже е были грустными – их глаза были проста пустыми, словно человек уже был мёртв. Ему хорошо был знаком этот взгляд – настолько хорошо, что он его уже давно не беспокоил.

- Здравствуйте, Элеонора. Как вы? Чувствовали себя хорошо ночью?

- Энди, дорогой, можешь обращаться ко мне на «ты», не смущайся ты этого. – Она попыталась приподняться с постели, но вскоре оставила попытки из-за боли, скривив немного лицо. – Не волнуйся, больно было не больше, чем обычно.

- Радостно это слышать. – Вешая пальто на вешалку, он понял, что сказал. – Простите, я ещё не совсем проснулся.

- Ничего страшного, дорогой, лучше поди, выпей кофе. Я ещё в состоянии побыть одна.

- Я уже выпил одно утром. Видимо оно не помогло. Расскажите-ка вы мне, чем бы вам хотелось сегодня заняться. – Энди сел в мягкое кресло, закинув по привычке ногу на ногу, достал из рюкзака бумаги, ручку, и посмотрел на Элеонору.

- Как обычно, Энди. Можешь дать мне пульт, надеть эти свои – как они там – наушники, и не обращать на меня внимания.

Энди нравилось проводить дни на работе с Элеонор. Она была маленькой старушкой – таких называют «божиим одуванчиком» - и не только потому, что она не плакала часами напролёт, как многие другие, а потому, что пусть она и знала, что скоро умрёт, она не была грустной, и словно не придавала этому никакого значения – жила в своём маленьком, уютном мирке, и неосознанно отдаляла от себя неприятные мысли. И её глаза не были пустыми. Её взгляд ещё имел в себе этот маленький лучик света – крохотный огонёк жизни. В основном, это и была причина, по которой Энди проводил с ней своя время.

Он подал ей пульт, помог ей привстать на кровати, и учуяв её старческий запах, почему-то вспомнил свою бабушку, которая умерла ещё когда он был совсем ребёнком, и с которой он виделся не больше десять раз в жизни, но с которой ему всегда нравилось проводить время. От неё исходил такой-же мягко-кисловато старческий запах, как от Элеонор. Она тоже называла «дорогим», с той-же мягкой и приятной широкой улыбкой, что была у Элеонор.

Первую половину дня, они оба провели, почти не двигаясь: Элеонор почти не двигаясь, смотря телевизор, а Энди, надев наушники, но не включив музыку, незаметно наблюдал за её поведением. «Наблюдал» - не правильное выражение. Он переводил на неё взгляд, когда она делала какие-то движение, в надежде что ему удастся записать что-то о её поведении, но в основном он смотрел в окно.

От входа в здания, в котором он работал, шёл коридор, который расходился в два крыла. Через сто метров они снова соединялись, формируя тем самым прямоугольник с пустой площадью внутри. Из окна в палате Элеонор, Энди мог видеть почти всё, что происходило п параллельной палате. Там, тоже смотря в окно, сидела девушка. У неё были кудрявые голубые волосы, что спускались до плеч, и закрывали часть лица с обеих сторон. Они сидели напротив друг друга, смотря один другому в глаза, как ему казалось, и лишь иногда отводя взгляд. У неё был острый, тонкий носик, чистая кожа, и ухоженные брови. Ему только не удавалось разглядеть цвет её глаз, но он знал, что они зелёные.

Они познакомились около месяца назад, в столовой, когда он брал второй в тот день кофе. Она подошла к нему, и сказала: «Давай пообедаем вместе». Пусть Энди и не был самым дружелюбным человеком, он согласился, тем самым начав их дружбу. Хотя и дружбой это назвать было трудно – первую половину дня они играли в гляделки, потом обедали, потом снова играли в гляделки, если оба были в палатах. Пусть она и была весёлой, смешной и всегда любила проводить с ним время, Энди не позволял себе к ней привязаться. Она была пациенткой.

Вот и прозвенел мягкий звон, сообщающий, что рабочие могут начать обеденную перемену, а больные, которые не могут кушать сами, будут накормлены помощниками. Энди встал, попрощался с Элеонор, и пошёл к столовой, поздоровавшись с медсестрой, что должна была накормить его пациентку.

Она уже сидела на их обычном месте – в левом углу, за столиком для четырёх – с двумя порциями перед собой и двумя пластиковыми стаканами.

- Выбирай: правый, или левый? – Игриво, даже не здороваясь, быстро проговорила она.

- На что повлияет мой выбор? Ты отравила одно кофе?

- Нет, не отравила. В одном из них кофе с сахаром, в другом – без.

Энди протянул руку к тому, что стоял с право, и выпил – без.

- У меня без. – Будто разочаровано, сказал он. На самом же деле, ему не нравился кофе с сахаром. Он предпочитал пить кофе горьким, ну или со сливками, но никоем случае с сахаром.

- По правде, в один из них я плюнула. – Уже шире улыбаясь, сказала девушка перед ним. Глаза у неё сузились ещё сильнее, смотря на него. Она часто такое делала: давала ему сделать какой-то незначительный выбор, но Энди знал – был уверен в этом – что за этим кроется что-то ещё, что-то большее.

- И что попалось мне?

- Расскажу завтра, а сейчас жуй быстрее свой обед и пошли на улицу. – Когда-то, когда они только познакомились, Энди немного раздражала эта высокомерная, даже надменная манера вести себя с людьми, но с каждым днём он привыкал к ней больше и больше, пока не понял, что и это ему нравится. Пусть это и было стыдно признавать – он находил это даже немного забавным. То, как она горделиво вела себя с другими, черты повелительного характера, задранный носик – всё это дарило чувство тепла внутри и приносило лёгкую улыбку на кончики губ.

Однако, будучи поглощённой едой, пластиковым стаканчиком с кофе и своей болтовнёй, она и не замечала того, как Энди на неё смотрит. Ковыряясь в своей тарелке, она рассказывала ему о том, как недовольно этой больницей – а точнее её персоналом – о том, как её достало кушать эту скучную еду, и что ей хотелось бы сходить в приличный ресторан, о том, как она соскучилась по общении с «нормальными» людьми…

- Прости, Энди, это не то, что я имела ввиду. Мне нравится болтать с тобой. Если быть точнее, мне кажется, что ты единственный нормальный человек в этом месте. Ты не записываешь мои слова и не наблюдаешь также пристально за моим поведением. Ты не похож на этих врачей с их сочувствующими взглядами и горькими улыбками. – Она отпила из стаканчика, вытерла рот тыльной частью ладони, и, словно из-за холода, потянула рукава свитера. – Ты вообще редко улыбаешься. Тебе не нравится улыбаться? – Задав это вопрос, она посмотрела на него вопросительно, но в то же время и немного насмешливым взглядом – именно тот, который его когда-то бесил.

- Нет. Мне нравится улыбаться. Но тебе не кажется, что это было бы, не знаю, не уместно тут? – Он оглянулся, будто пытаясь напомнить ей, где они на самом деле.

- Ну да. Точно. Улыбка тут ослепила бы любого. Все эти мёртвые взгляды и хмурые лица. Они ещё удивляются, когда кто-то пытается сбежать.

- Извини, но я должен спросить, нету ли у тебя таких мыслей. Я надеюсь, ты не собираешься устроить тут переполох.

- Кто знает. Может я сбегу отсюда и пойду жить где-то под мостом. Может я приду жить к тебе, а? – Она снова лукаво посмотрела на него, ожидая, что он смутиться.

-Если я увижу тебя у своей двери, то буду обязан сообщить об этом, так что будет очень глупой идеей приходить ко мне.

- Злюка.

Две на один.

Они оба уже доели и встав из-за стола направились к стеклянной двери, что вела в сад. Погода была ещё прелестней чем утром. Пусть солнце и пряталось за облаками, было даже приятней, чем если бы оно светило. Воздух тоже немного потеплел. Только ветер начал дуть сильнее.

Сад, представлял собой каменную дорожку от столовой до входа в коридор, по сторонам которой были скамейки и лужайки с травой. Они сели на одну из скамеек, но вскоре нашли более удобное место на траве. Поначалу, они сидели немного отдалившись друг от друга, но вскоре, под предлогом, что ей холодно, она подсела ближе к нему, а вскоре и совсем прижалась своим маленьким тельцем к его груди. Так они и сидели. Она время от времени озвучивала свои мысли, он отвечал на них невнятными ответами; оба чувствовали присутствия друг друга, но ни одного – как ему казалось – не беспокоила близость их тел. Она вскоре вытащила из рукава кусок хлеба, и начав жевать, оторвала кусок и для Энди. Он равнодушно принял хлеб, и целиком сунул его в рот.

- Мне нравится белый хлеб. – Тихим и мечтающим голосом сказала она. – У него такой приятный свежий вкус, особенно если он недавно испечённый. – Немного помолчав, и откусив ещё кусочек, продолжила более меланхоличным тоном. – Помню, когда я была маленькой, мы с папой часто заезжали в пекарню после школы, и он брал пышный белый хлеб – такую большую, толстую буханку – и мы съедали около трети, когда приезжали домой. Маму всегда это бесило.

- Хмм. – Энди не знал, что ему стоило на это ответить. Она редко показывала ему такую сторону себя. Он совсем нечасто видел её такой «не энергичной», какой она была всегда, и по пальцам мог сосчитать разы, когда она говорила ему что-то о своём прошлом, когда открывалась перед ним. – Мне тоже нравиться белый хлеб. Правда, приятных воспоминаний связанными с ним у меня нет, но я всегда любил свежий белый хлеб.

- С чего ты взял, что мои воспоминания приятные? Может мне грустно, когда я это вспоминаю? – Она посмотрела на него, немного повернувшись, но не ожидая ответа, отвернулась, и поёрзав немного, ища более удобное место, положила голову ему на грудь.

- Не против, если я закурю? – Он начал доставать сигарету и зажигалку из кармана толстовки.

- Угх! Я ведь только удобно села! От тебя вонять будет! – Она приподняла туловище, оперев его на руки, и посмотрела на него, наверное, ожидая, что он уберёт зажигалку и сигарету обратно, но он этого не сделал. Вдруг, совсем неожиданно для Энди – а возможно и для них обоих – она быстро придвинулась к нему, резко поцеловав его в губы. Он почувствовал приятную мягкость и нежное девичье тепло. К ноздрям поднялся сладкий запах, он понятия не имел чего, но в тот момент полагал, что от каждой молодой девушки должен исходить похожий вкусный аромат. Открывая глаза, она убрала свои губы с его, и снова прижалась к нему.

- Комбо! Ты всё же попробовал мою слюну, и мне не пришлось целовать тебя вонючего. Можешь курить, только в другую сторону. – Пусть она и была весёлой, и пусть он и не видел её лица, он знал, что она смущена, и что не хочет ему этого показывать. Зажигая сигарету, он не знал одного: что чувствует он? Чувствует ли он вообще что-то от этого поцелуя.

В голове лишь кружили неточные мысли, ноздри слабо щекотал дым, а грудь наслаждалась теплом её тела.

Одна к одному.

Вскоре, обеденная перемена закончилась, и они, пусть и тяжело, встали и пошли каждый по своим палатам, договорившись снова пообедать завтра. Она лишь бросила на него взгляд, когда он уходил, притворяясь, что не замечает его. Взгляд этот словно задавал вопрос, один вопрос, но ответа он не знал. Не сейчас. Не для неё. Только не для неё.

Элеонора, сытая и тепло укутанная, мирно спала, и Энди решил, что беспокоить её не стоит. Он сел в своё кресло, и посмотрел в окно напротив. Её там не было, и не было до конца рабочего дня. В пять он встал, собрал свой рюкзак, попрощался с Элеонор, которая была сегодня очень молодец: через час, после того, как он пришёл, она проснулась, и они долго разговаривали о том, как она себя чувствует, чем бы ей хотелось заняться и т.д.

Выйдя из здания, он зажёг вторую сигарету на тот день.

Почему она его поцеловала? Нравился ли он ей по-настоящему, или же она сделала это просто так, от скуки, или потому что других вариантов не было? Почему его вообще это волнует? Они ведь должны быть просто друзьями, даже нет, они не могут быть друзьями, они знакомые, который вместе иногда обедают. К тому же, он лет так на десять её старше, если не больше. Он скорее всего, слишком стар, чтобы понять, что у неё на уме. Возможно, она и вправду решила просто позабавиться. Да и к тому же…

Она умрёт через несколько месяцев, может полгода, может год, но она умрёт. Он знал что нужно делать. Он делал это нескончаемое число раз. Работая в таком месте, этому учишься, сам того не замечая. Тоже он сделает и с Элеонор. Тоже он сделал со многими другими своими пациентами. В один момент, просто возводишь каменную стену внутри, отделяешь себя от чувств, фокусируешься на чём-то другом. Так легче принимать их смерть. Тае легче их отпускать. Так не больно, когда знаешь, что в последний раз прощаешься. Тоже он сделает с ней. Может он и позволит ей, позабавится – она имела на это право – но он точно решил, что боли чувствовать он не будет. Эта идея даже принесла бледную улыбку ему на губы – он будет как один их тех героев книжек, который жертвуют собой ради блага других. Только чувствовать боли в конце, он не будет. Это он знал. Он умел это делать. Нужно было просто нажать на кнопку, потянуть за рычаг, и стена появиться, чувства выключаться, он будет невредим.

Ноль на один. Последний кофе он выпьет дома.