Лейтенант открыл глаза. На улице было все еще темным темно, и до Комсомольска оставались считанные километры. Холмов посмотрел на прапорщика: «Матаев. Вы бы поспали что ли…»

«Что уж тут.» - сказал Матаев. Он потянулся назад и достал сухой паек: «Завтрак, конечно, дерьмо. Короче, приятного аппетита!»

«Спасибо. Сам-то ел?» - спросил Холмов, разбираясь с упаковкой.

«Ага… Только не эту гадость.» - он указал рукой на мешок, все это время лежавший в ногах у лейтенанта: «У меня тушенка есть, яблочки и какая-то банка, но её, кажется, надо разогревать.»

«Как там, кстати, военнопленный?» - спросил Николай, глядя на пилота: «Может шлем этот с него снять?»

«Сними, коли делать нечего…» - ответил прапорщик: «Но он и так ночью ногами бомбил по стеклу не плохо.»

Холмов перевалился назад в грузовой отсек машины. Тут было гораздо просторнее, и даже огромных размеров измерительный прибор, замотанный в мешковину почти, что и не мешал. Сидений и окон не было. Единственное окно было в задней двери, которая, кстати сказать, запиралась снаружи.

Лейтенант постелил на пол пыльный мешок и молча сел напротив американца. Стоит заметить, в том, что пилот американец - сомнений не было: звездно-полосатые шевроны и надпись «US AF» не давали повода. Николай осмотрел пилота: худощавый, в шлемофоне, руки связаны за спиной, ноги грубо перемотаны кипой проводов. Сам одет в темно-серую форму-комбинезон, на ногах армейские полуботинки натовского образца. Только вот шнурок на одном ботинке был намотан как-то очень халтурно, а на другом его не было вовсе.

«Торопился, наверное…» - подумал Холмов и постучал по шлему.

Пилот мгновенно проснулся и начал материться. По-английски. Холмов языков почти не знал. В своей родной 41-ой средней школе ему преподавали английский, но плохо и мало, а в ВУЗе язык был факультативом, и Николай, конечно, на него не ходил. Но, по интонации, да и по частому использованию единственного в их небогатой культуре бранного слова, можно было понять, что это все-таки мат.

Пилот яростно пихался связанными ногами. Холмов, недолго думая, рывком прижал нижние конечности врага к грязному полу. Американец затих.

Откровенно говоря, замполит ожидал куда более жестокого сопротивления. Одной рукой он держал ноги пилота, другой достал из вещмешка сухой паек. Николай понял – нужно налаживать первый контакт.

«Хело!» - неуверенно и очень картаво произнес лейтенант: «Май нэйм из Колья. Дыс из фуд.»

Судя по тишине, Холмов понял, что аудиенции заокеанского господина он достиг. Отпустив ноги пилота, замполит неловким жестом указал на него: «Ю – ит. Андэрстентд?»

Пилот продолжал тупо смотреть. Холмов понял что их взаимопониманию мешает шлемофон, тонированное стекло которого лишало всякой возможности понять, что из сказанного осознал диверсант.

«Ай вил… сниму… это… бл… шлем! Андэрстенд?» - замполит еще раз постучал по шлему: «Эй, Матаев! Как будет: «сниму шлем»?»

«Шо?» - отозвался спереди прапорщик.

«Ладно… Шут с тобой…» - Николай расстегнул ремешок удерживавший шлем. Затем он положил на пол армейского «козла» паек и, взявшись обеими руками, снял эту часть обмундирования. Снял, сел, и открыл от удивления рот…

Перед Николаем сидела девушка… Этакая американская смугловатая блондинка. Прапорщик повернул зеркало заднего вида так, что бы видеть происходящее и ехидно сказал: «Попалась, чертова баба!»

Дальше можно долго еще рассказывать про то, как скакали по кочкам до части, но внимания особого это не заслуживает. Однако интересно то, что Николай Холмов был молодым замполитом, а значит, в нем иногда проявлялась ответственность. Сегодня эта самая «ответственность» побудила в нем желание здесь и сейчас допросить языка.

Из устава Холмов помнил, что сам он в плену имел право только доложить свое имя, фамилию, отчество и звание. Так же вспомнились строки и о том, что в плену боец должен всячески гноить вражеский и тыл и стращать других к массовому побегу.

Американка сидела в углу и, глядя на Холмова исподлобья, поглощала нехитрую солдатскую бодягу. Лейтенант слазил вперед, и достал из мешка Матаева яблоко. Оно был таким же пыльным, как и все в этой машине. Николай вернулся на место, обтер яблоко рукавом кителя и протянул девушке.

Она выхватила яблоко и снова забилась в угол. Холмов откашлялся и, смекнув, что другого шанса задать необходимые вопросы может и не случится, спросил: «Вот из ё нейм? Ну… Звать тебя как?»

Матаев уже давно ржал. Он и сам-то, конечно, был тот еще лингвист. Лейтенанту явно это не понравилось, и он решил напомнить о том кто здесь главный: «Товарищ, прапорщик! Вот вам все ха-ха да ха-ха. Вы бы лучше помогли мне, что ли, допрос вести…»

«Это… Товарищ Холмов, я же… У меня как у Сталина, из образования только церковноприходская школа.» - сказал, пытаясь подавить смех, Матаев.

«Ну, так молчите! И не мешайте работать кадровому офицеру!» - Холмов снова повернулся к девушке-пилоту: «Вир ар Рашен Арми! Ферштэйн? Раша! Окей? Май нэйм из Колья. Вот из ё нэйм?»

«Май нэйм из Алекс!» - отозвался спереди Матавев.

Девушка молча доедала яблоко. По ее реакции на все происходящее было видно, что идея оказаться в русском плену ей душу никогда не грела. Лейтенант так же сделал мудрый вывод: раз деваха боится их, как прокаженных – у него имеется стратегическое преимущество. Главное его толково использовать.

Лейтенант подождал, пока девушка отобедает.

Вдруг, словно бешенный он кинулся на нее, схватил за воротник и прямо в ухо заорал: «Нэйм, едри твою коромысло, нейм! Говори быстро белая контра на кого работаешь! А ну нэйм свой заген зи бите, твою налево!»

Матаев от неожиданности ударил по тормозам, бросил руль и схватил лейтенанта. Деваха сидела очумевшая. Она, поправив воротник, тихо сказала: «Моё имя Джейн. Джейн Мортимер Логан»

«Ю спик руссиш?!» - видимо, по инерции заорал Холмов: «Какого хрена тогда молчала?!»

«Товарищ лейтенант, успоко-о-йтесь…» - протянул Матаев: «Все-таки иностранка, за родину стыдно прямо-таки!»

Погода явно не задалась. По лобовому стеклу «козла» заморосил дождь. Только сейчас Холмов обратил внимание на то, какими неприветливо тяжелыми стали облака. Ветер также ощутимо крепчал. Николай вздохнул и обратился к Матаеву: «Товарищ прапорщик, вы уже вполне можете меня отпустить. Вернитесь за руль. Нам до части уже километров пять осталось.»

«Лады, товарищ лейтенант…» - ответил Матаев и начал заводить машину: «Только вы языка-то не зашибите раньше того, как мы доедем.»

Холмов поправил помятый китель, зачем-то нашел свою фуражку и голосом Левитана тихо и внятно спросил: «Почему вы не отвечали на поставленные вопросы ранее? Кто вы по званию и каково было ваше задание?»

Девушка посмотрела не него с улыбкой и безо всякого акцента четко ответила: «Служащему военно-воздушных сил США, как и всякому другому служащему вооруженных сил США, разрешено сообщить в случае попадания в плен только своё имя, звание и личный номер.»

О последнем, кстати сказать, позаботился Матаев. Оба жетона, трофейные пистолеты и моток проволоки с американской «черной птицы» уже несколько часов грохотали в бардачке. Помимо этого с вражеского самолета были сняты: штурвал – одна штука, небольшая панель с какими-то шкалами – две штуки, маска кислородная – одна штука. Зачем весь этот скарб прапорщику – вопрос, я думаю, глупый и заведомо понятный.

Холмов был поражен тем, как в голове этой блондинки уместилось столько полезной информации. Он помолчал, почесал подбородок, и деловито спросил: «Хорошо. Пытать вас, гражданка Логан, у меня нет ни времени, ни места. Так что сначала обозначьте своё звание.»

«Лейтенант военно-воздушных сил США» - выдала Джейн.

«Товарищ Холмов! Так это же два лейтенанта на одного прапорщика. Нелогично. Может, второй господин буржуй прапорщиком числился?» - ехидно спросил Матаев.

«Вот у него и спросите!» - Холмов повернулся и схватил за погон Матаева: «Толку от вас, товарищ, нуль на массу! Молчите и рулите в сторону города Комсомольска. Рулите молча!»

Ёлки за окном замелькали на порядок быстрее. Немного отдышавшись, Холмов снова обратился к американке: «А этот ваш, второй пилот… Его как звать?»

«Я неуполномочена отвечать на этот вопрос.» - снова четко, чуть ли не по слогам выговорила Джейн Логан.

«Глупость какая! То есть вы не можете сказать, как звали второго пилота?» - удивился Холмов: «Своё имя вы, значит, можете сказать, а второго пилота – нет?»

«Не имею такого права!» - девушка явно осмелела: «Служащему военно-воздушных сил США, как и всякому другому служащему вооруженных сил США, разрешено сообщить в случ…»

«Это мы уже слышали.» - Холмов понял, что ситуацию нужно возвращать под свой контроль: «Говорите имя, фамилию и звание второго пилота!»

«Спросите у него сами!» - почти на крик перешла девушка.

«Да я бы спросил, коли он не скопытился бы.» - подал голос прапорщик.

«Как… скопытился?» - тихо спросила Джейн.

Холмов понял, что она, вероятно, не в курсе событий. Или прикидывается что не в курсе: «Очень просто – вы выпрыгнули, а он нет. Вы спаслись, а второй пилот полетел вместе с самолетом. Матаев! Покажите бирки. Итак – имя и звание, быстро.»

«Джек Фриман» - опустив глаза, сказала она: «Он тоже офицер ВВС США… был. Он говорил, что это почти учебный полет, пара снимков – и домой. Но тут эта ракета. Нам говорили, что здесь старые комплексы ПВО, и они никак не смогут нас достать. Но они… смогли! Нас предупредили, что мы нарушители, что нас собьют. Мы думали – это блеф. Но вскоре сработали один за другим все предупредительные индикаторы… А дальше… я плохо помню…»

«Да там почти ничего интересного» - сказал прапорщик, и, поправив зеркало заднего вида, добавил: «Кстати, подъезжаем…»

Еще толком не расцвело. Молодая заря пробивалась через густые еловые ветви, было до озноба холодно. Ветер, этот проклятый сибирский ветер, который еще осенью уже задувал так, будто уже давно пришла зима. Часть выглядела как обычно, но что-то уж больно живо: солдаты катили какие-то бочки с разгрузочного терминала к складским помещениям. У таинственного сарайчика полковник Будько орал на майора Стаченко. Все гаражи были открыты настежь, что-то жгли у проходной. Да и караул был, явно, усиленный.

Пилоту снова связали руки, а на голову для солидности надели шлемофон. Матаев подъехал прямо к стоявшим у бетонного сарая офицерам. Николай Холмов выбрался из машины и строевым шагом (как полагается) промаршировал к Будько: «Товарищ полковник, разрешите обратиться?»

«Минуту! Имейте терпение. Не видите – люди разговаривают!» - рявкнул Будько, и снова повернулся к Стаченко: «А что до вас товарищ майор. Тут такое дерьмище творится, а у вас нос цвета спелого томата! И пасёт от вас на три версты далеко не Дольчэ Гобана’ми! Идите! И что бы через пол часа был трезвый. Ну, тебе, там, чего надо?»

Лейтенант сделал уверенный шаг вперед: «Товарищ полковник, нами при исполнении задания о доставке прибора-анализатора специального АРОиЯГ-65 был захвачен американский пилот, сбитого самолета-разведчика, который пров…»

«Погоди!» - прервал доклад полковник: «Сейчас по радио говорили, что у нас тут где-то подбили самолет… Интересно, вашу мать! Показывай врага народа!»

Холмов подошел к машине и открыл заднюю дверь: «Вот. Сидит…»

«Сидит – это хорошо!» - сказал Будько, и тут же получил от арестанта сапожищем в нос: «Вашу машу! Какого буя’! Что это за… Едрени фени!»

«Понимаете, товарищ Будько» - сказал, уже вышедший из машины, прапорщик: «Это ж баба. Стервоза та еще. Вот и лягается всю дорогу.»

«Ни хера себе – лягается!» - пробурчал, поправляя помятый нос, полковник: «Вы это счастье нашли – вы его и допрашивайте. Тут дела поважнее – третья мировая война на, бля, носу! А вы тут мне, понимаешь, баб привозите! Вы, вообще, в курсах, что Украина нам войну объявила, и с америкосами бардак какой-то.»

«Так, товарищ полковник, рапорт писать-то?» - развел руками лейтенант: «И языка я меня кто-нибудь примет?»

«Рапорт… Да, хотите пишите, хотите – нет. Я бы на вашем месте, наверное, написал бы. Может денег подбросят, наградят или старлея дадут» - полковник аккуратно заглянул в грузовой отсек «козелка»: «У-у-у, падла. А, с этим деятелем сами разбирайтесь. Сейчас высшую боевую объявили. Эвакуация будет. Вы, товарищи, только с приезда – съездите в город, соберите пожитки, и марш сюда! У вас с полчаса – не больше.»

«А, что же… со шпиёном делать?» - спросил прапорщик, заглядывая в машину через заднее стекло, помутневшее от засохшей грязи и полигонной пыли: «Может её пока в каптёрку посадить?»
«Отставить в каптерку. Не положено!» - погрозил пальцем Будько: «Ничего… Гадость такая, в «козле» посидит.»

Сказано – сделано. Ноги пилотше связали покрепче, вежливо попросили не голосить и дверь для надежности снаружи замотали куском той самой проволоки, что была припасена у Матаева.

Нельзя сказать, что «город вымер» или даже просто «затих». Нет, всё было, так же как и всегда. Открылся продуктовый магазин, и в него стояла очередь из двух десятков людей, дрожащими руками державших свои мятые десятки «на пиво». Город просыпался с бодунища. В Сибири у людей, русских и не очень, такое хобби – пить. А потом, с утра, лечиться. Кто чем. Кто-то рассолом, кто-то самогоном, ну а самые культурные – пивом.

Война с Украиной до Сибири явно еще не дошла. Как, собственно, не дошли до этих заповедных мест и все прочие войны. Улица Ленина, как и Вокзальная площадь, были пусты.

Подкатили к дому. Ветер подозрительно стих. Хрушевка была как после погрома. Холмов грустно посмотрел в окно и сказал, обернувшись назад: «Эй, Америка! Сидеть тут. Вести себя культурно, не вызывающе. Орать запрещаю – иначе сразу расстрел. Матав, пошли.»

«Тэкс! Мне нужно только костюм румынский взять да носок поболе.» - сказал прапорщик, и первым исчез в парадном. Холмов проверил машину еще раз и побежал следом. В квартиру Матаева, который жил на первом, Холмов не пошел, сославшись на то, что «нужно всё собрать». «Всё» - это старый японский приемник, зубная щетка, паста и пара тряпок.

Когда Николай спускался по лестнице, Матаев как раз закрывал дверь. Напоследок шлепнув зачем-то своей пухлой ладонью по дерматиновой обшивке двери, прапорщик сказал: «А я всегда знал, что что-то будет… ну… такое, особенное. Нет, не обязательно – война! Просто предчувствовал, что не может в нашей стране так долго быть спокойно.»

«Не бойтесь прапорщик» - спокойно ответил Холмов, спускаясь к выходу: «Украину уж мы как-нибудь одолеем.»

Прапорщик взял заготовленный (приличных, нужно заметить, размеров) куль и, кряхтя, побрел следом.

«Да, дела…» - пробормотал Матаев, выходя на улицу. Вдруг он замер, положил на землю свою ношу, и как-то устало и подавлено произнес: «Вот сучья баба! Ну, это надо же… Не, вы поглядите.»

Машина стояла открытой. Пленного (вернее, пленной) там естественно не наблюдалось. Холмов подскочил к «джипу» и открыл бардачок – пистолеты, слава богу, были на месте. Лейтенант понял – дела нешуточные! Он схватил один из пистолетов, а второй кинул Матаеву. Прапорщик крякнул, и снова полез за монтировкой.

Картина маслом: лейтенант с двумя пистолетами и прапор в расстегнутом кителе с монтировкой наперевес и «Вальтером», заткнутым в штаны, как это обычно делают в фильмах американские негры. Холмов понимал, что ситуация давно уже вышла из-под контроля, и нужно что-то такое делать! Он выпрямился и закричал во всё горло: «Лейтенант ВВС США Джейн Манчестер…»

«Мортимер…» - поправил прапорщик, подходя к углу пятиэтажки.

«Джей Мортимер Логан! Мы знаем, что вы здесь» - продолжил Николай, он несколько отстал от прапорщика и теперь явно ускорил шаг: «Вы не могли далеко уйти! Выходите! И мы… сохраним вашу жизнь»

«Впечатляет.» - тихо сказал прапорщик, подбираясь к зарослям крапивы и какой-то сныти.

«Ну да ёб тыж.» - еще тише заметил Холмов. Кусты, которые росли у дома, заметно зашевелились, но вылезать из них никто не спешил. Так как эти заросли были самыми заметными, и в этой части улицы Ленина кроме диких берёзок ничего не колосилось, было очевидно – враг там. Прапорщик остановился и начал шуровать монтировкой по зеленым насаждениям.

«Бо-о-оже… Это просто замечательно!» - протянул Холмов. Ему явно не нравилось то, что происходит. Как поймать языка второй раз за день? И что скажут в части, когда они вот так вот вернутся: с пожитками, но без шпиона!

В этот момент кто-то в кустах яростно рванул монтировку на себя, и Матаев ввалился в заросли. Радостно взмыли в небо потревоженные желтые осенние листья, и из глубины зеленой зоны послышался приглушенный, знакомый мат. Холмов, недолго думая, кинулся вытаскивать товарища. Раздвинув ветви в том месте куда «вошел» прапор он увидел нечто грязное, пахучее, с веником и бутылкой водки в руках.

«Стой! Не стреляй!» - проговорил, или, вернее, выговорил человек.

«Ты кто? Где прапорщик!» - театральным шепотом спросил Николай.

«Петя» - пробормотал лежавший.

«Чего? Какой еще, на дух, Петя?» - пытаясь сдержаться, прошептал Холмов. Он уже понимал, что просто теряет время.

«Петя... Петр Сергеевич… э… Пронин. Дворник местный, вы же знаете. Не стреляйте! Я… э… все скажу.» - закрываясь от «Макарова» веником продолжил лежащий в кустах.

«Пра-пор-щик!» - по слогам прошептал Холмов: «Где? Прапорщик и баба!»

«Ну-у-у… это… какая баба?! Он мне фомкой в лицо тыкает…» - дворник сделал размашистый жест бутылём с водкой: «Я терпеть должен? Ты, солдат, только не стреляй. Я – свой.»

«Свой…» - пренебрежительно повторил Холмов. Он долго пробирался через кусты к другому углу Хрущевки. Ветви и трава были потревожены, и это однозначно гласило о том, что здесь не так давно были люди. Хотя если честно – люди здесь бывали довольно часто: обильная растительность, близость к магазину (где продавали в основном водку и пиво) да и контингент местных жителей, делали это место своеобразным биотуалетом. Короче за время своих странствий лейтенант чуть дважды не вляпался в свежие следы жизнедеятельности комсомольских аборигенов.

Выйдя из кустов, он очутился на улице Коммуны, которая шла параллельно центральной улице Ленина и примыкавшей к ней Вокзальной площади. Здесь не асфальтировали очень давно, и посередине, в трещине дорожного полотна уже вырос целый лесок. Прямо под окнами кроме травы ничего не росло. Этот факт был связан с тем, что некоторые старожилы держали коз, и потому косили на зиму.

Кругом дороги, и, правда, всё было скошено, а прямо под окнами прел свежий стожок.

Холмов еще раз осмотрел местность. Было тихо. Ветра почти не было, и воздух казался неподвижным. Вероятно, американка уже далеко. Николай думал о том, как будет орать Будько, и что, вообще-то, надо было оставить шпионку в части. Да и прапорщик! Может он валяется где-нибудь в канаве со сломанной шеей? Холмов достал пачку дешевых сигарет и закурил. Канавы рядом не было, и потому, наверное, на душе стало немного спокойней. Он прислонился сначала к углу пятиэтажки, но он был шершавый, холодный и не особо чистый, и лейтенант бухнулся в стог сена.

Послышался звук (вроде сдавленного крика или даже громкого вздоха) и стог зашевелился. Холмов пытался вскочить, но тут же почувствовал, что его кто-то душит. Николай отчаянно вцепился руками в обхвативший его шею провод. Сзади слышалось сбитое, тихое сопение.

Ситуация была особой. Тогда Холмов еще не понимал, что их военнопленная выбрала убежищем именно этот стог. Она долго сидела в машине, и, когда Холмов и Матаев пошли за вещами, достала из армейского полуботинка нож. Разрезав веревки и провода, она запаниковала. Впервые Джейн поняла всю прелесть своего положения: одна, в тылу врага, да еще, возможно, на заре новой войны!

То ли из-за этой паники, то ли из-за незнания она не взяла те два (трофейных) пистолета, что лежали в бардачке «козла». Зачем-то надев шлемофон, она тихо пробежала через кусты, которые уже нам хорошо знакомы, и вышла на улицу Коммуны. Там она некоторое время думала, что же ей делать. Кругом кроме леса не было ничего на сотни километров, и Джейн решила уйти в глубокую оборону.

Уверяю вас абсолютно – ни она, ни Холмов не думали о такой развязке.

Американка в зеркально-черном шлемофоне, словно инопланетный захватчик, громко и хрипло дыша, наполовину выбралась из стога. Она схватила одной рукой оба конца провода, которым душила Холмова. Во второй руке блеснул нож.

Это только в фильмах-боевиках всякие борзые девчонки легло и быстро укладывают мордоворотов в два метра ростом. В реальности у Джейн Логан не было и шанса. Николаю не хотелось умирать. Во всяком случае – в стоге сена. Он просунул пальцы одной руки по провод, второй перехватил нацеленный ему в горло нож.

Отдышавшись немного, Холмов, продолжая бороться, сиплым голосом заметил: «Джейн Логан… Джейн! Одумайтесь! Куда вы побежите? Это же Сибирь! Здесь кроме леса и коварных болотищ – ничего.»

«Не ваше дело…» - послышалось из шлемофона. Холмов резким движением выводился из-под провода, и всем телом навалился на руку с ножом. Второй рукой (в которой всё еще был зажат провод) Джейн била его по спине.

Николай продолжал свою проповедь: «В российском плену, конечно, не сахар. Но это на порядок лучше, чем умереть от голода или замерзнуть в лесу!»

Он, в конце концов, вырвал у американки нож. Заломив ей за спину руку (так, что пилотша лежала теперь лицом в стогу сена), Холмов продолжил: «Ведите себя достойно! Вы же офицер. Нет, я вас, конечно, понимаю… У нас тоже в уставе написано, что в плену мы обязаны стращать других к побегу… и, вообще, разлагать всё там изнутри. Но будьте же разумны!»

Холмов обратил внимание на тот провод, что шпионка всё еще сжимала в руке. Холмов вырвал его: «Благодарю… Кстати, сегодня я мог бы пристрелить вашу светлость. И был бы прав…»

Джейн ничего не ответила. Холмов связал ей руки за спиной (тем самым многострадальным) проводом. Он всё не мог отдышаться. Дыхание сбилось, как-то щемило в груди. Николай поднял голову из стога и увидел прапорщика, стоящего метров за десять на дороге.

«Вот это эротика!» - сказал Матаев: «Не ну вы бы сказали – я б в машине подождал.»

«Матаев – вы идиот!» - крикнул лейтенант как-то радостно и сердито одновременно: «Где вы, вашу мать, гуляли?! Я тут чуть… понимаешь, не… понимаешь?»

«Понимаю.» - прапор подошел к стогу: «Здорово, что баба наша нашлась. Иначе нам, товарищ лейтенант, Будько бы голову отвернул.»

Только сейчас лейтенант обратил внимание, что в руках Матаева была авоська с тремя бутылками водки, двумя палками копченой до черноты колбасы, целая куча сухарей и «хозяйственный» коробок спичек. Так же в авоське чернела монтировка.

«Вы… что из магазина?» - удивленно спросил Холмов.

«Да, забежал.» - как-то ехидно ответил Матаев: «Сухаря хотите?»

Холмов ничего не ответил. История эта ему казалась глупой и не вполне понятной. Решено было о ней умолчать, и начальству не докладывать всех подробностей. Девушку поместили в машину. Туда же Матаев кинул авоську, и пошел за оставленным у парадного тюком. На поверку оказалось, что это вовсе не тюк, а непромокаемый финский ватник, в который были аккуратно сложены валенки и кошачья шапка.

Машина рванула с места, разметав опавшие листья. До части ехать было близко – военнослужащие добирались туда пешком каждодневно. Буквально два поворота и вот, местами заросший, с деревцом на крыше, родной КП. Скрипучие ворота с выцветшими (когда-то красными) звездами никто открывать не спешил.

Сразу у ворот к ним подбежал Иван Банин. Он долго рассказывал, что вместо положенного нас не было почти час, и, что «тут такое творится». Услышав в ответ, что никто (включая пилотшу) не знает в чем причина суматохи, Банин довольно сообщил: «Тут Америка объявила ультиматум… нам объявила! Что ежели наше правительство не сложит с себя полномочия, то они через двенадцать часов объявят нам войну! Вы что радио не слушаете?»

«И газет не читаем» - недовольно сказал из машины Холмов: «Нам на твою Америку – с высокой телебашни. Ты позови кого-нибудь. У нас тут прибор-анализатор советский и шпион-пилот американский. Надо бы разгрузить!»

«Внизу и разгрузим. Подкатывай к складу» - сказал «Баня» и указал в строну таинственного сарая.

Рядом с сараем (или, если угодно, «складом») дым стоял коромыслом. Кругом все, казалось, тронулись умом. В сарай носили всё, что могли унести: какие-то пятнистые бочки, приборы связи, тюки с тряпками, газовые баллоны и даже стулья. Тут был и «Иван Иваныч» с целой стопкой папок и личных дел, и полковник Будько, и заведующий этим самым складом прапорщик, и еще один прапорщик (кажется, заведующий складом ГСМ) с огромных размеров канистрой. Всё носились с места на место и хватали всё подряд, напоминая сорок.

Потребовалось некоторое время, что бы хоть кого-то задействовать в разгрузке. Остановили двух солдат. Один из них высокий, крепкий первогодка (с фингалом во весь правый глаз) постоянно улыбался как умалишенный. На вопрос Холмова о причине его чрезмерной радости он гордо ответил: «Товарищ лейтенант, а я ж прав оказался! Помните… РосГосЗапас?»

«А… Рядовой волков… Не узнать вас, такой вы сегодня красивый!» - отпирая заднюю дверь машины, уверенным и спокойным голосом сказал лейтенант Холмов: «Вот чего вы лыбетесь? Война же!»

«Я ж догадывался!» - радостно ответил рядовой, вытаскивая аппарат-анализатор из машины: «И – оказался прав.»

«Всё равно – не понимаю вашей радости.» - сказал Николай, и велел шпионке вылезать из машины: «Я так догадывался, что ток в розетке живет. А когда полез радио чинить, и меня долбануло – такой эйфории не испытывал.»

Итак, двое солдат подхватили таинственный прибор и утащили его в сарайчик. Кстати сказать, Холмову вдруг стало интересно, что же там такое, что так ликует рядовой Волков. Сарай был самым обыкновенным. О нем уже много говорилось ранее, и я не хочу повторяться. Скажу лишь, что двойные железные двери были приоткрыты, а внутри была кромешная тьма.

Из сарая вышел Банин. Он сказал, что «пока всё» и можно покурить. Вчетвером встали у машины: Банин, Матаев с тюком и авоськой, Холмов с приёмником и пленная в шлемофоне. Ни у кого (как обычно водится) не оказалось сигарет. Холмов достал пачку, в которой оставалось ровно пять штук. Шпионам курить не полагалось.

Пока выдалась такая возможность нужно отметить те переживания, что творились в душе Холмова. Он не очень-то верил в возможность третьей мировой войны, или какого другого апокалипсиса. Но теперь многие вещи становились яснее. Он думал о том, успеют ли добежать до метро отец с матерью, смогут ли спастись и выжить. Думал о том, сможет ли сам уцелеть. Николаю хотелось позвонить домой, сказать, что бы уезжали из города на дачу, во Мгу.

Но потом он немного успокоился. Отец был не дурак: он сразу бы вывез семью из города. Холмов хорошо помнил, что так именно и случилось, когда рассыпался Союз. Они сели в машину и уехали на дачу – там должно быть тише.

Всё это время из сарая доносился какой-то громкий лязг, металлический скрежет. Наконец в воротах показался солдат и махнул рукой. Банин затоптал сигарету и громко сказал: «Так! Заезжай!»

Прапорщик сел за руль. Медленно машина покатила к воротам (которые уже успели открыть настежь) и, визжа то ли сцеплением, то ли тормозами, остановилась посреди пустого помещения. Холмов шел следом. Теперь ему представилась удивительнейшая возможность осмотреть сарай изнутри: во-первых, он был совершенно пуст; во-вторых, почти весь пол был железным.

Машина перевалилась через небольшой порожек, и с металлическим гулом въехала на железный пол. Рифленое железо немного поигрывало под ее весом. Банин подождал, пока трое солдат не переносят к машине десять алюминиевых ящиков. Он прошел к воротам, уверенно огляделся и сказал: «Пока всё. Руками за стены не хвататься. Поехали.»

Холмов только сейчас заметил, что при входе стоял какой-то блок управления. Классическая советская аппаратура с десятком массивных пластиковых тумблеров. Из всех надписей были понятны только такие как «сеть», «стоп» и «плавный ход».

Банин повернул одну из этих ручек в новое положение. Пол под ногами заходил ходуном и, громыхая, двинулся куда-то вниз. Еще мгновение и стены заскользили все выше и выше. Открытые гаражные ворота (единственный, пока что, источник света) оказался на уровне пятого этажа и продолжал отдаляться. Только сейчас Холмов понял то, таинственное назначение сарайчика, и то, как в него удавалась запихивать столько составов и грузовиков всякой «пользы» разом.

Это, как вы вероятно уже догадались, был лифт. Описывать его конструкцию – дело неблагодарное и нудное. Отмечу лишь две вещи: первое – лифтовая платформа занимала, как уже отмечалось выше, почти всю площадь сарайчика; второе – всё кругом давно уже «дышало ладаном» и издавало при движении различные истерические скрипы, лязги и скрежетания.

Холмов засек по часам – вниз ехали три минуты. Когда платформа остановилась, их взору предстал проем метров десяти высотой. Массивная дверь была открыта (задвинута куда-то вглубь стены), внутри толпились солдаты. Света было немного, и бетонные стены за дверью словно уходили в никуда.

Николай, конечно, привык к петербургскому метро, к этим старым сталинским и новым постсоветским станциям. Но, тут всё было больше, выше, «сильнее» в разы. Казалось, что всё издавало эхо: стоило только шепнуть – подземелье повторяло сказанное гулким громом.

Платформа остановилась, снизу что-то громко щелкнуло, и лейтенант Банин махнул рукой Матаеву. Тот завел машину, и неуверенно двинулся вперед. Металлический пол с шумом принимал свою старую форму. Холмов еще долго стоял на платформе. Он думал сейчас не о том «как здесь интересно», а о том, что надо бы кому-нибудь сбагрить пилотшу. Слишком уж много от нее проблем.

Как уже говорилось, подземелье было монументальным, и многие солдаты, впервые его увидавшие, бродили, озирались по сторонам, испуганно перешептывались. У многих же, наоборот, вид был спокойный. Николай, после посещения полигона и беседы со Стаченко, был уже морально готов к таким чудесам. Его, повторюсь, сейчас удивляло только одно – почему никто не примет у него вражеского шпиона?!

В уставе по этому поводу мало что говорится. Лейтенант подсознательно осознавал, что неплохо бы девку куда-нибудь запереть. Но куда? Необходимо найти Будько и поставить его перед фактом. Но до этого, наверно, нужно написать рапорт.
Матаев припарковал машину в пятидесяти метрах от «входной» двери. Тут уже стоял рядок армейских козлов, три грузовика, и даже мотоцикл с коляской. За этой стихийной автостоянкой из темноты выглядывали ряды ящиков, канистр, и всего того, что успели (или, вернее, смогли) перетащить солдаты.

Шум стоял страшный. Любое слово, фраза или звук гремели в ответ раз по пять, умножаясь в силе, и сливаясь с общим фоном. Холмов подошел к Матаеву, который как раз вылезал из машины.

«У вас есть бумага?!» - попытался перекричать всех Холмов.

«Чего?!» - крикнул в ответ Матаев.

«Бумага?!» - повторил Николай: «Рапорт писать буду! У вас есть бумага?! Бумага?!»

«Бумага?!» - переспросил прапорщик: «Какая, на дух, бумага? Вам чего… приперло?!»

«Какое?! Вашу мать, вы прапорщик, что – тупой?!» - активно жестикулируя, ответил лейтенант: «Рапорт! У меня ручка есть! Нужна бумага! У вас бумага имеется?!»

Вдруг стало заметно тише. Просто, как позже выяснилось, на горизонте показался полковник Будько. Матаев поискал в машине и нашел «общую тетрадь», немного мятую, но для условий военного времени сойдет.

Он вырвал из середины несколько двойных листов, и сказал: «Держите. А то я думал, что вам… ну вы понимаете… Живот, может, у вас схватило.»

«Ну а ручка-то?!» - удивился Холмов: «Ручка, по-вашему, мне тогда зачем?»

«Ну-у…» - протянул в ответ прапорщик Матаев: «А, ручка – для маскировки! Что б никто не догадалси.»

В катакомбах было темно и немного сыро. Лейтенант оставил Матаева, нашел кучу каких-то ящиков и устроился писать. Откровенно не хочется перечислять все то творчество, что вышло из-под пера лейтенанта. Он писал об американских разведчиках, самолетах шпионах, роли девушек в американской армии и, вообще, обо всей сложности, важности и злободневности этого подвига.

Нужным считаю также отметить, что товарищ Холмов при написании этого пятистраничного эссе извел всю бумагу, полручки чернил и около одного человеко-часа. Получившийся футуристический бред мог стать достойным ответом, скажем, знаменитому ныне аглицкому фантасту и его «Войне миров».

Отдать творчество оказалось сложнее. Будько (мелькавший то там, то здесь) куда-то исчез с концами, и никто не знал, где может находиться его светлость. Опять же, вычеркнем из повествования процесс самого поиска полковника. Скажу лишь, что Будько был зол, наорал на лейтенанта Холмова, послал его к такой-то матери, а напоследок приказал «допросить языка». Николай, было, заметил, что в его почетные обязанности входит только «поддержание морально-психологического состояния подразделения», и, что в уставе про ведение допросов ничего не сказано.

В ответ Будько сначала покраснел. Потом (вероятно, сочинив и мысленно отрепетировав) выдал такой сапожности монолог, что пересказать его культурно почти невозможно. Однако ежели отсеять всё лишнее, то получается, что время сейчас военное, и, вообще, «времена не выбирают – в них живут и умирают».

Николаю был выдан ключ от технического помещения и лампочка (обычная, на сорок ватт). Помещение найти было опять же делом непростым – оно было расположено в огромном стометровом зале с потолками в три человеческих роста. Вход в эту залу располагался справа относительно лифтовой шахты и шлюза (через который они попали в бункер). Вход же в «Техническое помещение №3» был спрятан в углу, заваленный тремя мешками с крысиным ядом.

Света в зале было немного. Мешки были тяжелые – приблизительно по пол центнера каждый. Помогать было некому – Матаев где-то сгинул, шпионка сидела со связанными руками на ящике с тушенкой.

«Вот, вашу Машу! Ну, на кой столько крысиной отравы под дверь пихать!» - сказал Николай, оттаскивая в сторону последний ящик: «У вас в Америке крысы-то хоть есть?»

Девушка в ответ посмотрела не Холмова и ехидно выдала уже знакомое: «Служащему военно-воздушных сил США, как и всякому другому служащему вооруженных сил США, разрешено сообщить в случае попадания в плен только своё имя, звание и личный номер.»

«Да-а…» - отпирая дверь, подумал Николай: «Продуктивный выйдет допрос.»

Техническое помещение номер три было, попросту говоря, той еще барахолкой. Если чего-то не валялось (лежало или висело) здесь – этого никогда не было у советской армии. Что бы представить себе всё разнообразие выбора я нахожу нужным перечислить содержимое одной из полок одного из стеллажей.

Итак, слева направо: шланг резиновый (гофрированный), баллоны с пропаном (шесть штук), три канистры (с неизвестным содержимым), противогаз «слоник», телевизор «Радуга» (без кинескопа), мочалка банная, керогаз, кинескоп от телевизора «Радуга», фляги (две с половиной дюжины), сидение от «Москвича», таблетки (йодовые, один ящик), кабель двужильный (пятьдесят метров).

Помимо стеллажей в две стены посередине помещения стояли стол и три стула. Так же около двери подпирали стену несколько двухметровых досок, железнодорожная шпала и кусок шифера.

В темноте на потолке блеснул пустой осветительный патрон. Холмов залез на стол, достал лампочку из кармана и спросил: «Вы, гражданка, выключателя там не наблюдаете?»

«Не наблюдаю!» - резко ответила Джейн, и села на один из стульев.

«Итак…» - продолжал Холмов, вворачивая лампочку: «Начнем допрос.»

Несмотря на то, что лампочка заняла своё рабочее место – света не прибавилось. Тогда Николай Холмов слез со стола и начал в темноте шарить руками по стенам в поиске заветной кнопки. По закону подлости выключатель бы завален этими самыми досками. Когда же тусклый желтый свет заполнил помещение, лейтенант сказал: «Вы заявляете, что вы лейтенант ВВС США Джейн Мортимер Логан. И, что вы следовали… э… совершали полет с целью сбора секретных данных, при котором погиб второй пилот Джек Фраерман.»

«Фриман!» - весьма эмоционально поправила лейтенанта Джейн: «И, да будет вам известно, второй пилот я, а не он!»

«То есть хотите сказать, что меньше знаете?»

«Да» - ответила пилотша, пытаясь усесться поудобнее со связанными сзади руками: «Мне мало было известно о целях нашего полета.»