На верху скалы будет очень сильный ветер, он буквально срезает, валит с ног, придётся ползти, слава богу, там немного. Метров пятьдесят, не больше. Самое страшное – спускаться с другой сторны. Причем, страшное в прямом смысле слова. Попробуй-ка прыгни с километровой высоты в снежный буран, когда ветродуй едва ли не полсотни киломтров в час!
Я выхватил скалоруб из поясной петли, и послушный металл вновь принялся дробить камень, крошить и курочить наподатливый базальт.
Ещё через час я вдруг подумал, что неплохо бы перекусить. А попробуй-ка перекуси, повиснув на распорке на километровой высоте! Дело даже не в умении, а в страхе. Всё-таки не зря организаторы приложили столько усилий, чтобы создать такую атмосферу. Без страховки, без техники, когда все припасы приходится тащить на себе, а случись чего, никто тебя не спасёт... Сосущее, изматывающее чувство опасности донимает на протяжении всей трассы. Тут струхнёт даже самый крепкий. Но, как говорится, есть за что бороться. Долгих четыре с половиной года именно ты и никто другой будешь обладателем кубка Пегаса – престижнейшей награды в сфере экстима в Империи. Вот только второй раз сюда очень мало кто возвращается. Один раз познав этот вымороженный спутник безымянной планетозвезды, этот пронизвающий ветер в полсотни километров в час при минут сорока пяти градусах, этот ни на секунду не отпускающий животный страх, увидев серые кости тех, кому не так повезло... Это не проходит просто так.
Вот, наконец-то среди бесконечных туч над головой показался просвет. Это кончилась стена, это я увидел вершину! Осталось метров семьдесят-восемьдесят по отвесной скале. Я завис на минуту, осмотрел скалоруб. Тот почти совсем ступился. Надо поберечь. Чтобы комфортно спуститься нужно забить три-четыре “гвоздя”. Я прикинул неровности скалы. Отлично. Можно подняться “на руках”. Только бы не сорваться!
Я подтянулся, ухватился за первый выступ, перенёс тяжесть тела на него, потом ещё подтянулся. Сколько таких подтягиваний уже позади, остались последние... Я с детства учился лазать по скалам, теперь я напрягал всё умение. Если я чисто сделаю последние пару сотен до вершины, не грозит мне больше альпинизм. Можно вернуться домой, на Зеду, жениться на богатенькой (кто же откажет обладателю кубка Пегаса!) и жить себе припеваючи.
Я усмехнулся собственным мыслям. Надо же, обладатель кубка!.. Рано пока мечтать, рано. Тело работало без подсказок разума, как хорошо отточенный автомат. Каждая мышца знала что ей делать, знала своё место и время. За этой кажущейся лёгкостью стояли три четверти жизни вольных или невольных тренировок. Моей родиной была гористая, богатая рудами Зеда, мои родители – геологами. С щести лет я шастал по горам. Но на тёплой Зеде не было обжигающего морозного ветра. На многолюдной Зеде было, кому подать руку. На богатой Зеде были автоматические карабкатели и плазменные бурильщики. А здесь... Если сейчас вытащить руку из перчатки, через минуту слезет верхний слой кожи, а через час срежет мясо до кости. Зимой слежавшийся фирн – мелкий ледяной песок – перетирает стальные канаты толщиной в руку. Мерзкая планетка.
Если сейчас не рассчитать и сорваться, то пока долетишь до земли будешь уже не раз мёртвый: ветер разобьёт о скалу. Рука в тёплой перчатке ухватилась за верхний край, дальше была пустота, стена кончилась, я добрался до вершины. Я уже с большим трудом подтянулся, мешком перекатился и плюхнулся на вершине стены. Поверить не могу! Я сделал это! Я стал третьим человеком, добравшимся до вершины стены. Здесь и правда ветер сбил бы меня с ног, поднимись я сдуру в полный рост, но я улёгся так, что он дул мне в спину, не задевая лицо и в то же время не сталкивая меня со скалы. Естественно, что на мне не было даже крохотного участка голой кожи, условия не те. Даже лицо было закрыто специальной маской и очками с толстыми стёклами.
Я позволил себе отдышаться полчаса. У меня сейчас хорошая фора по сравнению с бегунами, я за полсуток сократил расстояние до финиша как минимум на полтораста километров. Но лучше отлежаться внизу, там ветра нет. Рассудив так, я принялся забивать четыре опорных гвоздя. Ветер упорно мешал мне, дуя с переменной силой. Руки плохо слушались, да и весь я двигался заторможенно, будто погружённый в густой кисель. Странная причуда погоды Пегаса: летом ветер дует почти под прямым углом к стене на значительной высоте. Часть потока уходит ввысь, в атмосферу, часть устремляется к земле. В результате на земле вблизи стены постоянно бушует ураган, иссякающий только километрах в трех от неё.
Я достал из рюкзака счетверённую верёвку, закрепил её одним концом в карабин на поясе, другим на каждый “гвоздь”. Посмотрел вниз и прыгнул.
Легко сказать прыгнул, свалился, превозмогая животный страх. Рухнул в сплошное серое марево. Там, под моими подошвами змеился снежный буран. Я падал вниз, а ветер играл мной, как хотел. Он бросал моё тело из стороны в сторону, взад-вперёд, пытался прижать к стене. Последнее было самое страшное. Видимость была нулевая, я не чувствовал скорости, лишь ощущал, как струной напряглись прочные канаты. Однако мозг отчаяно посылал сигналы: если ветер прижмёт меня со всей своей мощью к скале, до низу мало что долетит. На такой скорости меня просто сотрёт о камни. И тут я вдруг сообразил, что мне делать. Я напряг вестибюлярный аппарат и мышцы корпуса. Я распластался, подобно скайдайверу. Бетер сносил меня вбок, а моё тело заняло параллельное земле положение, обеспечивая наименьшую парусность. Это мне удалось раза с пятого, в конце концов я имел в пассиве полное отсутсвие опыта в данной области. Я первый раз в своей не очень долгой жизни десантировался с километровой высоты. Ещё одна трудность заключалась в том, что карабин со страховочным ремнём закреплялся спереди, так что падать приходилось синой вниз.
В ста или ста пятидесяти метрах над землёй поджидала другая опасность: ветер сменил направление и гигантской своей мощью подул вниз. Произошло это внезапно, словно кто-то выключил одно направление воздушных потоков и включил другое. Может быть, столь резкий переход обеспечила немаленькая скорость падения. Тут моя маленькая парусность сыграла злую шутку. Страховочный линь должен был погасить скорость падения, но воздух навалился всей своей мощью мне на грудь, сдавил её, прижал к земле, до которой ещё падать и падать. Ветер в несколько раз ускорил моё падение.
Я даже не успел испугаться, когда почувствовал, что линь утратил свою хватку. Два, а может три из четырёх тросов оборвались. И меня уже ничто не держало в струящейся бездне бурана. Я рухнул на землю, на голый камень, ветром с него был начисто сметён снег...
Я не знаю сколько времени я пролежал таким образом на скалах. Я не знаю, сколько ветер перекатывал моё беспомощное тело. У меня даже не хватило сил удивиться, что я до сих пор дышу, потому что я не знал с какой высоты я падал. Может я всего-то ничего с трёх метров грохнулся. Эка невидаль для альпиниста. Но что-то мне подсказывало, что высота и скорость была значительной. А если бы не опыт многочистенных падений с высоты, меня бы расплющило в лепёшку и выбило бы жизнь из моего бренного тела.
Я не мог сказать, что именно у меня болело, куда пришёлся удар потому, что болело всё. Казалось, переломов у меня больше, чем костей. Но сколь-нибудь серьёзных я не заметил. Значит, могу идти, а это главное. Если не можешь идти, то всё, хана.
Я попытался встать. Острая боль пронзила бок и обе ноги. Плохо дело, похоже ноги я сломал. Неужели конец, неужели это всё, неужели о третьем человеке, покорившем нериступную скалу, тоже не узнают потомки? А потом меня как осенило: рюкзак! Вот почему я жив, вот мой спаситель, грохнулся-то я на него!
Руки были целы. Я с какой-то даже нежность снял с лямок моего спасителя. Внутри немного медицины: не слишком сильное обезболивающее и заживляющий крем. Голова соображала туго, я снова не сразу догадался, что мне несказанно повезло, и альпинистский комбинезон не повреждён. Да, правду говорят, что дуракам и пьяным везёт.
Так, надо продолжить путь, иначе хана. Я выпотрошил из множества карманов комбинезона остатки альпинисткого снаряжения. На освободившееся место напихал сухпай и медицину. Всё остальное безжалостно выбросил.
Теперь стоит подумать над способом дальнейшего передвижения. Скорее всего придётся ползти на четвереньках, а когда закончатся силы - на брюхе. Я встал на четвереньки. Ага, резкой боли почти нет, значит можно и так. Ветер помогал мне идти к финишу. Он дул в спину, экономил мои силы, подгонял меня.
Когда он затих, я перевернулся на спину. Змеи снега, поднятого бураном, поднимались ввысь, где соединялись с потоком, частью которого когда-то были. Красота!
До финиша от стены километров тридцать, три из которых уже пройдены. Вполне реально добраться, хотя на кубок уже можно не рассчитывать. Тут уже выжить бы. Только выжить, на брюхе доползти до финиша. Я вкатил себе дозу обезболивающего и пополз.
От бесконечной боли и от побочных действий лошадиной дозы анаболика я перестал соображать примерно к середине пути. Но тело само двигалось в такт заведённому ритму. Наконец, не дойдя до финиша километров десять (по субъективным ощущениям), я понял, что оканчательно выдохся. Я вдруг почувствовл, что больше не встану. Как это трудно – сознавать, что у тебя не хватило сил совсем чуть-чуть.
Интересно, пройдёт ли кто-нибудь мимо? Скорее всего нет, Пегас большой, трасс много, к финишу можно прийти разными путями. А если и пройдёт, то от этого станет только хуже. Никто не поможет, руки никто не подаст. Все понимали, на что шли, я тоже понимал. Вот только редко кто думал, а что если это случится с ним? Все мнят себя богами. Все считают себя в силах вброд перейти море, штурмом осилить небо. И я считал.
Я ощупал себя по карманам и нашёл питательную смесь. Она напоминала колбаску. Армейский сухпай, две такие штуки покрывают среднесуточную норму пищи. Вот только я сегодня затратил больше, чем двойную норму. Ну ничего, помирать на сытый желудок проще.
Закончив свою нехитрую трапезу, я продолжил смотреть в небо Пегаса, что ещё делать? Низкая облачность, серая хмарь, за которой еле различимы два солнца. День здесь длится пятьдесят стандартных. Последние из выживших приходят через пятнадцать стандартных дней, но для остальных есть на финише маленькая станция с сигнальным автоматом и месячным запасом пищи. Если добредёшь – подашь сигнал – подберут. Но до сих пор такого не было. Если в пятнадцать дней не вернулся – погиб.
А может быть я провалялся там, у стены несколько дней и кубок уже взял кто-то другой? Всё, допрыгался, сайгак, по горам. Теперь можно только лежать как овощ и смотреть в небо. А до финиша всего-то нечего. Десять километров.
Вот так полежишь на снегу, на холодном снегу чуждой суровой планеты Пегас системы Павы, а через пару стандартных месяцев одним костяком на этих полях станет больше. Человеческим костяком, других тут нет. Только человеческие костяки и местные бактерии. Бактерии, самые примитивные из живых, и существа, нучившиеся летать среди звёзд. Всё или ничего. Если бы у Пегаса был девиз он был бы именно таким.