- Как странно… - произнес светловолосый паренек лет четырнадцати на вид, осматривая внутренний дворик древнего храма. – Как я мог попасть сюда? Я же… А где я был до этого? Ах, уже не помню… Такое знакомое место, как будто я когда – то был здесь. – Поежившись от холодного ветра, он решил пройтись. – До чего же знакомы эти приземистые строения из разрушающегося красного кирпича и эта белая местами облупившаяся краска! Я знаю это измождено одинокое дерево, обложенное со всех сторон глыбами камня. Его посадили точно в центре, рассчитывая на могучую крону и уютную тень… Оно так и не разрослось…  А вот и камень - думка. Он  здесь самый большой  и гладкий.  И верилось, будто камень  этот может ответить на все-все вопросы. Надо только взобраться на него и хорошенько подумать. А еще с него солнце греть можно! Оно так расточительно:  раздает тепло направо  и налево, весь мир согревает... А люди своим теплом делиться не хотят. И оттого  солнце замерзнуть  может... Ах, столько времени прошло… Сколько? Ну, где же я? Где я нахожусь?

На мутном, затянутом серыми тучами небе проглянуло солнце. Паренек, греясь и жмурясь от ласково теплых лучей, запрокинул голову. Когда-то ему было здесь хорошо. Защищенный  плотным  кругом  храмовых  стен  от невзгод  и соблазнов  внешнего  мира, он был безмятежно счастлив... Что же изменилось? Нет, ничего… на душе стало также легко. Он улыбнулся. Время потеряло свою власть; влившись в мир странной эйфории, он, словно застыв, слушал щебетание птиц и шепот ветра.

Чуть слышно скрипнула дверь, и парень рефлекторно обернулся. Мужчина в черной ризе с трудом пытался распахнуть тяжелые, затейливо кованные железом дубовые створки. Справившись с заданием, он, не поднимая головы и ничего не замечая вокруг, занял привычно смиренную позу. Пахнуло воском и церковным маслом.

С улицы храмовый проем казался устрашающе низким и темным. Однако паренек знал: все это зрительный обман. Стоит только войти в помещение, преодолеть череду высоких и узких ступенек, и… ты переносишься  в мир неземного благолепия, красоты неземной... Будто до этого  душа твоя блуждала во хладном мраке бытия, и ты прозябал во грехе своем, а сейчас озарил жизненный путь свет Откровения. И ты невольно дивишься: как могли люди в этом маленьком храме разместить кусочек неба?  И душа твоя, согретая нежным трепетом горящих свечей и озаренная всеобемлеющим золотистым сиянием, просыпается ото сна и освобождается от оков неведения. По высоким,  арочным живописным сводам, словно окрыленная, поднимается она к самому куполу, к ангелам и  посланникам божьим. Душа очищается от скверны, преображается и под слаженный хор голосов возвращается в мир земной для творения дел великих.

Парень уже был готов шагнуть за порог, но, встретившись с бесстрастно покорным взглядом монаха и оттого смутившись, он остановился. Юное сердце еще полно бунта и противоречий… Наспех перекрестившись, резко повернул обратно… Конечно,  безмолвный стражник не преградит ему путь и не прогонит с позором; не поразит его тело очищающий небесный огонь. Такого еще ни с кем не бывало, ибо Дом Бога открыт каждому. Да и дело-то вовсе не в Боге, а в самом человеке, в его внутренних сомнениях и жадных поисках истины. Чтобы узреть царство божие, необходимо верить, ибо вера есть величайшая сила творения. Сомнения подрывают  веру, приносят душе человеческой страдания и боль. Они не дают душе поднятся к ангелам небесным, и потому тоскует она во храме. Сомнения - это то, что необходимо преодолеть. И когда незнание побеждено - мир человеческий обогащается и становится ближе к  истино единому Богу

- Подожди, - мысленно утешал себя самоотверженный отрок. – Придет время, и ты войдешь во храм, ты сможешь насладиться сокровенной благостью. Зачем омрачать такое великое событие поспешностью?

- Молодой человек, - прервав размышления, окликнула юношу женщина в ярко-красном плаще. Она грациозно спешила к нему со стороны храмовых дверей. Однако складывалась твердая уверенность, что на утренней службе женщина не присутствовала.

Поравнявшись с парнем, она небрежно откинула капюшон и приветливо улыбнулась. Богиня… она была прекрасна и кокетливо осознавала это. Парня буквально пленили ниспадающие золотистые кудри, сиявшие на солнце словно нимб, большие по-морскому сине-зеленые глаза, обрамленные густыми ресницами, легкий румянец на играющих ямочками щеках и полноватые, чувственные, словно манящие, алые губы.

- Молодой человек! Разрешите пригласить Вас на встречу… - мягко произнесла женщина, протягивая буклет. Словно завороженный, юноша любовался ее аккуратной, утонченной ладонью с изящными длинными пальчиками. Даже сильно яркий, алый перламутровый лак на остро заточенных ноготках вызывал неподдельное восхищение.

Гулко стучала кровь в висках… Он, не смея поднять головы, с пристальной внимательностью рассматривал приглашение. На красной глянцевой бумаге в правом углу, озаренная божественным сиянием, была изображена она…Одной рукой женщина прижимала к груди милого младенца, а другой указывала на призыв, напечатанный слева крупными белыми буквами. «Да прибудет с нами Бог!» На обратной стороне были указаны какие-то адреса, даты и имена. Юное сердце наполнялось благостным Откровением, оно наполнялось любовью.

- Ах, вот она…и ни к чему теперь сомнения!  - вдохновенно произнес парень, обращаясь к небу, поскольку прекрасная незнакомка незаметно ушла. Окрыленный новым чувством, он бесцельно побродил по внутреннему дворику, затем вышел за пределы храма и долго гулял по старинным, тенистым аллеям, ни о чем не заботясь и не переживая. Он собирал опавшие листья в огромные букеты и дарил их прохожим. Их улыбки - это последняя роскошь природы перед долгим зимним сном. Парень с детской непосредственностью безотчетно наслаждался скудным теплом осеннего межсезонья.

Неожиданно для себя он вышел к старой, давно заброшенной церквушке мрачно-величественного готического стиля. За обветшалым зданием явно присматривали и малыми средствами пытались восстановить реликвию. Словно ведомый неизвестной силой или притягиваемый магнитом, юноша прошел по протоптанной тропинке к входу. Слышалась органная музыка. Дверь была открыта, и парень, незамеченный, скользнул внутрь.

В нос ударил едко-дурманящий запах свежей краски и лака, смешанный  легким дымком ароматических свечей. Не смотря на недостаточность освещения, создавалась атмосфера особого уюта и некого таинственного сопричастия к великому. Юноша осторожно присел на краешек деревянной скамейки и с любопытством осмотрелся. Сама зала оказалась узкой и сильно вытянутой в длину. Скамейки, стулья и стульчики, как будто наседая, плотно прилегали к небольшой, богато и несколбко аляписто украшенной сцене. По полупрозрачным, словно бумажным, стенам хаотично мелькали бесформенные тени.

- Это блаженные. Туда смотреть нельзя, - тихим шепотом произнесла женщина, сильно толкнув его в бок. Действительно в углу то и дело вспыхивала предостерегающая надпись: «Осторожно. Идет сеанс левитации». Что это означало, парень так и не понял.

Погас основной свет. Голоса певцов зазвучали громче, привлекая всеобщее внимание к ярко вспыхнувшему золотистым светом алтарю. Началось богослужение, и посетители церкви один за другим массово входили в транс. Однако юноша не разделял воцарившегося благоговения. Он почувствовал давящий дискомфорт и опустил потяжелевшую голову, якобы рассматривая буклет с прекрасной женщиной.

В глазах потемнело. Огромные белые буквы стали расплываться, словно заливаясь кровью и растворяясь в ней. Наконец юноша смог прочитать новую фразу: «Приду из Ада. Демон». Стало страшно. От нехорошего предчувствия пробежал мороз по коже и неприятно, ноюще засосало под ложечкой. Хотелось исчезнуть, убежать, испариться… С неясной надеждой он посмотрел на стоящую у алтаря фигуру в красном плаще. Она держала над чаном с водой младенца, проводя обряд крещения. Ребенок испуганно кричал, но его плач заглушало высокое песнопение хора. Беззащитное дитя всеми силами пыталось вырваться из цепких рук. В его надрывном призыве о помощи читались страх и боль...

- Ах, моя малышка! С какой покорностью и смирением встречаешь ты Благую Весть, - с гордым умилением прошептала женщина.

- Это Ваш ребенок? – ошарашено спросил юноша.

- Ах, моя ты прелесть! Мое дитя! – ничего не слыша, шептала соседка, промокая уголком платочка выступившие слезы.

Парень вновь посмотрел на алтарь и вскрикнул от неожиданности. Над ребенком простиралась почерневшая, словно обугленная, дымчатая рука с костлявыми, когтистыми пальцами. Уже не в силах плакать девочка безропотно теряла энергию живого духа, исходившую из изможденного тельца слабым серебристым сиянием.

На его крик никто не обратил должного внимания, все находились там… под действием гипноза. Только жрица подняла голову. От проникающего под сердце ужаса немело тело: под капюшоном не было лица, только зияющая пустота и горящие первородной ненасытной злобой два огонька глаз. «Она… она и есть демон! - пришло запоздалое озарение. – Надо уходить…»

- Вашей дочери угрожает опасность! – проговорил юноша женщине, надеясь достучаться до ее сознания. – Вы же мать!

Вдруг лопнула перегородка, оказавшаяся и в самом деле бумажной. В залу влетели существа в свободных, развевающихся наподобие крыльев одежде. Слепые и безликие вампиры. Сбив с ног человека или вкусив кровь, они издавали пронзительный крик, от которого закладывало уши и замирало седце. Кто-то уронил свечу, и в ту же минуту иллюзорное благолепие запылало неукротимым огнем. Началась паника. Испуганная толпа, сметая все на своем пути, неслась к выходу. Где-то уже в дверях раздался отчаянный женский крик: «Аллочка! Возьмите ее! Там же Аллочка!» Юноша почувствовал глухой удар в спину, покачнулся и, словно проваливаясь в никуда, упал...

Словно в бреду, в сознании проносились туманные отголоски реальности. Он оказался в мрачном, сыром, заплесневелом от времени склепе. Еще туго соображая, парень попытался привстать, но тут же вернулся в прежнее положение, издав то ли хрипящий, то ли шипящий звук. Его худощавое тело словно натянули на жертвенный стол. Каждое неосторожное движение, дрожь напряженных мышц, даже неровное дыхание – все причиняло страдание и мучения. Боль пронизывала тело. Невыносимо выносимая она безжалостно заставляла отдать должное ужасному гению человечества выступающими капельками кровавого пота.

В кромешной тьме чувствовалось чье-то недоброе присутствие. Страх неизвестности волнами подкатывался к сердцу и  постепенно растекался по всему телу. С очередным спазмом боли леденящий ужас стремительно вырвался наружу, пополз по подземелью, отражаясь от каменных стен и непременно возвращаясь предательски мелкой дрожью. Казалось само пространство сгущалось, давило, душило, пыталось убить. Чудилось, что в каждом углу, в каждой нише прятались бесформенные чудовища и чего-то ждущие тени…

Неожиданно все встрепенулось и напряженно засуетилось. Словно из неоткуда блеснули  красноватым светом злобы раскаленные угли глаз. Неясным чувством обостренной интуиции, он понял: она… вот только образ прекрасной незнакомки это просто иллюзия, демонический обман. Из глубины земных недр поднимался первородный ужас, предшествующий хаосу; восставало древнее стихийно-страстное божество смерти, не насыщаемое муками, кровью и убийствами. Это воплощение парализующего страха, который заставлял трепетать наших могучих предков и покорно идти на заклание; это страх, который никогда не будет побежден…

Вечно голодная, истощенная ненасытной жаждой она приближалась к распятой жертве, сладостно предвкушая мимолетное удовлетворение. Непоколебимая уверенность в успешности своего замысла придавала ее движениям властную медлительность и издевательскую беспечность. Уже ощущалось ее обжигающее дыхание. Запах гари смешивался с гнилью…

 Осознание безысходной предрешености почему-то успокаивало и расслабляло. Предостерегающе сосало под ложечкой, и в этом была какая-то мучительная прелесть… С холодной, отрезвляющей ясностью ума парень ждал своей участи, изредка вздрагивая и постанывая.

Чудовище тьмы угрожающе повисло над ним. Не ощущая страха, юноша смотрел в озлобленные, наполненные ненавистью, кровавые глаза. Это был вызов, и она глухо рассмеялась его дерзости. Хохот, смешавшись с подобострастным похрюкиванием и угодливым хихиканьем, покатился по старым сводам, с эхом затихая в многочисленных нишах и коридорах.

Отчаянное положение придавало сверхестественную уверенность в своих силах. Стараясь не дать воли разыгравшемуся воображению и не поддаться панике, парень расслабился и спокойно осматривался. Неожиданно он сжал руки в кулаки. Заскрипев зубами, превозмогая режущую боль в запястьях, парень разорвал веревки и тут же нанес удар. Она довольно оскалилась: кулак прошел сквозь чудовище, словно и не было плоти… Ошарашено юноша смотрел на свои окровавленные руки. Демоница, явно издеваясь и играясь, щелкнула зубами возле самого уха, почти нежно его надкусив, и вновь захохотала. Рефлекторно желая убедиться в неправдоподобности происходящего, парень нанес повторный удар, но его рука вновь промелькнула в пустоте, не причиняя вреда. Взорвавшаяся ярость утихла, юноша лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации.

- Свет и Тьма… - пронеслось в его голове. – Она зло по природе своей, но есть же добро…  Иначе она бы давно уничтожила мир. Если он существует, значит, есть средства с ней побороться… – размышления наполнили его новыми силами. Третий удар оказался более эффективным: парень почувствовал вязкую, обжигающую, покалывающую электрическими разрядами субстанцию.

Демоница визгнула от неожиданности и отстранилась. Юноша с остервенением накинулся на нее, нанося хаотичные удары, при этом шепча заученные в детстве молитвы и подбадривая себя незамысловатыми словами. Однако силы были явно не равны, оправившись, она начала атаку… Через несколько мгновений они смешались в один ком криков, вздохов, ударов и  укусов.

Чувствуя слабость, уже не надеясь на победу, юноша почему-то наивно ждал, когда запоют петухи… Закрыв лицо скрещенными руками, он обессилено пытался отползти. Неожиданно демоница остановилась и через мгновение исчезла, скользнув холодным ветром возле его рук...

Господин Никто испуганно распахнул глаза. Доли секунды казалось, что пронизывающий холод осеннего утра, по-змеиному извиваясь, приковывал к сырой земле ноющее тело. Болело все… Это был сон, просто страшный сон. Тяжело дыша, мужчина возвращался к реальности. Надо обязательно проснуться, и все встанет на свои места: исчезнут страхи, и утихнет боль. Жалко цепляясь за клочья пожухлой, покрывшейся инеем травы, мужчина пытался присесть. Занемевшие руки плохо слушались.

Ах, чем жизнь лучше сна? Он опять умудрился потерять все. Только – только в жизни господина Никто наметились судьбоносные линии, как тут же с небывалой легкостью реальность преподнесла сюрприз: начинай сначала. Мужчина скривился от боли и вымучено вдохнул. Вчера его били, сильно, ожесточено, злобно смеясь и скалясь… За что? Да просто так, за все…

Как оказалось, его оставили на берегу сильно обмелевшей и заросшей камышом реки. Когда-то, скорее всего в хорошую летнюю погоду, сюда приезжали отдыхающие. Об этом ясно свидетельствовал разбросанный мусор и черные пятна выжженной земли. А теперь по ненужности, место было забыто и заброшено. С наступлением холодов природа отдыхала и неспешно зализывала свои раны, подготавливаясь ко сну. Так и господин Никто оказался не нужным людям, не пригодился.

- Надо постараться найти Андрея. Он хорошо знает этот мир. Он поможет… - промелькнула в голове ободряющая мысль спасения. В приподнятом настроении господин Никто тщательно умылся холодной речной водой. Оттого неприятно жгло ссадины и ушибы. Словно изучая себя, изредка болезненно морщась, мужчина ощупывал разбитое лицо: кажется, он еще легко отделался… Можно ли это считать удачей? Легкая улыбка скользнула по обезображенным губам. Зато с одеждой дела обстояли значительно хуже. Кроссовки промокли насквозь. Запекшаяся кровь, смешавшись с грязью, никак не хотела смываться водой, еще больше расползаясь буро-коричневыми подтеками. Ветровка, футболка и джинсы были порваны в нескольких местах…

Кое-как приведя себя в порядок, господин Никто осмотрелся более внимательно. Местность была совершенно не знакома ему. Тоскливо унылая, уже по-осеннему скудная равнина, небрежно разрезанная грязно-мутной речушкой. Вдалеке, словно охраняя границу, стояли полуобнаженные, склоченные ветром деревья. В душу проникало неясное чувство безнадежности, усталого бессилия и всеобъемлющей, вселенской грусти. Захотелось расплакаться, пролиться затяжным дождем на обнищавшую землю. Было невообразимо жаль себя, свою никчемную судьбу и поломанную обстоятельствами жизнь... Ему даже обвинить в своих неудачах некого. Все не так, все не как у людей... Встав на колени, мужчина расплакался. Крупные слезы катились по бледным щекам. Господин Никто, по-мальчишески сжав руки в кулак, размазывал их по лицу. Слезы - это слабость, но он никогда не был сильным...

- Ах, надо найти Андрея… - однако эта мысль уже не приносила бодрости и не вселяла надежды на благополучный исход. – Надо… но КАК?!

Опустошенный господин Никто бесцельно пошел по укатанной автомобилями дороге. Ведь если следовать нехитрой логике, она когда-нибудь должна вывести его к людям. Состояние безразличия и равнодушия властвовало над его естеством до ближайшего разветвления дороги. Вынужденный решать проблему выбора, мужчина чему-то задумчиво улыбнулся, поднял голову и наблюдал за поднимающимся бледно-желтым диском солнца.

- Надо же…- прошептал он, обращаясь к серому небу, - получается как в сказке… Вот только волшебного указателя нет, и никто не знает: что ждет впереди, пока не пройдет весь путь…

Словно вверяя свою судьбу неведомому, господин Никто с легкостью шагнул направо. На душе потеплело, и, кажется, изменился мир. Больше не было грусти и тоски, неизвестность не угнетала сердце… все идет своим чередом.

Казалось, что селения людей находятся очень близко, однако, боясь сбиться с пути и окончательно заблудиться, мужчина шел по извилистой и петляющей проселочной дороге, часто делая привалы. В минуты отдыха он доставал заветную книжку, чудом сохранившуюся в целости и сохранности, и с увлечением читал Писание. В свете происшедших событий образ Милостивого наполнялся противоречивой двойственностью. С одной стороны Исайя знал его как выдающуюся личность исторического формата, с другой… Человечество настойчиво принижало, местами даже отвергало в нем человеческое, понятное и близкое каждому, заменяя и выпячивая сверхъестественное и «божественное». Странное свойство человеческой натуры: естественное превращать в недосягаемое… А Христос ведь жил.

Мысли о физических потребностях тела отозвались неприятным подтверждением желудка. Господин Никто поднялся и пошел дальше, старательно разжевывая пучок травы. За все время ему один раз все-таки удалось более или менее насытиться. Ближе к полудню мужчина набрел на картофельное поле. Хозяин участка уже собрал урожай, но кое-где остались слишком мелкие или подгнившие клубни. Господин Никто бережно собрал остатки и принялся тщательно очищать корнеплоды от гнили и грязи. Пальцы плохо слушались. Мужчина с трудом подавлял жадное желание сразу же есть, стараясь обмануть голод размышлениями вслух:

- Еда необходима человеку, в ней содержится сила его тела… Вот только здесь следует соблюдать тонкую грань. Нельзя пищу превращать в цель жизни, как сложно не было бы. Даже животные и то едят с достоинством, без жадности, зная меру. Ими руководит инстинкт, божественное неосознанное знание. Человек же ступил на тропу познания, его разум не всегда слышит внутренний голос природы. Когда он повинуется материальному, то теряет облик человеческий. Однако, когда прием пищи из средства превращается в цель, тогда, не понимая сути ритуала, человек превращается в сосуд без дна. Вроде бы и вливается в него энергия, а тут же исчезает… Это давно известно человечеству, я же только познаю мир…

Господин Никто посмотрел на две неравные кучки чищеной картошки. Ту, что была поменьше, убрал в карман, на запас, а вторую принялся есть.  Подмерзшие и оттого сладкие водянистые клубни казались действительно божественной пищей. Мужчина разжевывал их и смаковал. Пообедав, он поднялся и мысленно произнес: «Спасибо...» Его благодарность относилась к безграничному небу, к необъятно единому нечто, которое, наверное, как раз и называется Богом. «Спасибо», - поклонился мужчина земле. «Спасибо человеку, вырастившему картофель…» Господин Никто испытывал совершенно новое чувство единения с миром. Это ощущение не покидало  его до самого вечера. Мужчина заночевал в тюке сена. Пробраться сквозь прессованную траву оказалось не так-то просто, но приложенные усилия стоили теплого и удобного ночлега.

Еще находясь под впечатление сна и чудесной вчерашней эйфории, господин Никто ранним утром услышал колокольный звон. Словно переговариваясь с небесными жителями, мелодия волшебным переливом летела над стылой, еще до конца не проснувшейся землей. Неожиданно притихнув, она с новой силой разливалась по белому свету многогранными и многоликими аккордами, таинственно оживляющей музыкой творения. Мужчина улыбнулся. Казалось, колокольный звон раздавался     рядом, он словно обволакивал и окрылял. Однако до человеческого жилья пришлось идти больше часа.

Город встретил усталого путника серым, по-осеннему одиноким равнодушием. Люди, словно скомканные, помятые буднями, куда-то спешили, подавлено подчиняясь инстинкту толпы. Они боялись смотреть друг другу в глаза, старательно избегали задерживать свой взгляд на чем-либо… Приняв господина Никто в свои широкие объятия, стремительный человеческий поток понес его в неизвестном направлении, обезличивая, смешивая с массами и смазывая индивидуальное мышление. Ему  стало не по себе. Заметавшись, мужчина то и дело натыкался на безразличные лица, спотыкался, создавая минутную сумятицу. Внешне бурный поток, на самом деле оказался поверхностным и посредственным. Толпа – это бессмысленное, безвыходное кружение, вытягивающее эмоции и чувства. Насытившаяся стихийная людская масса с легкостью рассталась с господином Никто. Он чувствовал себя изрядно уставшим и опустошенным. Теперь господин Никто понимал, почему люди так равнодушны друг к другу – неспособные охватить всю многоликую и многогранную массу окружающих, они просто экономят свои чувства.

Господин Никто оказался на небольшой площади, плотно окруженной серыми многоэтажными некрасивыми зданиями. Движение на площади казалось менее насыщенным и более спокойным. В глубине стояла небольшая церквушка. Невысокая, белоснежная, с  желтыми куполами она хорошо выделялась на общем фоне. От церквушки веяло легким умиротворением, и, надеясь вернуть себе ощущение благости, господин Никто уверенно направился к ней.

Внутри было пустынно и пахло сырой побелкой. Несмотря на то, что основное освещение было электрическим, кое-где горели тоненькие свечки. На стенах, подобно уличным щитам с рекламой, висели яркие глянцевые плакаты с изображениями святых. Их строгие, неестественно удлиненные фигуры безжизненно и свысока  осматривали холодное пространство. Возле них молились люди. Мужчины и женщины слушали песнопение, доносящееся сверху, крестились в нужных местах и думали о своем, насущном. Каждый пришел в храм со своими личными проблемами и вопросами, однако в совокупности они производили впечатление потерявшегося стада. Словно загнанные, мыкаются горемычные в дебрях мироздания. Объединенные необходимостью, подавленные неустроенностью жизни, эти люди готовы вверить свои жизни кому угодно и чему угодно. Привыкшие быть ведомыми и управляемыми, они пресытились нечаянно свалившейся свободой… Нет, в их душах нет Бога… Они слишком долго убивали веру, чтобы Он мог воскреснуть. И теперь люди просто служат…

Неожиданно внимание господина Никто привлекла одна икона. Небольшая, в недорогом окладе, с потрескавшейся от времени краской, она висела на боковой стене. На голубом фоне был изображен в белых одеждах младенец Иисус, взмахом руки благословляющий мир. Господин Никто всматривался в бездонные, огромные глаза маленького мальчика. Повеяло весенней свежестью. Мужчина чувствовал пробуждение жизни. Чудилось, будто под толстым слоем краски, слабо запульсировала тайна мира, еще робко освещающая золотистым сиянием икону изнутри. Так в холодном марте голубые подснежники  пробиваются сквозь корку льда к свету… И вот икона ожила. В сиянии лазурного неба на землю спускался Иисус. Он открыто и по-детски добродушно улыбался. Он есть свет, и Свет есть Он. Мягкой соловьиной трелью, нежными первоцветами и ярко зелеными побегами жизни, природа встречала своего Творца. Подобно королю, с ликованием и почестями мальчика приветствовали богато и празднично одетые люди. Его народ, божьи дети.

Однако, чем ниже спускался юный Бог, тем безобразнее становились фанатичные лица людей. Вскоре, обнаженные и искалеченные, они протягивали к Нему руки. На их лицах читались страх и надежда, они мечтали о спасении и жаждали урвать кусочек своей благости. Они тянули руки к ребенку, хватали его за полы одежды и остервенело тащили к себе. Не нужен им мир, не нужна им всеобщая благость; главное – для себя и потомков своих будущее обеспечить… Слезы, терпко пахнущие смолой, катились по рисованным детским щекам и оставляли кроваво-красный след… Ошарашенный, господин Никто хотел было протянуть руку младенцу, но его резко остановил женский голос:

- Трогать руками нельзя. Это очень древняя икона. Лучше поставьте свечку младенцу Христу. Сегодня, в честь праздника, свечки по десять рублей… - мужчина обернулся. Перед ним стояла женщина, лет сорока на вид. Она казалась уставшей, и слащаво раболепная улыбка обезображивала ее скучное, измученное лицо. Женщина оценивающе осмотрела господина Никто с ног до головы, и через мгновение ее улыбка сменилась пренебрежением… - Милостыню у нас на улице просят, а столы для нищих накрывают после службы.

- Он плачет… - беспомощно развел руки господин Никто.

- Кто? – не поняла женщина.

- Мальчик… - Исайя молча кивнул на икону.  Женщина с недоверием подошла ближе и, прищурившись, пристально рассматривала древнее изображение…

- Батюшки мои… чудо-то какое! – женщина рухнула на колени. Начала креститься и что-то негромко бормотать.  К ней подошли другие верующие. Радостные от соприкосновения с невероятным и необъяснимым, они присоединились к молитве. А на картине младенец, разрываемый грешниками, утопал в массе уродливых человеческих тел…

- Церкви тоже живых не хватает… - тихо и удручено проговорил господин Никто, однако отразившаяся от стен фраза с глухим эхом пронеслась по церкви. Тут же кто-то недоброжелательно шикнул. Чтобы избежать ненужных столкновений господин Никто вышел на улицу.

Опустошенный и разочарованный мужчина машинально сел на холодную ступеньку и закрыл глаза. Он ничего не чувствовал кроме накопившейся усталости, хотелось спать. Однако мысли не давали покоя: «Ах, до  чего же люди странные! Они словно живут в каком-то придуманном мире, создают правила своего существования и сами нарушают их… Зачем в век научно-технического прогресса и упрощения жизни нужны церкви и ритуалы, порой до отупения перегруженные смыслом? Да и кому они вообще нужны? Богу? Людям? Если истинный Бог есть все и вся, то тогда Ему ни к чему почести и власть, ибо все и так принадлежит Ему… Он перед каждым может явиться таинственным откровением. Любой человек может обратится к Нему, преступая через вековые обряды… Не это ли свобода? К чему Творцу прислужники и рабы?.. Оставаясь рабами, убивая в себе Человека, они благотворят оковы своего духа. И даже когда увлекутся призрачной идеей свободы, люди лишь глубже погружаются в неведение… »

- Эй, - поток невеселых мыслей прервался от толчка в плечо, - это мое место.

Перед господином Никто стояла невысокая девушка. Обыкновенная. Мимо таких часто проходят, не замечая. И сейчас, раскрасневшаяся от возмущения, готовая рьяно, с боем, защищать свое право, она казалась немного смешной. Мужчина поднял на нее глаза и улыбнулся. Пробивающиеся сквозь серые тучи, слабые солнечные лучи золотистым ореолом освещали загорелое женское лицо. Ее душа, заточенная в омут янтарных глаз, с безнадежным непокорством, с надломленным одиночеством смотрела на чуждый мир. Боль… ставшая привычкой, переросшая в скептическое мировоззрение медленно сковывала ее сердце.

- Лизка! Не тронь мужчинку, - добродушно, скороговоркой произнесла нищенка с первой ступеньки. – Он седня чудо увидел. Вишь, как чумной сидит… Ты б приласкала лучше – мужик-то в хозяйстве пригодится…

- Тебе надо – вот и забирай, - в ее резких словах звучало нарочитое безразличие. – Мне мужичье ни к чему…

- И кого тебе надо? Прынца че ли? – нищенка театрально развела  руки и засмеялась.