Белые стены коридора, белые входные двери в личные комнаты, белые столы общепита, белые стеллажи библиотек, белый кафель душевой. Свет бьёт из каждого уголка канцелярии. Вот и в зале для защиты произведений: белые занавески, снежные потолки, светло-древесная мебель, яркие тона паркета и те же белые одежды на делегатах комиссии. Ещё несколько вызовов в столовую назад я тащил с довольной улыбкой громадный том собственного творения, а сейчас, сижу здесь, поджав ноги под стул и удручённо опустив голову, выслушиваю возмущённые высказывания.
     - Как вы смеете!? Что вы о себе думаете!? История вас не учит. Думаете вам можно всё, что вздумается!? – говорил, срываясь на крик, начальник из отдела добрых. Кто его только позвал в комиссию? Ждал, наверное, специально моё творчество, чтобы оторваться за прошлое.
     - Действительно. Мы вас перевели в другой отдел не для того, чтобы получать такие произведения, - поддержал, уже более спокойным голосом, но не менее грозным, начальник жизненных историй. И он зол на меня за творение.
     Я же не отвечаю им. Они хотя и влияют на решение комиссии, но последние слово за начальником отдела трагедий. Он спокоен, молчит. Только смотрит в глаза. У нас своеобразная игра: я пытаюсь уловить настроение начальника, он же ждёт что-то. Уверен, это что-то должен сделать я.
    - Что вы молчите!? – продолжал возмущаться мой бывший начальник. – Ответьте нам.
    - Молчу, потому что вы правы, - мой ответ спокоен и слова медленно расставляются в предложении.
    Тишина. Двое из комиссии в замешательстве. Таково ответа они не ожидали. Начальник трагедий просто вежливо ждёт реакции своих коллег. На его лице появляется еле заметная улыбочка. Не знаю даже почему, но я воспринимаю это, как знак. Ободрение? Не знаю, но если бы ответ был неправильный, защита бы провалилась тут же.
    - Да, вы правы, - повторяю я.
    - То есть вы соглашаетесь с тем, что историю необходимо переписать? – спросил меня начальник, так и не дождавшись реакции коллег.
    - Нет, - мой выход. – Моё произведение жестокое. Война очень кровавая. Много смертей. Но, - беру паузу, – это же трагедия.     Великая трагедия. Вы дали мне задание. Я выполнил. Выполнил так, как решил возможным. Где-то, может, преувеличил, где-то взял через край, может. Но потому я и писарь, чтобы создавать Великие трагедии такими, какими вижу их я, - выступление закончено, наверное, мог бы и лучше, но…
    Бывший начальник только фыркнул презрительно. Из отдела жизненных историй ничего не слышно. Он явно здесь просто отбывает номер. Начальник трагедий молчит, смотрит на одного коллегу, затем на другого, от них ничего, потом говорит:
    - В ваших словах есть доля правды. Да, вы писарь, и вам виднее, как должна выглядеть великая трагедия. Но, именно, поэтому стоило бы поосторожней создавать такие произведения. Вы, наверное, забыли надпись на входе в «Небесную канцелярию».
Забыл? Я её делал собственными руками. Мы все её создавали. Перед глазами предстаёт доска из лакированного дерева и вырезанные на ней буквы: «Писарь помни, от твоих произведений зависит будущее человечества».
    - Вы получили заказ на Великую трагедию и написали кровопролитную войну, - продолжал говорить мой начальник. – Может излишне жестокую, но и задание не предполагало мягкого сюжета. Здесь можно с вами согласиться. Но новое оружие, которое вы описали. Это же фантастика. Мне помнится, у нас был договор, чтобы ничего из ряда вон выходящего вы не писали, - его улыбка сейчас куда-то спряталась. Он чуть ли не впервые разговаривает со мной без её присутствия. Видимо, игра пошла серьёзная и тут уже нужны весомые доводы.
    - Это не фантастика, - едва не зевая, вывожу я. Игру принял. Главное хладнокровие и уверенность. – Я использовал одно из ранних произведений. Учёный высказал теорию, что один атом несёт в себе огромную внутреннюю энергию, и которую можно высвободить. Я просто применил её на практике в создании своего произведения.
    - Но это всего лишь теория, - промямлил начальник отдела добрых произведений. Говорит уже без криков, вяло, неуверенно. Хорошо! Видимо, моё хладнокровие его подавляет. Видит, что напором меня не сломать.
    - Когда-то и то, что Земля круглая это была всего лишь теория, - продолжаю гнуть свою линию.
Молчание. Двое уже побеждены. Один давно потерял всякий интерес к продолжению протеста. Об этом говорил его взгляд, уже давно смотрящий в одну точку, и голова, уперевшаяся в кулак. Второй, видимо, наорался и теперь, успокоившись, не знал, что сказать. От нехватки слов из него исходило только фырканье. Оставался мой начальник. Самое сложное.
    - Хорошо, - протягивает он. – Можно и на это закрыть глаза. Но остаётся самое главное - люди. Вы им дали очень мощное оружие. С такой технологией они уничтожат всё. Себя и даже Землю.
   Ядерная искра, высеченная рукой человечества, несколько раз озарила небо Земли. Зарево радиоактивной пылью осело на поверхности, оставив на долго память о своём пожарище. Таков был мой подарок человечеству. Оружие, которое завершило войну и закончило моё произведение.
    - Люди себя не уничтожат – мы им не позволим, - оправдываюсь я. – Да, и Землю тоже. Не для того она создавалась. Жертвы большие от применения ядерного оружия, но на то и Великая трагедия. Здесь не место гуманизму.
Я замолкаю. Глава комиссии смотрит на коллег. Начальник отдела жизненных историй разводит руками. У добрых дел находятся всё-таки слова:
    - Вы, как хотите, а я - против, - быстро приводит свой аргумент он. Последняя попытка не дать пройти моему произведению.
    - Вы сами знаете, что нужны доводы, только доводы. А это лишь пожелания, - мой начальник отбивает этот выпад и продолжает говорить уже мне. – Поздравляю, защита успешно пройдена, - и вот снова его улыбочка. Достала она. Хотя сейчас мою радость ничто не испортит.
    В столовой снова мясо. Прекрасный бифштекс. Картофель удался и салат подстать. Белые стены и столы приятно радуют глаз своей яркостью. И вообще всё просто прекрасно. Начинаю даже мурлыкать, прожёвывая очередной кусок телятины. Хмурые коллеги из отдела начали негодующе посматривать на меня. Скучно. Заговорил бы кто. Хочется к своим старым соседям, послушать их. Но я не пойду. Гордость не позволит. Ничего главное, что защита прошла удачно – значит, произведение создавалось не зря. Значит, моё творение увидят. Увидят в скором времени.
    Сначала громадный том разберут на части. Потом выявят недостающие части истории для установления полной картины. Так делают всегда, когда пишутся крупномасштабные произведения. Следующий ход за писарями отдела жизненных историй. Они дополняют недостатки, дописывают истории героев. Черновая работа. Далее книга попадает к хронологам. Они устанавливают произведение в печать так, чтобы, к примеру, рассказ о каком-нибудь танковом сражении не был напечатан раньше истории его создания. После книгу кладут на станок и, когда первые буквы начинают печататься, история оживает. Откуда я это знаю? Мы сами придумали такую систему в «Небесной канцелярии».
    - Как мясо?
    Я немного задумался и отвлёкся от еды. Голос возвращает в реальность.
    - Что? – хотя я и слышу вопрос, но не воспринимаю его.
    - Вам нравится еда? – ко мне обращался сосед за номером ноль пять семнадцать, тщательно осматривая.
    - Да, - его внимание смущает, но настроение поговорить сильнее. – Мне сегодня всё нравится. А вам еда нравится?
    - Нормально, как всегда, - и дальше молчание. Только продолжает смотреть.
    - Странно, что вы заговорили со мной, - начинаю разговор теперь я. – Отдел трагедий обычно молчит.
    - Да, мы не любим разговаривать, - ответил он. – Но это не важно, - разговор не просто ради стандартных вопросов. Это интересно. – Вы закончили своё произведение? – киваю головой. – Вы считаете, это нормально писать трагедии? Убивать людей? - и он туда же. Только, что защищал своё творчество, теперь и тут объясняться. – Это же люди. Они живые существа. Вы спросите меня: «А сам-то?» Я не лучше. Я просто слишком безволен. Все здесь безвольны. Мы бессмертны. Жизнь нам не потерять, а потому у нас и, нет, воли сражаться. Зачем? Итак, всё есть. Нам никогда не жить с чувством, что можешь умереть. И от этого не почувствовать страха перед последним днём, боязнь, что не всё успел сделать, сказать. Наши последние дни уходят в бесконечность, от того и чувства становятся однообразными. Без эмоциональных всплесков. Нам же никогда не полюбить! А мы учим любви людей, - писарь делает паузу и вздыхает. – Что такое любовь? Не знаю. Вернее, не знаем. Да, не знаем! Но всё равно пишем. Трагики пишут и играют смертями людей, объясняя это тем, что так надо, такое задание. Задания дают начальники. А кто они? Они те же мы. Мы их избрали из нас же, и поставили наверх, чтобы иметь оправдание своим книгам. Отделы добрых и любовных историй - им легче объяснить необходимость творчества. Но только и они не далеко от нас ушли. Да, они дарят радость своими произведениями, но только писари решают кто и кого полюбит. Откуда знать с кем человеку будет лучше? Почему бы людям самим не дать права решать?
      Наконец-то продолжительная пауза. Писарь ждёт моей реакции.
      - Интересный вопрос, - начинаю я, собираясь потихоньку. – Только не понимаю, зачем вы мне это всё рассказываете. Если вас не устраивает работа канцелярии, обратитесь наверх. Я же - всего лишь писарь.
     Пытаюсь встать, чтобы уйти, но собеседник останавливает.
     - Наверх. Не-е, нужна воля, чтобы им сопротивляться. Вы же… вы бы могли. Однажды я прочитал книгу, где была описана жизнь человека распятого на кресте, потом воскресшего. Фантастика, трагедия и относится к стеллажу добрых историй. Невероятно, как так? Я долго не мог понять, пока вас не перевели в наш отдел. И тут всё стало ясно. Начальники отделов увидели стремление к трагедиям и решили, что вам место у нас. Но ведь дело не только в драмах. Дело в протесте. Вы смогли, в отличие от всех нас, написать то, что захотелось и перебороть комиссию. Ваша воля сильнее, чем у кого бы то ни было. Поэтому вы и могли бы дать людям свободу.
     - Один вопрос, - я недолго раздумываю над его словами. – Вы сами смогли бы отказаться от силы?
     - Нет, - смущённый ответ.
     - Разговор закончен.
     Встаю и ухожу. Как легко быть самым умным, правильным, и при этом стоять и ничего не делать, скинув работу на другого. Вроде, как я предупреждал, а никто ничего не делал. Да, знаем мы таких.
     Дорогу до своей комнаты пытаюсь пройти, как можно быстрее. Никого не замечаю на пути. Хочу одиночества. Закрываю дверь.
На столе листок с готовым заглавием «Чёрная быль». У меня уже есть идея нового произведения. Жду задания. Всё равно, каким оно будет. Напишу, что захочу и защищу. В этом ноль пять семнадцатый прав. Я смогу справиться с любой комиссией.
    Кресло скрипит подо мной, листок вертится в руках. Хочу что-то написать, но не могу. Постоянно раздумываю о разговоре в столовой.
    Всё так хорошо начиналось. Мы просто бродили, не зная, чем заняться. Бесконечность утомляет. Даже не помню, чья это была идея. Решили создать отдельный мир. Там, где всё жило бы под нашу диктовку. Отличное развлечение. Кто-то придумал звёзды, планеты, кто-то растения, кто-то животных. Только всё это быстро надоело. Далёкие, чуждые, мифические существа по началу радуют, а потом становиться скучно. Хотелось чего-то близкого родного. Так придумали людей. Созданные по образу и подобию нашему, они были обделены бессмертием. Так появилась жизнь. Ведь придумав смерть, мы ввели и понятие жизнь. У людей она одна, поэтому и ответственность за неё особая. Тогда было решено создать «Небесную канцелярию». Здание, где бы вершились судьбы людей.
     Здоровые чёрные камни выстроились в стены. Стены оградили огромные холлы и залы, личные комнаты и гигантские библиотеки, столовую и мраморные лестницы. Лестницы разделили этажи. От самого низа, где установили печатный станок, сквозь балки и опалубки перекрытий к «черновым» писарям. Выше и через кропотливый рутинный труд к великим идеям, к музам творчества и к их осуществителям в жизнь – писарям историй. Пролётом далее, мимо апартаментов начальства, к самому верху - к крыше, уложенной черепицей, под которой торжественно был установлен наш лозунг.
    Так мы устроили «Небесную канцелярию». Кто-то стал у станка, чтобы обслуживать его. Кто-то надел чёрную робу и взялся дописывать истории до конца. Кто-то преобразился в белое и начал создавать историю, а кто-то стал над всем этим, чтобы руководить. Все назначения были добровольными. Вернее происходили по безвольному согласию.
    «Небесная канцелярия» - удачный ход. Чувство бесконечности породило безразличие, а безразличие стало семенем для ростков безвольности. Но канцелярия, разрушив равенство и создав разные слои сообщества, нанесла удар по безразличию. Нам теперь было с кем бороться и кому сопротивляться. Писари видели по-своему истории, руководство по-своему, а где разные точки зрения, там и борьба. Если же есть борьба, то места нет безразличию. И это подтверждали глаза писарей. Когда-то поселившаяся в них пустота уступала место слабенькой искорке появляющегося смысла существования.
    Мир письма затягивал нас всё больше и больше. Мир искусственно созданный, где зародилась жизнь. И мы управляли этой жизнью. Люди увлекали нас всё больше и больше. Забывалось прошлое. Мы переставали просто существовать, появились цели, переживания, борьба. Не хотелось думать о прошлом до канцелярии, и из памяти стёрлось всё. Так мы забыли себя. Хотелось походить на наших героев, так появились столовая и душевая.
    Люди были подобны нам, и это давало право считать, что писари способны понимать человека не хуже их самих. В то же время мы были создателями людей, да и опытней – это давало право решать их судьбу.
    Постепенно писались истории. Мы полностью погрузились в работу. Найдя в ней частичку своего счастья. В общем, как уже говорил, всё так хорошо начиналось, пока ноль пять семнадцать не заговорил со мной.
    «Нам никогда не полюбить! А мы учим любви людей…»
     Выхожу из комнаты и иду к начальнику отдела трагедий. Из моего безразличия просыпается совесть? Не знаю. На столе остался листок с заглавием нового произведения, но слова коллеги засели глубоко в голову.
     «Трагики пишут и играют смертями людей, объясняя это тем, что так надо…»
     Мне просто тошно от прошлого творения.
     Белые стены коридоров, красные ковры под ногами, мраморные ступеньки лестниц. Выше и направо. Пятнадцать торопливых шагов и огромная белая дверь с золотым окаймлением. Черная вывеска с названием отдела. Стук.
     - Кто там? – голос из-за двери, и я уже здесь.
     - А вы, - немного смущенно говорит начальник, увидев меня. Я молча сажусь на стул. Обдумываю. Торопился сюда, но как начать разговор не продумал. – Вы, - мой руководитель сам не ожидал. Оно и понятно – пришёл без вызова. – Вы по какому вопросу?
     - Я бы хотел отозвать своё произведение, - на самом деле сам не знаю, чего хочу.
     - О! – глава отдела не долго раздумывает. – Никакой возможности нет. Сами знаете правила, - знаю, конечно, знаю. Это всего лишь контрольная реплика. Для галочки. Отозвать произведение – не-е-е. Правильное решение лежит на поверхности, но я не герой дня. Нужно только, чтобы сомнения кто-нибудь развеял, тогда можно дальше творить. - Вы это после разговора с коллегой ноль пять пятнадцать? – на моём лице удивление выпрыгивает моментально. – Да-да-да… я наблюдаю за вами. И достаточно давно. Перевод в наш отдел был сделан не просто так. Лично просил о нём. Как только прочитал вашу первую историю, сразу понял - вы не простой писарь. И до сих пор только убеждаюсь в своём мнении, - а вот и фирменная улыбка от отдела трагедий. – Подождите, я вам покажу кое-что, - он встаёт из-за стола и подходит к белой стене. Проводит руками, как будто ища что-то, и приговаривает в пол голоса. - Не трудно было вас вычислить. На книгах не пишут авторство, но на то я и начальник. А ещё у руководителей есть это.
    Камень на стене, как жидкость, изгибается волной под взмахом руки начальника, и тут же на поверхности появляется изображения людей, животных, морей, пустынь, лесов. Они по очереди сменяют друг друга, показывая мне созданный мир. Картины на стене знакомы по прочитанным книгам, по описанным в них пейзажам и историям жизни. Сейчас они не просто строчки на бумаге и игра воображения читателя, а самая настоящая реальность. От того картины увлекают в свой мир, и я забываю на секунду обо всём.
     - У начальников отделов фантазия не так хорошо развита, - голос руководителя заставляет отвлечься от просмотра. - Мы не представляем, как всё будет, мы наблюдаем. Фантазии не наш конёк, нам не писать историй. Но ты… Ты – писарь. Ты можешь всё это создать и этим управлять. Подумай только, с твоей способностью сопротивляться начальству и моим правом давать заказы на работу, мы могли бы управлять всем этим миром.
     - Мы? – проговариваю я. В голове быстро представляется картина – я с миллионами нитей на пальцах, управляющий людьми и не только. Среди марионеток так же и работники канцелярии. Со всей их слабостью и безвольностью, они не смогут сопротивляться нам. – Значит мы. А кто такие мы? Кто есть мы, чтобы решать за людей их жизнь?
     - Мы – боги, - значительно говорит начальник. – Мы для людей есть те самые боги, в которых они верят. Мы их создатели. Да, они ничего не смогут сделать без нас. Людишки, как слепые котята, и миски с молоком не найдут если им путь не укажешь. Дашь свободу, только Землю угробят, так ничего и не познав.
    Да, люди – кто они такие без нас? То, что мы их сделали внешне похожими на нас, ещё не значит, что они способны принимать решения. Действительно, разрушат планету, а ведь мы старались, создавали её.
     - Глупые они, - помолчав, добавляет начальник и опять слащавая улыбочка.
    Стоп!
    Всё эта улыбка. Глупые они? Глупый я. Представляю себя кукловодом, хотя сам марионетка. Мною управляют умелой рукой, вытаскивая нужные строчки. Захотел начальник кровавую трагедию, перевёл писаря из соседнего отдела к себе, дал задание и аккуратно направил творчество в нужное русло. Писарь с упоением пишет произведение, думая, что это его идея. Потом за счёт бойкости писаря, он протаскивает историю к станку. В итоге ручонки чистые, а все ходят, косятся на горе автора за его творение. И кто же этот писарь?
    Сижу, считаю себя богом. Ха. Тряпичная кукла на нитках. Вот и улыбочка у кукловода, потому что все покорно прыгают под его пальцами. Вот кто чувствует себя настоящим Богом, а я - жалкая тщеславная желчь. Настоящий слепой котёнок.
    - Мы – боги, они – глупые, - размышляю теперь уже вслух. – Глупые никогда не станут умными, если им не дать решать самим.
    - Подождите, подождите, - прерывает руководитель. – Вы, что же это хотите дать свободу человечеству? Лишится силы бога над ними? – проходит чуть по комнате и добавляет. - Думаете стать героем в глазах людей?
    - Не быть мне богом, пока мною управляют. И героем среди людей не быть после того, что написал, - немного раздумываю. - Дать свободу людям. Ну, не знаю. Рано ещё. Всё-таки они многого не познали. Да и планы у меня другие.
    - И что же вы собрались делать?
    - Пойду, напишу какую-нибудь небольшую трагедию. Вы считаете, что нужны драмы. Вот и я думаю, что ещё нужна одна история.
    - У вас ничего не выйдет, - тон повышенный и уже никакой улыбки. – Вы не защититесь.
    Защищусь. Обязательно защищусь. Уверенности достаточно, чтобы не сломаться. Собери против меня хоть всех начальников отдела в Верховном суде. В конце концов, слабые они все. Противостоять произведению можешь только ты. Но и ты уже проигрываешь. Не можешь остановить, переубедить. Скатываешься, как и все, на угрозы. Но это я про себя так рассуждаю, а вслух ничего не говорю, только улыбочка.
    - И как вы его назовёте? – начальник не стал ждать ответа на прошлый вопрос, ему моя ухмылка стала ответом.
    - Чёрная быль.
    - Даже если ты и напишешь своё произведение, даже если и защитишь, что тебе это даст? Какой смысл в этом всём? – тихо забормотал глава отдела.
    Что мне это даст? Силу. Настоящую силу. Не быть заложником канцелярии, суметь ей пожертвовать в отличие от всех. Разве не в этом сила?
    – Идёте в разрез с начальством отдела добрых и светлых историй, - бормотание заканчивается и тон повышается. - Даёте слепцам ядерное оружие. Теперь хотите написать произведение, не получив на это разрешения.
    - Мой последний рассказ приоткроет глаза на технологию слепцам.
    Брови у собеседника округляются и потихоньку ползут вверх. Удивлению нет предела, но он всё-таки выдавливает из себя ещё один вопрос:
    – И что дальше?
    Я ничего не отвечаю, только неуверенно пожимаю плечами. После чего выхожу из кабинета. Что дальше? Не знаю, что дальше. Я просто напишу свою последнюю историю, а в конце поставлю троеточие. Пускай теперь люди решают, что дальше…