Короткое описание: Если некому тебе помочь, когда это нужно?.. Если кругом - только равнодушное молчание, когда нужен совет?.. Кто тебе поможет, к кому обратиться?..
Ты когда-нибудь был ковром на стене? Висишь, а тобою любуются... Но когда всем надоедает твоя тускнеющая картина, Тебя снимают и начинают бить... Пытаясь таким образом вернуть твои яркие краски. Выбивая из тебя всю твою мудрость, Которую ты впитывал, вися на стене...* (*Здесь и далее гр. «Мёртвые дельфины»)
…К чему могли привести такие отношения? К еще большим непоняткам, ведущим за собой все новые и новые проблемы, ссоры, препирательства, недомолвки… Два года таких странных взаимоотношений… Два года… Марика страдала, Стас это видел, и… ничего не мог с собой поделать. Ему хотелось простых и понятных, но серьезных отношений, и ей было нужно то же самое. Только подходы у них были диаметрально противоположные. Она ценила крепкий, надежный материально-экономический базис для создания твердого фундамента отношений, он считал, что достаточно одной силы любви, того, что они уже вместе. Стаса вполне устраивали те двести - двести пятьдесят баксов, что он получал на работе, тем более, что от нее он еще и удовольствие получал, а Марика никак не могла этого понять. Она говорила, что он так до конца жизни будет снимать квартиру, получать мизерную зарплату… Намеки были ясны даже слепому. Ей нужен тот, кто будет зарабатывать если и не больше ее, то хотя бы наравне. Стас знал, что никогда не сможет столько получать, чтобы взять квартиру в кредит и за год — полтора полностью рассчитаться, при этом еще и машину из не самых дешевых купить… Слишком он был скромен. Зажат даже. Малообщительный, он всегда казался окружающим широкой и медленной рекой… А Марика имела с ним мало общего: яркая, не красавица, но очень симпатичная, живая, подвижная, как огонь, целеустремленная. Такие на месте никогда не сидят. - Ты похожа на монолит, огромный, неприступный, непокорный никому, даже Богу, - сказал Стас, в его глазах печально вспыхивали огоньки боли и понимания. – Но я-то знаю, что ты беззащитна, тебя очень – иные даже не представляют насколько это очень – легко ранить. И поэтому ты облачаешься в непробиваемые доспехи гордости и агрессивности. Но не надо в них идти и на меня!.. Мне тоже бывает страшно! Ты даже не можешь представить, насколько иногда может быть страшно!.. - Я знаю… - грустно ответила она. – Я знаю… Твой страх в том, что ты боишься посмотреть в глаза грядущему. Тебе довольно того, что ты имеешь, и поэтому ты не смотришь в будущее. Стас, ты просто не хочешь меняться, я это чувствую… И потому мне все чаще кажется, что у нас совсем разные пути, и нам идти в другие стороны… Стас вздрогнул. То, о чем он догадывался, но не хотел верить, все же было сказано. Марика тоже понимала. Стасу показалось, что небосвод дал по краям трещину, она все росла и росла, порождая новые трещины, сначала крохотные, но очень быстро растущие, змеящиеся, словно молнии во время ночного урагана, пока, наконец, не рухнуло небо вниз, придавив его невыносимой тяжестью, впиваясь острыми осколками в плечи, голову и, минуя кости, напрямую в мозг. И еще добавилось ощущение всеобъемлющей пустоты, что росла прямо в нем, и ей не хватало места, и она все росла и росла, пока не заполнила собою все вокруг. Шум улицы доносился слабо, словно через незримый барьер, все цвета слились в нечто серое и непонятное, разделились на два – беспросветно-серый и подавляюще-черный. Лишь Марика оставалась цветным пятном в смазанной картинке окружающего мира…
Я опустил вниз глаза... И как только я это сделал, Вслед опустились мои руки... Навсегда опустились...
Стас знал, что что-то надо сказать, но вот что именно?.. Нужные слова, как всегда, терялись в мишуре абсолютно лишних и неуместных фраз. Комок застрял в горле, колючий, острый, и мешал не только говорить, но и дышать. - Солнце, я понял. Я все понял… Поздно слишком что-то менять, и не вернуть уже ничего, ведь правда? Вместо ответа только ее кивок. Тяжелая копна светло-рыжих, окрашенных, но не потерявших своей притягательной силы волос повторила это движение. Но голоса не было. Марика предоставила решать ему одному. Для себя она все уже давно просчитала, распределила и взвесила. И выбор сделала. - А я?.. Я был слеп и не видел ничего вокруг, кроме тебя… Марика, ангел мой, если я причинял тебе боль, почему же ты раньше молчала? Почему не могла сказать, когда все только начиналось, ведь тогда не было бы так больно ни мне, ни тебе… И что мне теперь делать? Девушка молчала. У нее были слова, но их лучше не произносить… - Все зашло слишком далеко, я прав? Пропустил все повороты и объездные, пер по прямой, не видя, что впереди мост стоит разобранный, и до той стороны не долететь, не перепрыгнуть… - Может быть, ты прав… Но ты говоришь совсем про другое, - в ее глазах тоже плескалась боль и невыразимая мука, та что сжигает изнутри, оставляя лишь оболочку… - Стас, ты слаб. Я не чувствую рядом с собой мужчину, парня. Ты слишком мягок, прости. Ты даже за малейшую оплошность извиняешься и краснеешь… А мне нужен крепкий, уверенный в себе человек, с которым можно было бы смело идти по жизни и ничего не бояться. А ты… Тебя и тряпкой-то назвать сложно, та хотя бы когда-то была прочной… Эх… Печальный, горький вздох и движение рукой – от себя, в сторону… - Ты можешь ненавидеть меня… Но я сказала все, что думала. У тебя был шанс, и не один. А ты… Ты оказался слеп настолько, что запинался на каждом и даже не замечал. Руки Стаса потянуло вниз, неудержимо, сгорбливая плечи и давя на шею… Тряпка… Всего лишь тряпка… Тряпка для мытья полов и не более… И та – дефективная… - Значит, все кончено, - его голос дрожал. – Не ожидал, что вот так, внезапно. Как в снег после парилки. Марика, я понял. Все понял, - повторил он и взглянул на нее глазами, в которых таяли последние лучи надежды. – Можно тебя хотя бы проводить? - Зачем? - Просто… Просто проводить. - Мне не так уж и далеко идти. Незачем. - Я все равно провожу, хочешь ты того или нет, - твердо сказал он, впервые, наверно, показывая характер.
Человек... Настоящий, живой человек. Он как песочные часы... С одной лишь разницей, Нельзя перевернуть, и заново...
Шли в полном молчании, и уже не держались за руки, и не смеялись. И не смотрели друг другу в глаза, все понимая без слов. Между ними креп и рос барьер, непреодолимый с его стороны, непробиваемый – с ее. Она шла как и раньше – стремительно, вперед, слегка сутулясь, но отведя плечи назад. Гордая, неприступная, сильная. Он же брел, едва передвигая ноги, ссутулившись, сгорбившись, понуро опустив глаза и голову. Бесхарактерный, слабый. Тряпка… - Марика! – позвали девушку, когда им оставалась сотня метров до подъезда. – Стой, Марика! Поговорить надо, об очень интимном! – после этой фразы с лавочки, расположенной у стены панельной многоэтажки, в самой тени, сорвалась лавина пьяного, самодовольного смеха. Стас вздрогнул, он чувствовал, чем может закончиться этот вечер, если они остановятся. Поэтому он взял ее холодную ладошку в руку и потащил дальше. Девушка упиралась, наконец, вырвалась из Стасовых рук, таких неожиданно крепких, сильных… - Чего тебе, Малой? – он когда-то был лидером их дворовой компании, а потом… Потом Марика встретила Стаса, и компания забылась. Не было больше этих посиделок до полуночи, а то и до утра, с гитарой и пивом, воплей и подозрительных взглядов старух, что потом разносили по окрестным дворам сплетни одна другой хуже и извращеннее… - Посиди с нами, Марика, пивка попьем, погуляем, как раньше… Малой… А ведь когда-то Марика рассказывала о нем Стасу. Он неуклюже пытался ухаживать за ней, пока однажды не попытался овладеть ею прямо на лавочке в небольшом скверике, после чего долго ходил весь потерянный, ноги в раскоряку… - А почему бы и нет? – улыбнулась девушка, уже шагая в сторону лавочки. Она не хотела, но чувствовала, что Стасу надо насолить, заставить ревновать, может, тогда он хоть чуточку изменится? - Нет, - еще тверже сказал Стас, догоняя ее и вновь хватая за руку. – Я обещал проводить тебя до дома, и я провожу. Малой поднялся, и все вокруг уважительно притихли. В вечернем воздухе на фоне темнеющего неба и черных уже скал домов его силуэт бугрился мышцами, огромными, перекатывающимися, сильными. Глаза пьяные, налитые кровью, но голос еще трезв. Стас почувствовал, как его пробрал холодок, по спине прокатились ледяные мурашки. Не дай боже встретиться с таким в поединке, тем более со Стасовой комплектацией скелета, зачем-то заново облаченного в кожу. - Эт еще че за х…? – прогромыхал он, сверля взглядом в теле Стаса все новые и новые невидимые дырки. – Парень твой, что ли? - Бывший, - отмахнулась Марика. – Взялся зачем-то проводить домой, хотя я ему ясно сказала, что между нами все кончено. Понятно, Стас? - Я все равно доведу тебя до дома, - упрямо повторил парень. – Хоть я и тряпка, как ты выразилась, но слово держать умею. - Поучить его маленько, красавица? – в глазах Малого блеснул нехороший, ох какой нехороший огонек. - Ну, если только маленько, - протянула Марика, отводя глаза от Стаса. - Слышь, ты, х…, тебе девушка ясно сказала, что ты ее не интересуешь. А ты ее еще и лапаешь. Руки отпусти, понял? Стас нехотя отпустил Марику, затылком и копчиком чуя, каково будет это «маленько» применительно к нему. Дрожь охватила тело, но страх сковал и руки, и ноги, не дернешься, не пикнешь – челюсть словно сведена судорогой. И от удара кулаком он не смог уклониться, пригнуться, прыгнуть в сторону, в конце концов. Почувствовал, как в лоб ткнулось что-то чертовски твердое и быстрое, перед глазами вспыхнули искры, его завертело в кромешной тьме, а он падал, падал и падал, и не было конца-краю этому падению…
Они просят прощения, За то, что не видели свет... Глупы... Я бы за это спасибо сказал... У них на все вопросы один ответ – Нет. И ландыши босоногие... И радуги черно-белые...
Где я?.. Мелькнула мысль, далекая и неповоротливая, тяжелая, неподъемная… Стас открыл глаза, чтобы тут же их закрыть. Солнце катилось к горизонту, огромное, кроваво-красное, оно погружалось в дым, идущий из-за леса, и казалось, что чей-то гигантский глаз, яростный, пылающий, смотрит из тьмы… Чуть позже в уши ворвался грохот, дикий, оглушающий, он все равно доносился словно сквозь вату. Стас против своей воли открыл глаза, коснулся ушей. На широких ладонях, с короткими, толстыми пальцами осталась кровь. - Е… ор… Е… ор… Гор… - слышалось откуда-то со стороны. Голос был расплывчатым, слабым, он никак не хотел прозвучать нормально, так, чтобы было понятно. Контузия. Снаряд рядом попал, - мелькнула чья-то чужая мысль. – Где капитан? Стас осмотрелся, увидел лишь торчащую из воронки руку в окровавленной ткани. Дополз до нее, схватился и потянул на себя. В голове настойчиво звучала одна и та же мысль: «Капитан… У него карта, у него отмечен путь через болото… У него дочка трехлетняя и сыновьям год исполнился…» Внезапно рука подалась, Стас тупо уставился на оторванную культю, с той стороны, где должно было быть плечо, свисали лохмотья мяса и жутко белели костяные осколки. Чуть дальше лежал сапог с торчащей из него ступней. То же мясо, те же осколки… И запах – пороха, дыма и сладковатый – горящего мяса. Стас смотрел на останки капитана, на обугленный клочок, оставшийся от карты. А перед глазами стояла странная картина – грязь, кровь, страх и ярость, и посреди этого – надраенный до блеска сапог… Капитан всю жизнь прожил по уставу, и даже умер – в чистой обуви… Когда только время-то нашел, ведь они только что вышли из болота, и тут же попали под обстрел. Тело двигалось независимо от Стаса, оно не слушалось команд, инстинктов… Его вел чужой разум, незнакомый, сильный, а парень с ужасом понимал, что в этом теле он всего лишь узник… Не было времени задумываться, как это произошло, почему именно с ним, и где это он сейчас. Было просто страшно. До дрожи в ногах, которых лишен, до лязга отсутствующих зубов… - Егор, - прозвучал рядом голос. Стас повернулся, ожидая увидеть еще более страшную картину. Сзади стоял молодой парень, заляпанный грязью до самого подбородка, из раны на лбу сочилась кровь, затекала в глаз, отчего тот щурился и, как на мгновение показалось Стасу, даже улыбается. - Чего, Санек? - Нас осталось пятеро… - И?.. - Уходить за подмогой надо, Егор. А из офицеров только ты и остался, мы тут пошукали, только трупья рваные валяются, да лычки потраченные. - Уходите, я… Впереди раздался отчетливый треск, а следом за ним – шум десятков моторов, что-то тяжелое шло через пролесок, неудержимое и опасное… - Танки! – заорал Санек, безрезультатно передергивая заклинивший затвор ружья. Стас молча сграбастал его за шкварник и швырнул к чахлому леску, окружающему болото. - Тикайте, хлопцы, я прикрою! Гуськом, низко пригибаясь, они побежали к деревьям, а Стас деловито проверил боезапас: две гранаты, пулеметный диск, автомат с гнутым дулом, и трофейный браунинг. Танки прошли мимо, Стас схоронился в ямке под невысоким кустом, прикрывшись сорванной травой и сухими ветками, готовый, в случае, если их отряд заметят, вызвать огонь на себя. Пока стальной поток медленно несся вдоль подлеска, парень боялся вздохнуть и почесаться, а неумолимый зуд разбегался по телу, начиная со спины и заканчивая пятками. Чуть погодя Стас понял, что в этой ямке обосновались муравьи, которым он явно пришелся не по душе. Черные мелкие мураши кусали, но пусть уж лучше они загрызут, чем погибнуть под траками танка, не выполнив обещанного. Он знал, что следом пройдут солдаты в серой форме, в касках со стилизованным крестом, а за ними – походная кухня и офицерский транспорт. Наверняка они остановятся в деревеньке, расположенной в паре километров отсюда. В ней обосновались беженцы с запада, в основном поляки и чехи, но и русских хватало. А немного к юго-востоку расквартирована пятая рота Красной армии. Стас мрачно подумал, что красные сполохи, пусть даже и недолгие, и отсветы на макушках деревьев привлекут внимание дозорных, а если и совсем уж повезет, то в самой деревне должны быть партизаны или люди, имеющие с ними связи. Повстанцы не упустят возможности сообщить в штаб роты о прибывших фашистах…
Птицы железные, Нет им спасения: Вверх – поражение... Вниз – унижение...
Как только я увижу одну из таких птиц, Я поймаю ее, и вылечу... А потом научу летать. Летать с закрытыми глазами...
Стас незамеченным проник в деревню – небольшую, всего полтора десятка дворов, по улочкам бродили тихие незаметные тени, опускающие глаза при виде оккупантов; селение кольцом окружали танки, пехота расквартировалась по сеням, сараям, самым бедным домишкам, по домам расползлись офицеры. С чьего-то забора снял почти просохшую одежду, переоделся, военную форму закинул подальше в огород, гранаты уместил за спиной на поясе, пистолет – в кармане драной фуфайки. На необхватной ветви сильного, кряжистого вяза качались три трупа – наверняка местный старейшина, и все, кто совсем уж явно не попадал под определение арийца. Жутко посиневшие лица с вывалившимися и распухшими черными языками, казалось, поворачивались вслед за идущим человеком. Тела раскачивал ветер, конопляные веревки терлись о прочную кору, издавали странный, приглушенный и тоскливый вой, переплетающийся с завываниями собак, почуявших свежую мертвечину… Тут и там раздавался пьяный довольный смех, ругань на немецком и редкие, полузадушенные девичьи крики. Стаса передернуло. Вспомнил родную деревеньку в Уральских горах, представил, что фашисты и до нее доберутся… Несмотря на чужую память, у Стаса сжались кулаки и заскрипели зубы. Нет, он не пустит их дальше. Пусть это будет стоить ему жизни, но не пустит. Ради своих малолетних детей, ради до сих пор здравствующей матушки, ради покойного отца, ради тех, с кем прожил всю жизнь, делил хлеб и рюмку, с кем дрался, не заполучая смертельных врагов. Ради всех, но в первую очередь – ради тех, кто будет жить после, если это «после» когда-нибудь наступит… - Стой, кто идет? Из темноты неприметного садика выступили патрульные, держа автоматы наготове. Стас почувствовал удивление того, в чьем теле находился, ведь он всю жизнь учил французский и английский, преподавал даже в райцентре, о немецком даже не помышлял, но вдруг отчетливо разобрал все, что было сказано. Если бы чужак знал, что его невольный подселенец всю жизнь слушал немецкие рок- и рэп-команды, учил этот язык, чтобы не довольствоваться посредственными переводами, то тогда он бы все понял… - Мне к вашему старшему офицеру, герр солдат, - немного заикаясь выдавил Стас. Он почувствовал слабину в замешкавшемся сознании чужака, и нашел в себе силы взять инициативу в свои руки. – У меня есть сведения о русских разведчиках… - Что? Русские? Где? – тут же вмешался второй патрульный. - Только старшему офицеру, - видя сомнение в глазах офицера, Стас решил взять его «на понт». – Я работаю на оберштурмбанфюрера СС Отто Бременнгельца фон Штирлица из пятого отдела. Лица солдат резко изменились, даже в вечернем сумраке было видно, как они побледнели. С СС никто не хотел связываться. - Хорошо, мы проводим тебя. Его даже не обыскали. Провели в самую богатую хату, крыша нависала дорогой черепицей, крыльцо, явно из свежесрубленных стволов, - наверняка здесь жил либо тот старейшина, что теперь висел под вязом, либо местный кулак. - Стой пока здесь, - буркнул солдат, оставляя Стаса у порога. – Я предупрежу начальство. - Ладно, - сказал Стас, оглядывая комнату. Высокие потолки, у окон и на стене у русской печи свисают пучки заготовленных на зиму лука, чеснока, перца. От печки доносился дразнящий аромат жареного мяса, а пырей, добавленный к нему, придавал запаху еще более одуряющую силу. В желудке Стаса недовольно заурчало. Чужая память услужливо подсказала, что он не ел три дня. Слюна наполнила рот и мешала думать о том, что ему делать дальше. Он представлял, как отрывает ножку молочного поросенка, впивается зубами в коричневую горячую корочку, разгрызает ее, и нежное мясо, истекающее соком и паром, само тает на языке… Из дальнего помещения раздавались настороженные голоса. Стас скосил глаз на второго патрульного, тот жадно вслушивался в разговор, на парня даже не обращал внимания. По общим интонациям Стас понял, что речь идет о нем, кто-то командным голосом спрашивает, во что он одет, какие доказательства предоставил… Медлить нельзя, - понял Стас, а тело уже само бросило его назад и в сторону, за спину солдата. Рука обхватила горло, странно тощее, с огромным кадыком, а коленка уперлась в позвоночник. Стас усилит давление руки, оттягивая солдата к себе. Тот дергался, даже пытался что-то прокричать, но скомканная глотка не позволяла этого сделать. Слабо хрустнули кости, солдат обмяк, повис на его руках, голова безвольно свесилась на сломанной шее. Стас уложил его у порога, перехватил браунинг и гранату и двинулся в сторону офицерских апартаментов. Набрав скорость, с разбегу вышиб дверь, рухнул на нее, еще в падении стреляя в три ошеломленно замершие фигуры. Пистолет судорожно дергался в руке, Стас стрелял скорее наугад, довольствуясь какими-то волчьими, дремучими инстинктами, ежели данными пяти стандартных чувств. Два офицеры и патрульный падали, широко раскрыв глаза и неверяще глядя на Стаса. Парень поднялся, оглядывая место короткой битвы. Действительно, офицеры. Один даже капитан, или как его там по-фашистски называют. Сзади раздался шорох, Стас запоздало развернулся, в движении понимая, как сглупил, не посмотрев за спину. Раздался выстрел, острая боль пронзила живот, пуля вошла справа, чуть ниже ребер. «Печень пробили», - успел вяло подумать, а слабеющие пальцы уже давили курок. Тело, схоронившее у шкафа, слабо дергалось от попадающих в него пуль. Сухо щелкнул боек. Кончились патроны. Еще один капитан грузно осел на деревянный, недавно положенный пол. - Русский, сдавайся, у тебя нет шансов. Дом окружен! – раздались из-за непримеченной Стасом двери голоса. - С кем я разговариваю? Говорить было трудно. Стас правой рукой зажимал рану, из которой медленно текла густая, почти черная кровь. Жить ему осталось всего несколько минут… - Не твое дело, свинья! Голос был гордый, сильный, его обладатель явно привык командовать большими группами людей. От разочарования боль притупилась и ушла на задний план. Стас уничтожил младших офицеров, фактически отрубил ноги и руки этому отряду, а голова осталась нетронутой… Ярость, дикая, первозданная, охватывала парня. Немеющими пальцами нащупал гранаты. Тяжелые набалдашники противотанковых гранат неумолимо тянули вниз, Стас выдернул чеку на одной, потом на другой, и разбежался, моля всех богов, какие есть и каких нету о том, чтобы снаряды не взорвались раньше времени. Налетел на дверь, та сначала не поддалась, потом ухнула вовнутрь под его весом, словно смятая бумага, а не мореный дуб был ее составляющей, в стороны разлетелись острые щепки, Стаса по инерции потащило внутрь. Тут же раздались выстрелы. Пули одна за одной входили в его плоть, и с каждой из них жизнь все больше покидала истерзанное тело. Сквозь муть в глазах разглядел пять фигур, кто-то сидел у стола, кто-то у самой двери, один сидел на стуле у стены и держал сразу два пистолета. Чужие сознание и память померкли, истончились, словно столб кострового дыма на сильном ветру, оставляя парня одного в уже остывающем теле. Дергаясь от тяжелого свинца, Стас нашел в себе силы выдавить кривую улыбку и прошептать достаточно громко, чтобы все услышали: - Вы все ум… рете… Со… мной… Граната без чеки взрывается через двадцать секунд, но каждый миг все оттягивал и оттягивал взрыв. Отяжелевшие снаряды тянули вниз, Стаса шатало, кровавая пелена заливала глаза, ноги подгибались, кровь из ран почти не выплескивалась, вытекала ровными слабыми струйками. - Я возьму вас с собой, - отчетливо произнес Стас, через силу поднимая руки. Его пальцы разжались, и чушки гранат полетели к полу. И мгновением позже все поглотил огненный ад, превращая людей в обугленные и изорванные манекены, ломая взрывной волной толстые бревна, взметая крышу над домом… А Стас все падал и падал, и конца-краю не было этому падению. Мимо проносились лица, шли сражения, люди любили и ненавидели, а он падал все глубже и глубже…
Она нас умней И всегда ухмыляется, Всегда остается, Когда что-то кончается. Вечное правило Тленной материи: Ты сгнил, Но осталась мистерия.
После этих слов мне подмигнула дырка от бублика... Я был сильно удивлен... Ведь она ничто... А ничто не способно удивлять... Так или иначе, я был сражен.
…Медленно открыл глаза. Над головой раскинулось вечернее небо в рамке высотных домов. В ногах догорало солнце, в ушах стоял шум, в голове дикая каша увиденного и услышанного упорядочивалась, занимала свои ниши и полочки, неторопливо укладывалась по местам. Со стороны лавочки слышался пьяный смех. - Здраво его накрыло, - донесся бас Малого. - Может, зря ты его так сильно? Помягче бы как-нибудь… - понятно, этот слабый, неуверенный голос принадлежит Марике. Все-таки ей не все равно. Ноги почти не подчинялись, но Стас поднялся, превозмогая себя. В голове били барабаны, болел лоб, на нем вздувалась крупная шишка, во рту ощутил солоноватый привкус. Надо было что-то сделать, и Стас уже знал, что именно. - О! Очухался! – заржал Малой, тиская Марику. – Тебе еще добавить, или сам отседа ноги сделаешь? Стас ссутулился, но в следующий миг его плечи гордо расправились, глаза стали пронзительного зелено-серого цвета с оттенком стали, так выглядит море перед бурей, пока еще спокойное, но уже готовое взорваться тяжелыми волнами в несколько десятков метров, что легко опрокидывают как лодки, так и большие суда. - Отпусти Марику, - холодно произнес Стас. Голос его был тихим, но недобрые нотки, прозвучавшие в нем, услышали все. А Стас чувствовал, как за спиной его появляются незримые воины, суровые, привыкшие решать проблемы в миг их появления, никогда не дрогнувшие перед ордами супротивников. Не поворачивая головы, Стас мог с уверенностью сказать, кто из них где стоит и чем вооружен. Слева дед Егор, в руках у него гранаты, справа – прапрадед, вечно хмурый атаман запорожских казаков Семен Свернигора, закинувший две сабли на плечи, ветер раздувал его чуб, пшенично-золотой, упрямо вьющийся; чуть в отдалении стоял отец Семена, Матвей, в полном гусарском обмундировании, закрученные усы лихо грозили небу. А за ними – до самого горизонта – все его пращуры, пришедшие помочь потомку. Дед Егор неслышно подошел, положил могучую длань на плечо Стаса, промолвил: - Ну, Стасятко, внуче, не подведи, не посрами предков. Малой отпустил Марику, злобно двинулся на Стаса, на ходу разминая валуны кулаков. - Охолони, отрок, - казалось, что ледяной голос Стаса можно пощупать, ощутить его холодные шершавые звуки, что пробирали до самого мозга костей, студили сухожилия и почти физически заставляли замереть на месте. Малой вздрогнул, но упрямо двинулся дальше. В зеленых глазах Марики застыло удивление и еще что-то, чего Стас еще не мог понять. Стас стоял и смотрел в ее глаза, пытаясь сообразить, что же он видит, но не получалось… Мимо пронесся поток воздуха, тело Стаса, не дожидаясь команды хозяина, само ушло от удара. Он шагнул в сторону, пропустил кулак, правую руку запустил между могучей, увитой мышцами рукой Малого и его боком, бросил на загривок, придавая дополнительное ускорение. Того понесло дальше, и на полпути к земле его встретило Стасово колено. Показалось, будто ударил скалу, но внутри этой скалы что-то шевельнулось, сошло с места с громким, отчетливо слышным треском. Малой обмяк, завалился на асфальт, хватая воздух окровавленными губами, руки прижал к ребрам. Народ на лавочке затих. Малого на их памяти никто еще смог завалить вот так, походя, как будто он не был горой мускулов с великолепной реакцией, а обычным ботаником, которого пальцем ткни – он и развалится. - Стас! Стас, знаешь, я была не права, - подбежала Марика, она заискивающе улыбалась, старалась заглянуть в глаза. – Все, что я наговорила… давай это забудем, а? Ведь у нас все будет хорошо, ты будешь работать там, где тебе нравится, а я буду зарабатывать для нас обоих… Она все говорила и говорила, но Стас ее не слушал. Взглядом прощался с предками, что тихо таяли в вечернем воздухе. Они улыбались, - внук не подвел, не посрамил их наследия, теперь им будет хорошо и спокойно. А придет время, они с ним снова встретятся, и уже не расстанутся. Никогда. Последним ушел дед Егор, рассмеялся и сказал на прощание: «Спасибо, Стасятко, за то, что помог там, в деревеньке. Огонь увидели в штабе, и через десять минут тот отряд разгромили наглухо. Спасибо еще раз, внуче, мы еще свидимся.» Он на прощание хитро улыбнулся и исчез тонкой, прозрачной дымкой, так похожей на марево над раскаленным асфальтом. - Стас, не молчи, пожалуйста! В глазах Марики застыло отчаянье и что-то еще… Стас чувствовал, что еще немного и поймет, но времени на размышления не было, он уже говорил: - Поздно, Солнце мое, увы, слишком поздно… Может быть, время и предки подскажут тебе правильный путь… Но пока – забудь о том, что у нас были какие либо отношения. Я не отрицаю, пройдет время – и мы вновь будем вместе… Но только не сейчас, не сейчас. Марика плакала, и Стас наконец понял, что именно было в ее глазах – сожаление о том, чего не вернуть… О тех словах… О ее поведении… Она еще тогда чувствовала, чем все кончится… Интуитивно, и от того боялась изменить что-либо, ведь не было у нее доказательств и фактов – материальных, которым можно верить… Стас прижал девушку к себе, ощутил под руками судорожно дергающиеся плечи, отстранил и печально улыбнулся. - Не плачь, тебе не идут слезы, - поцеловал на прощание и пошел в сторону остановки. Бросил через плечо: - У него ребра сломаны, через месяц снова сможет ходить нормально. С каждым шагом все больше и больше хотелось развернуться и броситься к Марике, обнять ее и целовать, целовать, целовать, жадно, неистово, ведь он изменился, от прежнего Стаса мало чего осталось!.. Но нечто внутри говорило, что ей самой надо теперь сделать этот новый первый шаг. Без взаимопонимания нет жизни, есть только существование… Пусть сначала поймет это… А там – видно будет. Дед Егор смотрел в спину внука до тех пор, пока тот не свернул за угол, а потом еще долго медленно вел головой влево, словно бы видел Стаса сквозь стены, провожал его взглядом. Наконец он встрепыхнулся, неторопливо огляделся и снова стал исчезать в сгустившемся воздухе. Короткий порыв ветра донес его гордый, довольный голос: - Счастья тебе, Стасятко, внуче!..
Он шел, делая свои первые шаги... Шаги в неизведанную пустоту... Шел, зная, что когда-нибудь ему придется упасть… Упасть навсегда... Но он верил, что по его следам пойдет кто-то другой. Такой же сумасшедший, как и он... И что этот другой пройдет на один шаг дальше.
-2
