«…стратегические запасы нефти в США за последние пять месяцев резко сократились. Учитывая общий дефицит и нынешнюю стоимость «черного золота» Америка и ряд стран западной Европы столкнулись с экономическим кризисом небывалого масштаба. Как вам уже, вероятно, известно курс доллара, как ведущей валюты мира, достиг рекордно-низкого порога. На сегодняшний день Россия и страны СНГ придерживаются политики «непродажи» нефти и создания экстренных стратегических запасов.

На этом я бы хотел закончить политическое информирование.» - Лейтенант отошел от политической карты мира и молча осмотрел сидящих в аудитории солдат. Тема политзанятия явно не заинтриговывала своей банальностью. «Нефтяные» проблемы тянулись еще с восьмидесятых и само собой успели наскучить.

Офицер откашлялся. Сделал шаг вперед и спросил сиплым, уставшим голосом: «Вопросы есть?»

Вопросов обычно не бывало. Так случалось и потому, что на спрашивавшего другие бойцы обычно смотрели, как на полного идиота, и потому, что отвечал лейтенант обычно по-свойски, с издевкой. Однако сегодня был день особый. Замполит понял это еще с утра, когда кухонный кот нагадил ему на газету.

Один из новобранцев, что только-только из учебки, неуверенно поднял руку. Аудитория проснулась, подняла поникшие головы, и направила взоры на солдата. Ожидалась юморина-капустник из двух действующих лиц.

«Да? Слушаю вас…» Солдат встал во весь свой богатырский рост. Это был этакий сибиряк ростом метра под два.

«Рядовой Волков. Товарищ лейтенант, а что мы тут охраняем?»

Лейтенант посмотрел куда-то вдаль. По выражению его лица было видно, что к такому повороту событий он не был готов. Но, рядовой, видимо довольный своим вопросом, решил еще подлить масла в огонь.

Он почесал затылок и сказал: «А то, говорят, что РосГосЗапас охраняем… Всякие консервы там, ту же нефть… Всякое. На «черный день», вроде как…»

Замполит понял, что больше молчать нельзя. Он весь подался вперед, поднял руку и, даже открыл рот… Но, в этот момент понял, что толком не знает, о чем говорить!

«Ну-у-у...» - Протянул он: «Это-о-о… Как бы-ы… С чего вы, товарищ рядовой, это, вообще, взяли-то?»

«Как же, товарищ лейтенант. Я здесь еще только полмесяца, а за это время уже десятый состав подъезжает. Их все разгружают во-он в тот сарай…» - рядовой указал рукой в сторону окна: «но… сарай-то десять на шесть, а составов… короче, не влезло бы туда столько, товарищ лейтенант»

«И?» - спросил лейтенант, которому уже самому стало интересно, как десять составов запихать в сарай можно.

«Так вот…» - продолжал свое повествование рядовой Волков: «говорят… что сарай этот бетонный, только вход. А внизу, под землей… на глубине - склады, склады, склады. Тушенка, свинец, патроны, снаряды, бомбы, машины… много всего.»

«Вот как даже?» - лейтенант осел на стул. Его воображение рисовало целый подземный город с дорогами и светофорами, парками и фонтанами и, конечно, вышеописанными складами. Честно говоря, он за полтора года службы не разу не задумывался, что здесь охраняет в этом богом забытом сибирском городке Комсомольск-34, население которого вместе со служащими здесь солдатами-офицерами еле-еле переваливает за пятьсот человек.

«Так вот, товарищ лейтенант, мы бы хотели, так сказать, узнать. Все это правда, или нет?»

«Садитесь рядовой…» - сказал замполит, помолчав немного. Он молча встал. Подошел к окну, протер его рукавом кителя. Действительно, сарай бетонный десять на шесть, обыкновенный. Караульный у ворот, фонарь ветром мотает - все вроде бы как по уставу положено.

«Ну. Это, конечно, очень надуманно.» - сказал лейтенант: «Я тут уже второй год и ничего необычного не замечал. Да, составы приходят часто. В последнее время особенно часто. Но это не значит, что, прямо-таки, здесь все и складывают. Это продукты для Комсомольска и прочих близлежащих сибирских городов, сел и деревень. Вероятно их тут же и развозят на грузовиках. Я сам два в пятницу видел. Большие такие, кажется с тушенкой.»

Лейтенант остался доволен собственным ответом. Он спросил, есть ли еще у кого вопросы. Вопросов, слава богу, не прибавилось. Замполит собрал со стола все свои записи в папку, скомандовал «до свиданья товарищи» и вышел проч. Однако уже в коридоре остановился и на одном из своих листов коротко и неразборчиво записал: «рядовой Волков».

Сегодня же вечером товарищ замполит, кстати сказать, фамилия ему Холмов, пошел в «секретку» к Иван Иванычу. «Иваном Иванычем» называли майора-особиста, который вот уже десять лет сидел здесь в секретной библиотеке. Кстати сказать, фамилия ему Стаченко.

«Секретка» была прокуренным помещеньецем со столом, двумя стульями, железным несгораемым шкафом и бюстом Ильича. Так же на стене висела стенгазета «Боевой товарищ» за 1973 год и вымпел «ударника труда». В принципе, вся часть знала, что у майора в шкафу – пузырь, но, это была военная тайна и наливать пришедшему или нет, было добровольное дело товарища Стаченко.

«Здравия желаю товарищ майор. Разрешите?» - замполит высунулся из-за приоткрытой двери. Майор сидел за столом красный как рак, пряча огурец под папку с грифом «сжечь после прочтения». Он от удивления привстал, перепрятал овощ в карман и сделал какой-то непонятный размашистый жест в сторону свободного стула.

«С-дыс» - сказал майор и тут же сел сам: «Шо тебе надо Коля? Или враг прокрался, или шпиёна нашел где?»

«Никак нет, товарищ майор» - сказал Холмов, устроившись на продавленном стуле: «Просто по части, среди молодого личного состава срочной службы, ходят слухи недобрые. Вопрос мне один сегодня на политзанятиях задал странный.»

«Какой еще странный? Ты на все вопросы ведь знаешь, что отвечать нужно? Мы во все стрелять должны, лишь бы не было войны!» - майор засмеялся, достал огурец, откусил половину и снова спрятал.

«Если честно, это вопрос совсем другого характера. Он у меня спросил, что мы такое здесь охраняем…»

«И… И, что ты ответил?» - майор, словно протрезвел. Глаза его округлились и, даже показалось, что нос вытянулся.

«Ну… Толком ничего.» - замполит почесал подбородок, задумчиво посмотрел в окно, словно бы, восстанавливая логический ход рассуждений рядового: «Но солдат… Я записал его фамилию и взвод. Он такого там нарассказывал! Просто жуть! Рассказывают, говорит… Будто бы все те поезда, что приходят, мы разгружаем и складываем под землю, в склады. И еще интересней то, что вход в этот подземный склад РосГосЗапаса находится в том сарае. И там всего-всего целая куча и еще полтачки! Бред, просто шизофренийный бред!»

Майор встал и, покачиваясь, подошел к шкафу. Он с лязгом открыл металлическую дверцу, достал графин и стаканы. Молча налил «по полной» себе и лейтенанту. Выпив свое, он посмотрел в окно на злополучный сарай, виднеющийся через редкие кусты. Закурив он грустно сказал: «Самое главное товарищ Холмов, что весь этот шизофренийный бред – правда…»

На минуту, словно все стихло. Лейтенант встал, подошел к окну. Уже смеркалось. Загадочного сарая почти не было видно.

«Я об этом читал. Про РосГос… про склады эти. Но, что бы вот так… прямо под нами.» - замполит резко задернул шторы: «А полковник знает?»

«Знает, знает…» - сказал Стаченко: «Только, ты Коля, особо языком-то в части не мели. Это секретная вещь. А с Волковым твоим я поговорю…»

«Может, не стоит, товарищ майор?»

«Чего это вдруг?» - нахмурил поседевшие брови Стаченко: «Я приблизительно знаю кто протрепался… Но! Надо же выявить.»

«Нет… не стоит.» - покачал головой Холмов: «Надо выявить – выявим. Но - тише. Если его на допрос позвать, то вся часть будет знать, что Волков был прав. Он мне на политзанятиях такой монолог про тушенку и патроны прочитал, что теперь любому интересно, что там в сарайчике. Да и сами вы, товарищ майор, прекрасно знаете, как «солдатская почта» работает.»

«Ладно… Поговори сам тогда с ним. Так невзначай. Типа, привет рядовой, как семья, как служится, кто сказал про склад, падла. Короче – поговори.» - майор затушил сигарету о железный шкаф: «Но, у меня есть парочка на примете. Думаю это они.»

«Парочка?»

«Ну, не «парочка», а два взвода. Они разгружают уже который состав и неоднократно спускались в помещения склада. Так, что… такие пироги.» - майор улыбнулся хитро и спросил: «Что ты, правда, полтора года здесь, а про склад ГосЗапаса не слышал?»

«Нет, ну слышал байки всякие, конечно.» - Холмов задумчиво посмотрел на гипсового вождя мирового пролетариата: «Но, слухи-то всякие бывают! Говорили даже, что полковник Будько на прошлый новый год нажрался водки и пошел в лес медведей с руки кормить. В валенках и в каске. И что всему верить прикажете?»

«Нет. Зачем всему.» - пожал плечами майор: «Но, полковника тогда мы еле-еле у проходной поймали…»

Ушел от майора Холмов поздно. Вернее сказать, рано – под утро. Спать завалился не разуваясь, не раздеваясь и не вынимая из руки граненого стакана. Снилось ему всякое. Сначала снилось, что вызвали его в Кремль к президенту нашей великой и могучей. Президент встречал его с оркестром в Георгиевском зале. Одет он был почему-то во френч и семейные трусы до колена.

Холмов вошел в зал, подошел к президенту. Президент как-то долго по-немецки благодарил замполита за поделанную работу, иногда вскидывая руку в нацистском приветствии и, наконец-таки, пришпилил ему на грудь железный крест. Холмов тоже долго говорил спасибо, кланялся и, наконец, неуверенно спросил: «Гер Президент, а не будет ли войны какой?»

Президент раскурил трубку и с грузинским акцентом сказал: «Товарищ Холмов, откуда у вас такая информация?»

На что лейтенант радостно ответил: «Признаюсь! Я – американский шпион!»

«Американский?» - задумчиво сказал президент, подтягивая трусы: «Расстрелять!!!»

День второй: путёвка на полигон.

Проснулся Холмов в холодном поту. Он еще долго лежал в постели и думал, что бы мог значить этот странный сон. Как всегда утром, Холмов включил радио – единственный доступный ему источник свежих новостей. Держась за голову после вчерашнего, Николай пошел на кухню. Там он, не спеша, поставил чайник, сел за узкий кухонный стул. Лейтенант вздохнул, достал из мятого кителя пачку сигарет и грустно посмотрел в окно.

Он жил в однокомнатной квартире классической пятиэтажной хрущевки. Собственно, этот дом под номером двенадцать, расположенный на улице имени Ленина был «чисто военным». Здесь жили почти все офицеры города Комсомольска. Поговаривали, что в доме было много пустых квартир. Это было достаточно странно, так как жилище это располагалось в «историческом центре», напротив Вокзальной площади.

Некоторые старожилы, с которыми успел познакомиться за свою недолгую службу Холмов, предрекали городу скорое забвение. Один дворник сказал, что в семидесятых население города было раз в пять больше. Что, мол, многие разъехались, как только рухнул Союз. Прочие товарищи остались в родном городе поднимать народное хозяйство.

Город старел и дряхлел, но по сей день был этаким политическим и социальным центром. В близлежащих сибирских селах и деревнях «в три двора» не было ни почты, ни больницы, ни школы. А здесь все это было. Вокзал был центром торговли и развлечений, рядом с этим монументальным строением сталинской эпохи и размещались пресловутая почта, больница и средняя школа номер один. А так же самое ценное – магазин хозяйственно-продуктовой направленности.

Холмов город этот не очень-то жаловал. Урожденный в «городе на Неве» он привык ко всему хорошему, а здесь пришлось невольно от благ цивилизации отвыкать. Да и морозы зимой стояли страшные, долгие. Короче – это вам далеко не юга.

Радио между тем заговорило о новостях политического характера: «… сегодня в 1:15 ночи службами ПВО Ленинградского военного округа был замечен и сбит американский самолет-разведчик Black bird. Самолет производил разведку сначала вдоль российско-финляндской границы, затем, проигнорировав несколько предупреждений, углубился в сторону города Санкт-Петербурга, но недолетая до него пятнадцати километров изменил курс на Москву…»

«Такие дела…» - прохрипел Холмов, наливая чай. Он, откровенно говоря, плохо сейчас соображал.

«… президент РФ заявил, что, цитирую, это провокация в самой открытой форме. Многие политологи говорят, что данная агрессия США – последствие российской политики «непродажи» нефти и критического положения американской экономики. Финляндия, с территории которой вылетел самолет-разведчик, два часа назад объявила о выходе из состава НАТО. А теперь о погоде. В Москве ожидается ясный солнечный день с некоторыми…»

Увы, то было в Москве. В Комсомольске был осенний сырой день с мелким дождем и облачностью во все небо. Еще на лестничной площадке Николай встретил другого лейтенанта. Холмов неплохо его знал – коренастый, толстый и несколько сутулый. Он много курил, много болтал, много препирался с начальством. Иван Банин, так его звали по паспорту. Но все, начиная с простого салаги и заканчивая самим полковником Будько, звали его просто – «Баня».

Выйдя на улицу, он первым делом закурил. Пожевав сигарету он сказал: «Слушай, Колян. У тебя права категории «Бэ» имеются?».

«Н-да. Есть такое дело.» - подозрительно посмотрел на товарища Холмов: «А тебе зачем?»

«Короче. Нужно тут одного товарища на полигон прокатить и обратно. Дело недолгое. Зато посулили благодарность и фотографию на фоне развернутого знамени части.»

«На дух она мне задалась, эта твоя фотокарточка?» - ухмыльнулся Николай: «Тебе поручили – ты и вези…»

«А помните ли вы поручик, как я вашу самоволку прикрывал, на дежурстве дежурил вне очереди и, вообще, вел ответственный образ жизни? Вы же в это время с товарищем сержантом в прятки играли.» - Банин посмотрел в глаза Холмову.

«Прятки.. тоже мне… прятки! Он нажрался и уснул под скамьей в каптерке, а мы его всем колхозом искали. Прятки! Полгорода «на ушах», на дорогах посты, военные леса цепью проходят. А он – под скамьей храпака дает.» - Холмов сплюнул, посмотрел куда-то вверх и сказал: «Ладно. Давай ключи. И где и кого забирать и куда его вести-то?»

По дороге в часть Банин долго рассказывал как все просто, что «товарищ» этот должен что-то там забрать с полигона и вернуться назад. Машину дадут даже с радио, на которой начальство туда при советской власти возили.

Лейтенант пошел к гаражу. Его не слишком радовала перспектива доставки бог знает кого бог знает куда. Ждать пришлось недолго. Из дымки мелкого осеннего дождя медленно появился человек. Это был этакий «классический прапорщик» с грязным мешком. Он подошел к машине, которую Холмов заблаговременно выгнал из гаража, и, смотря куда-то в сторону, изрек: «Ну, чего салага? Поехали!»

Откровенно говоря, замполит такой наглости не ожидал: «Извините, что?!»

Прапорщик остолбенел. Он толи перепил, толи не увидел лейтенантских погон из-за серого дерматинового плаща: «Здравия желаю, товарищ лейтенант! Простите, я не думал… Обычно какого-нибудь солдата дают – вот я и привык…»

«Отвыкайте!» - рявкнул лейтенант Холмов. Он был явно доволен собой: «И, вообще, где это видано что бы лейтенанты прапорщиков на машинах катали?»

Ответа не последовало. Холмов молча сел за руль и завел мотор и включил радио. Прапорщик решил, что лучше помолчать, так как обстановочка сложилась напряженная.

Радио долго радовало слух музыкой. Потом вдруг Боярский смолк, и оно заговорило голосом Левитана: «Это экстренный выпуск новостей.»

«Что происходит с этим миром?» - вздохнул Холмов.

Волна, словно в ответ лейтенанту, затрещала. Но радиоприемник продолжал бороться с помехами: «…министерство обороны РФ заявило о том, что час назад над дальневосточной частью страны был сбит разведывательный самолет ВВС США. Детали не уточняются. За последние сутки это уже второй случай нарушения воздушных границ Российской…»

«Да-а…» - протянул прапорщик. Он хмуро посмотрел в окно на мелькающие елки и как-то невзначай заметил: «Вы… ехать-то куда знаете?»

«Прямо-таки.» - ответил Холмов: «На Петровский третий секретный полигон.»

«Хе. «Секретный», то же мне.» - прапорщик прищурился: «Я когда здесь служить начинал никакого полигона и в помине не было. Приехал тут один «Кулибин» из Москвы. Тогда еще маразм был у всех ученых один – мирный атомный взрыв. Я тогда об этом много читал-интересовался. Говорили, мы с помощью одного заряда и канал пророем, и поле вспашем, и ландшафт поменяем. Где надо котлован – пожалуйста! И все могучей силой атомного взрыва.»

«А радиация?» - лейтенанта явно заинтересовал рассказ.

«А что радиация?» - оживился прапорщик: «Кого-то это тогда волновало. Так этот товарищ из Москвы тоже заявил, что одной бомбой в мирных целях повалит энное количество гектаров таежного леса. А тут, как видите, этого добра всегда было много. А населения – мало. Вот и вся арифметика.»

Машину здорово тряхнуло. Лобовое стекло окатило грязью. Что-то с шумом посыпалось сзади на пол армейского «козла».

«Короче, вспышку видели километров за сорок.» - продолжал прапорщик: «Говорят, этот разовый выруб леса произвел впечатление на нужных людей. Программу решили продолжать. Тут потом много еще взрывали. И все – тайно. Так как, согласно какому-то там договору или женевской конвенции годов шестидесятых, взрывы атомные были давно уже запрещены. Но, я думаю, что и америкосы особенно этот документ соблюдать не спешили.»

Время шло медленно. Машина подъехала к пропускному пункту. Это странно – пропускной пункт посреди леса, и ни одной живой души. Будка с большими зарешеченными окнами, шлагбаум и обваленный кирпичный забор - все уже явно давно брошено. Через редкие полосы асфальта пробивались молодые ели.

Прапорщик вышел и открыл шлагбаум. Погода немного наладилась, но дороге лучше от этого не стало. Сплошная грязь, этакое жирное месиво, которое мгновенно расползается в стороны, поглощает колеса и брызгами залетает на крышу, капот и лобовое стекло автомобиля. Лейтенант невольно подумал, что если сейчас застрять, то найдут уже только холодненьким…

Ринулись дальше. Километров через шесть лес плавно превратился в безжизненную степь. Кругом только степь, истыканная гнилыми пнями и корягами. Дороги уже не было – прапорщик показывал направление. Он ориентировался по огромным желтым щитам, на которых черными трафаретными буквами было выведено то «Зона заражения», то «Эпицентр – 15 км. 7500 килотонн». Это место было адом на земле. Холмов старался сохранить спокойствие, но при встрече с очередным, серым от дождя и снега, щитом он спросил: «А что… здесь радионуклиды не водятся?»

«Радиация? Шут с ней!» - буркнул прапорщик. Он достал анализатор, включил его. Тот начал трещать и стрелка тихо перешагнула два деления: «Видите – 2,1 нормы. Это не страшно. Сколько времени уже прошло, знаете? У-у-у сколько много! Вся эта гадость давно разлетелась-разложилась. Кстати смотрите, вон проезжаем…»

Дорога, вернее, узкая гравийная колея, по которой они ползли уже четверть часа, пролегала по краю огромного глубокого кратера. Эта безжизненная рана на теле серого полигона имела поразительно четкие границы и заполненное водой идеально круглое дно. Николай остановил машину, вылез и молча подошел к самому краю. Ветер, поднимавшийся вверх по склону, чуть не сбил его с ног. Кратер гулко и протяжно рокотал.

«Нравится?!» - пытаясь перекричать завывания воздушных потоков, и закрывая лицо руками от пыли, спросил прапорщик: «Пошли в машину лейтенант! Нечего нам тут делать!»

Холмов еще долго вглядывался в мутное от грязи и дорожной пыли стекло. Он протер глаза и как-то неуверенно спросил: «Что это… бомба?»

Прапорщик радостно кивнул головой: «Бомба, бомба.»

Холмов еще раз посмотрел в окно: «Атомная?»

«Водородная. Хиросима и Нагасаки вместе взятые.» - Прапорщик улыбнулся: «Вот он – «мирный атом». 2750 метров в диаметре, 345 метров глубиной. Говорят, ее даже из космоса видно! Так что… полигон – секретный только на бумаге.»

Холмов завел двигатель - «М-да… В эту воронку можно спрятать княжество Монако, Ватикан да еще место останется.»

Они двинулись дальше. По пути попадались рыжие от ржавчины остовы танков и какие-то бетонные развалины. Прапорщик все охотно комментировал. И сколько мегатонн взрывали, и за сколько километров от эпицентра они сейчас находятся.

Вскоре вдали показались постройки. Из-за красного закатного солнца, ярко бившего в грязное лобовое стекло, было сложно различить, что это такое. Когда, наконец, подъехали, стало все ясно.

Это была улица. Посреди бескрайной выжженной земли смотрелось все это, мягко говоря, несколько непривычно. Широкая заасфальтированная улица. С разметкой, фонарными столбами, а главное домами. В то время, как в Комсомольске самыми высокими домами были три армейские «хрущевки» в центре, здесь высился почти десяток жилых девяти и даже двенадцати этажных домов. На углу перекрестка стояла станция метро.

Все было серым, грубым с длинными подтеками мазута. Косметического ремонта явно здесь не планировалось… По обочине было припарковано несколько местами прогнивших насквозь «Москвичей».

«Зачем это все?» - спросил прапорщика Холмов, подсознательно уже зная ответ.

«Ну… Видимо, хотели посмотреть, что будет с этим всем добром при ядерном взрыве.» - прапорщик вылез из машины и пошел по наплавлению к метро: «Вот слышал я в свое время… Начали это все «счастье» до Горбачева, и на месяц до перестройки не успели… А дальше – гласность. Программу свернули за неимением средств. На полигоне почти прекратились всякие испытания. Да тут и Прибалтика отделяться собралась… Потом, вроде бы, и денег достали, и разрешение, и бомбу мегатонн на 20-30, как Союз взял и распался. Короче – сам видишь.»

Неподалеку от станции метро виднелась железная будка. Самая обычная трансформаторная будка с классической надписью «не влезай – убьет» и «веселым Роджером» во всю входную дверь. Прапорщик, как уже говорилось, выбрался из техники, и ринулся в сторону вышеозначенного объекта. Он поднял кусок арматуры и начал привычными движениями скручивать замок.

Кстати, стоит поподробнее рассказать об этом товарище. Звали его Александр Петрович Матаев. Отличался от прочих прапорщиков он не только умом и сообразительностью в деле сбивания замков с казенных будок, а еще толстым личным «досье», десятком выговоров и даже одним замятым уголовным делом «за расхищение государственной собственности».

Холмов долго следил за вскрытием. Он как-то сухо, словно бы без всяческого интереса, спросил: «А, вы, вообще, что – электрик?»

«Я, товарищ лейтенант, уже сорок лет и электрик, и сантехник, и механик…» - прапорщик Матаев с шумом открыл дверь будки. Снаружи она казалась на порядок меньше. Внутри ничего не было кроме массивного генератора, двух ржавых канистр и пыльного распределительного щита во всю стену.

Генератор сожрал полканистры солярки и на удивление быстро завелся. Прапорщик подошел к щиту. Он внимательно изучил обстановку и начал включать всё без разбору. На улице зажглись желтым светом фонари. Потом что-то тихо загудело со стороны метро.

Прапорщик вышел из будки, вытер руки об китель и, кивнув в сторону метро, коротко сказал: «Пошли.»

Нет, Холмов и раньше бывал в метро. И нередко проводил там по три часа в день. Но, эта станция наводила просто панический ужас. Над входными дверями висела покосившаяся надпись «Северная-3». Холмов открыл стеклянную дверь. В холле было поразительно чисто. Если на улице, в воздухе, везде витала эта едкая серо-желтая полигонная пыль, то здесь царил идеальный порядок. И, что самое поразительное, звучала музыка!

Здесь было все! И три окошка, в которых покупают жетоны, и старые турникеты с фотоэлементами, которые радостно лупили безбилетников по ногам, и два оживших эскалатора, чей знакомый гул наполнял собой все помещение. Здесь было все… Кроме людей.

«Прапорщик!» - удивленно спросил Холмов: «Вы были здесь раньше?»

«Да. Лейтенант… Был разок-другой.» - Матаев подобрал живот и протиснулся сквозь турникет боком: «Вы ж, вроде, из Лен… Петербурга. Что – там метрополитен закопали?»

«Да, нет…» - лейтенант Холмов пошел следом. Он прошел через турникет во вторую часть зала, которая примыкала к эскалаторному каскаду. Один эскалатор работал на спуск, другой шел вверх – все как положено. Ровный ряд вертикальных ламп четкой линией уходил вниз, к перрону. В то время как Холмов озирался, прапорщик смело шагнул на железные ступени эскалатора и исчез. Николай решил прибавить шагу. Он догнал Матаева сидевшего на ступенях эскалатора и листающего какую-то желтую брошюру.

«За этим мы здесь.» - сказал прапорщик и сунул брошюру в руки Холмову. Это была старая книжечка. Что-то вроде паспорта от старого советского телевизора или холодильника. На обложке было написано следующее «Анализатор специальный АРОиЯГ-65». Внутри этой книжки-малышки было краткое описание прибора, два десятка таблиц и громадное количество схем.

«В хозяйстве сгодится…» - вернув брошюру, констатировал лейтенант: «Только… что это за штука? Что она делает посреди полигона? И ключевой вопрос: на кой она нам?»

«Как мне сказали, это – анализатор. Какой-то измерительный прибор вроде счетчика Гейгера, только сложнее.» - прапорщик пролистал инструкцию, показывая лейтенанту мудреные схемы: «У нас в части тоже такая была. Но, в начале девяностых этот прибор толи пропили, толи продали. А сейчас сам по радио слышал – обстановка накалилась до предела. Грядет проверка. С генералами. А анализатора-то нет! А здесь он вроде должен быть…»

«Ясно. Проворовались – а теперь расхищать бывшее имущество советов?» - спросил Холмов.

«Да, можно и так сказать.» - прапорщик Матаев встал со ступени: «Пошли. Приехали…»

Это был самый обычный перрон, каких лейтенант видел много и в Москве, в Петербурге и даже в Волгограде. Некоторые лампы освещения моргали, некоторые не горели вовсе. Царил полумрак. Посреди станции среди строительного мусора стояли три стола. Прапорщик метнулся туда. Он подошел, и почти сразу позвал Холмова.

Лейтенант подошел к столам. Посреди этого бардака из проводов, удлинителей, делителей, датчиков и прочих приборов выделялся один. Метр на полметра. Ящик с кнопками, с ручками по бокам для комфорта при перемещении. Начали поднимать. Хорошо! Килограмм пятьдесят-семьдесят анодов-катодов.

К машине дотащили не сразу. Несколько раз останавливались, садились на прибор и курили. Потом еще долго крепили веревками и пеленали мешками в машине. Вечерело. Прапорщик, как хороший хозяин, сходил в будку и выключил свет.

Назад всегда ехать как-то легче. Да и за руль теперь сел прапорщик. Холмов уже привык к унылому пейзажу и янтарным пылевым вихрям, носившимся по сухой безжизненной земле.

Небо было уже аспидно-черным. Лишь тонкая полоска умирающего солнца освещала им путь. Холмов уже засыпал, когда вдруг услышал глухой громкий, как раскат грома, звук.

«Смотри!» - заорал прапорщик и ударил по тормозам. Машина резко встала, отбросив сидевших в ней в сторону лобового стекла.

Высоко в небе, словно ярко-красная гвоздика, разрастались всполохи взрыва. Секунду спустя все угасло, но в небе осталась небольшая алая точка. Она быстро приближалась к земле, и все отчетливее за ней были видны длинные языки пламени. Еще мгновение, и вот она упадет! Когда эта алая точка слилась с вечерней зарей, она стала черной словно уголь. И за миг до рокового удара от нее словно бы что-то отделилось, вырвалось ввысь, и… над полигоном раскрылся купол парашюта.

«Так-так…» - сказал Матаев, глядя в сторону быстро затухающего заката: «Пистолет-то у тебя, лейтенант, есть?»

«Макаров… Как положено.» - ответил Николай, достав из кобуры табельное: «А у вас?»

«В квартире газ!» - прапорщик Матаев достал из-под сиденья монтировку: «Живьем брать будем!»

Ехать было недолго. Над местом аварии стоял густой высокий столб дыма. Остановились заведомо, что бы соблюсти незаметность. Холмов по дороге нашел в бардачке бинокль. Правда, почему-то театральный. Но это было лучше, чем ничего.

Подъехав, вылезли и спрятались за нагромождением металлолома, камней и каких-то бетонных плит. Это только в нашей стране может быть такое – куча мусора даже в самых безжизненных местах!

Холмов залег и достал бинокль. Метрах в ста на боку лежал, и местами горел, здоровый черный самолет. Он был сильно поврежден, и глубоко зарылся в землю уцелевшим правым крылом. Рядом мелькнула тень. Холмов направил туда бинокль и напряг глаза.

В тени самолета он увидел фигуру человека! Пилот заканчивал сворачивать парашют, и уже складывал его в рюкзак.

Лейтенант Холмов снял предохранителя пистолет: «Там один… пилот, вероятно.»

«Дай-ка…» - прапорщик взял бинокль: «Ага. Пошел к самолету… лезет в кабину…»

«Ладно, пошли!» - сказал полушепотом лейтенант, на карачках выползая из-за укрытия: «Время брать языка!»

Пилот, и, правда, подошел к самолету. Он уже наполовину залез в разбитое вдребезги лобовое стекло аппарата. Черный дым волом валил из кабины, а он продолжал то ли что-то искать, то ли что-то вытаскивать, вися в проеме. Чем ближе Холмов и Матаев приближались к самолету, тем очевиднее становилось всё происходящее.

Сердце Холмова замолотило необыкновенно быстро. Черты самолета становились всё яснее. Это был Black bird. Холмов это знал не понаслышке. В коридоре, напротив аудитории, в которой обычно шли политзанятия, висел большой плакат с различной натовской и отечественной техникой. И самолет там этот тоже был. Высотный самолет-шпион.

Между тем расстояние быстро уменьшалось.

«Накинуться и свернуть шею.» - решил Холмов: «Хотя – нет! Шлем-то еще на нем, и он, наверняка рассчитан на подобные вещи… Тогда, что? Выстрелить в спину – неспортивно! Может просто – пальнуть в ногу? А если он в ответ – в голову? А если мне?!»

Когда до пилота оставались считанные метры, лейтенант решил – нужно что-то делать. Сердце билось, словно в предсмертной агонии. Было как-то не по себе, ударил озноб, и даже руки ослабли. Но! Холмов четко понимал одно – сейчас он может убить человека. Впервые.

Однако, лучше так чем иначе! Холмов выпрямился и навел пистолет на пилота. Тот копался в кабине самолета так, как будто это был капот его личной «копейки». Ждать было нельзя – он мог в любой момент повернуться или выстрелить…

«Руки вверх!» - крикнул Холмов, но голос его сорвался, перейдя на истошный писк. Пилот замер. Было ясно, что он всё понял замечательно, несмотря на возможный языковой барьер. Однако рук он поднимать не торопился. Вместо этого пилот ловко повернулся к нему и выпрямил правую руку. Николай не сразу понял, что на него смотрит вражеский пистолет.

Холмов и раньше чувствовал себя неловко. Но сегодняшний случай был явно особым. Стоя в полутьме, с пистолетом, посреди секретного полигона где-то в Сибири он понял, что был явно неправ, когда пошел служить. Холмов смотрел в глаза, вернее сказать, в черное зеркальное стекло пилотского шлемофона. Враг, вероятно, делал то же самое. Было страшное желание опустить пистолет…

«Прапорщик чертов куда-то провалился.» - горестно подумал Холмов: «Мне бы сейчас помощь не помешала бы…»

Ветер окатил Холмова потоком серой полигонной пыли. Солнце уже почти окончило свой путь, скрывшись за горизонтом. Вдруг Николай почувствовал боковым зрением какое-то движение. Он машинально повернул голову – никого. Когда лейтенант Холмов снова посмотрел на пилота – он оцепенел. За пилотом, державшим его на прицеле, выросла огромная фигура в кителе нараспашку и с монтировкой в руках.

Холмов разом метнулся в сторону. Раздался глухой негромкий звук металла о металл. Все словно стихло, и только ветер тихо свистел в искореженных крыльях железной птицы. Николай лежал лицом вниз.

Когда лейтенант поднял голову, картина уже была иной. Прапорщик старался влезть в самолет, опираясь ногой на лежавшего, или точнее сказать, сидевшего пилота. Теперь, когда представилась возможность оглядеться, Холмов увидел и кресло-катапульту метрах в ста от самолета, и двигатель, пропахавший полукилометровую борозду от места крушения.

Залезть в кабину было не слишком тяжело. Самолет был страшно изуродован, и внутри было не лучше – черный дым горящего оборудования стелился по потолку и выползал в разорванные окна. В глубине смятой от удара кабины лежало кресло с пристегнутым к нему вторым пилотом. Тело было изувечено до невозможности – стекло шлемофона разбито, ноги истерзаны сколками, а руки не было вовсе.

«Этот – явно не жилец.» - сказал лейтенант. И подобрался к тому, что еще полчаса назад было приборной панелью. Он вырвал оттуда несколько толстых проводов, и уже начал вылезать из самолета, когда вдруг прапорщик его остановил.

«Надо снять» - сказал он, кивая в сторону мертвого пилота.

«Чего снять?» - встревожено спросил Холмов.

«Бирки.» - сказал прапорщик. Он сделал несколько странных жестов, пытаясь объяснить, как они выглядят: «Ну, товарищ лейтенант, я в фильме видел… У каждого их солдата… Короче надо бы снять с пилота бирки…»

«Ему уже не бирки, а мерки снимать пора! Что б ящик по размеру подошел.» - Холмов начал выбираться из самолета: «Тебе надо – ты и снимай…»

В то время как прапорщик проявлял акт гуманизма, снимая с окровавленного трупа солдатские бирки, Холмов решил связать первого пилота. Так, от греха подальше. Николай пустил в оборот вырванные из вражеской техники провода. Трофейный пистолет спрятал в карман.

Прапорщик, кряхтя, вылез из самолета, держа в одной руке пресловутые бирки и пистолет второго пилота. Он отдышался, вытер о какую-то масляную тряпку кровавые руки и, выдержав паузу, сказал: «Ну что? Понесли.»

Уже было, как говориться, не видно не зги. Врага положили в машину, поближе к прибору. Прапорщик на пустом краю газеты записал, где они нашли самолет. Он был явно рад, что все кончилось хорошо.

«Может – он… того?» - спросил лейтенант, залезая в армейского «козла».

«Чего того?» - не понял прапорщик.

«Ну… приложил ты его больно уж сильно…» - сказал Холмов, икоса посмотрев на лежащего сзади пилота.

Лейтенант посмотрел в окно. Кроме пространства вырванного из темноты дальним светом фар ничего не было видно. Машина шла рывками, словно раскачиваясь на волнах, она утопала в грязи и со скрежетом трансмиссии вырывалась, что бы снова завязнуть. Холмов сам не заметил, как уснул.

Ему снился Петербург. Вернее его родной дом на проспекте Энгельса. Он словно шел домой. Радостный. Кажется с букетом гвоздик. Но его не покидало какое-то чувство. Возможно, тревоги или страха. Оно было таким сильным, что нельзя было разобрать.

Вот он шагнул в парадную. Шагнул и по привычке пошел пешком. Ведь не далеко – всего третий этаж… Вот и знакомая дверь.

Но… Что это? Она открыта?

Николай открыл дверь. Все было как обычно. Мебель и вещи стояли, так как до его отъезда. Треснувшее зеркало в прихожей, натюрморт какого-то арбатского мастера на стене. Все как обычно. Только дома не было никого…

И тут Холмов понял, что не встретил по пути домой ни одной живой души. И это в десятимиллионном городе. Николая охватила паника, он метнулся к окну и… остолбенел.

Все на улице стало каким-то серым, некрашеным, с черными мазутными подтеками. И ветер носил тучи серой пыли…

И тут словно сверкнула молния. Удар! Николай начал падать куда-то, мебель сорвалась с мест, лопнули оконные стекла…

. . .