Когда я стягиваю с себя рубашку, врач лишь на секунду отрывается от монитора, чтобы взглянуть на меня.
– Что с вашей грудью?– Его глаза кажутся в полтора раза больше из-за очков. Он внимательно вглядывается в слова на экране, будто речь идет о его здоровье, а не моем.
Все хотят знать, что произошло с моей грудью. Или с моими руками. Или с шеей. Я попал в аварию? Это рубцы от ожогов? Что со мной случилось?
После увольнения я переехал на Великие Озера, поближе к канадской границе. Здесь нет пляжа в полумиле от дома, а зимой холодно как в аду. Но зато я имею возможность круглый год ходить в куртке, подняв воротник. Намотав шарф на шею. Спрятав руки в перчатки. Не нужно быть знаменитостью для того, чтобы тебе не давали спокойно жить. Люди всегда чересчур любопытны. До омерзения.
Тот, кто сказал, что шрамы украшают, вероятно, никогда не видел их по-настоящему, в реальной жизни. Возможно, все дело в количестве. Мое тело покрыто ими от ступней до самой шеи. Если я вдруг захочу избавиться от них, пересадка новой кожи обойдется мне в несколько раз дешевле косметических процедур.
– А что с моей грудью?– Два шрама крестом разделяют на четыре неровных части правую половину. Еще один идет неровной линией от солнечного сплетения до левого плеча. Сувениры на память с Ближнего Востока.
– Правый сосок удален из-за ранения?– Уточняет доктор, не переставая печатать. Вся моя жизнь расписывается символ за символом. Разматывается на сотни страниц личного дела. Весь я – на экране монитора. Не более чем текст. Не больше и не значительнее песчинки в пустыне. Этот текст – все, что останется после меня, когда я умру. Умереть не страшно. Страшно исчезнуть без следа.
– Я думал, это модно,– улыбаюсь я, надеясь, что со стороны это выглядит саркастично.
Пальцы доктора замирают над клавиатурой, и в повисшей на секунду тишине я отчетливо слышу его тяжелое дыхание. Сегодня слишком жарко и душно. Наверное, сейчас доктор не слишком расположен к шуткам.
– Что?
У всех калек есть одна общая черта. Мы можем смеяться над своими болезнями. Когда с тобой случается что-то страшное, оно перестает быть страшным для тебя.
– Шрам от ранения,– говорю я.
Ты можешь справиться с чем угодно, если это произошло лично с тобой.
– Мне просто нужно знать,– морщится врач,– были у вас какие-либо опухоли, делали вам какие-нибудь операции, или что-то еще в этом роде.
– Я служил в морской пехоте, доктор. Какие еще опухоли?
– Да,– кивает он,– действительно. Вы странный человек, мистер Нортон. Первый доброволец за последние три года. Что вы забыли на Марсе?
***
Внутри фургона нестерпимо жарко. Пот стекает по шее и скапливается темными пятнами на безрукавке под бронежилетом. Это раздражает, но все, что я могу – просто стараться не обращать внимания. Отделение обычно прибывает на место в трех бронированных фургонах, по пятнадцать человек в каждом. Наш новый командир, лейтенант Шерман, едет в том же фургоне, что и я. Спит, запрокинув голову назад. Арийский выблядок. Хочет походить на инструктора из учебного лагеря, но со всеми его показными истериками по малейшему поводу и попытками каждого задавить авторитетом или взять на испуг он едва дотягивает до уровня школьного хулигана. Мне сейчас не двадцать лет, а Шерман выглядит вовсе не так внушительно, как ему бы того хотелось.
С другой стороны, первая операция под его командованием начнется через пять минут. Так что у него еще есть возможность реабилитировать себя в моих глазах. Даже арийские ублюдки заслуживают второй шанс.
Когда машина останавливается, лейтенант резко поднимается со своего места с криком:
– На выход, солдаты!– Каждого из нас он называет исключительно «солдатом». Никаких званий и имен, как во второсортных боевиках про войну.
Первое, что я делаю, выпрыгнув из фургона – оглядываюсь по сторонам, щурясь от нестерпимо яркого солнца. Под ногами – старый асфальт с пробивающейся сквозь трещины щетиной пыльной травы. Справа – стена высотного дома. С наглухо забитыми окнами, местами заметно просевшая, она кажется настолько древней, что страшно даже дышать на нее. Год за годом город все больше убегает вглубь материка, оставляя за собой след из трущоб. Сейчас здесь живут только бездомные и наркоманы. Их глаза блестят из темноты подвалов, по ту сторону разбитых окон. Следят за нами. Ждут.
Когда вдалеке раздаются первые крики демонстрантов, мы заканчиваем строиться в шеренгу поперек улицы. «Марш Свободы» собирался пройти по всему городу, от океанского побережья до новостройки. Их проблема состоит лишь в том, что митинг не был санкционирован властями. Любая законная оппозиция существует лишь с разрешения властей. Вся критика должна пройти строгую цензуру.
***
Я ненавижу митинги. Только здесь можно увидеть настоящие лица тех, кого мы обязаны защищать. Кого мы поклялись защищать. Поднимите правую руку. Скажите: «Аминь!». В большинстве своем, люди глупы и невежественны. Они не стоят того, чтобы их спасать. Иисус, ты слышишь меня? Твои мучения были напрасны.
Глупость – это единственное, что люди умеют делать хорошо. Они сами приносят своих детей в жертву. И сами идут на костер. Сами убивают себя. Они не спасутся. Ты хорошо меня слышишь? Посмотри хоть раз на тех, ради кого ты умирал на кресте.
Лучшие из нас приносят себя в жертву. Выродки остаются жить. Естественный отбор в действии. Те, кто пытаются быть людьми, вымирают как ненужный вид. Глядя на людей, появившихся на другом конце улицы, не думать об этом почти невозможно. Поэтому я просто на пару секунд закрываю глаза и едва слышно шепчу: «Тебе нужна другая работа, Джек».
***
Когда появляются первые демонстранты, Шерман достает громкоговоритель. «Внимание,– кричит он,– говорит лейтенант Арнольд Шерман, Вооруженные Силы США. Митинг не санкционирован правительством. Зачинщикам приказывается добровольно сдаться. Всем прочим гражданским лицам приказывается немедленно разойтись. В противном случае вы будете задержаны силой». Вместо ответа на предложение лейтенанта в нас летят пустые бутылки и камни. «Повторяю!..»– кричит в мегафон Шерман, когда между толпой и нами остается около двух сотен ярдов. Кусок асфальта размером с кулак пролетает рядом со мной и попадает в грудь стоящему справа солдату. Тот охает и, выронив оружие, падает на колени. Люди не могут спастись. Они просто не хотят, чтобы их спасали. Они предпочтут убить спасителя. Ты все еще слушаешь меня, Сын Божий? Я про тебя сейчас говорю.
***
«Отделение,– командует лейтенант, когда демонстранты подходят на расстояние ста ярдов,– товсь!» Вокруг раздаются щелчки предохранителей. «Похоже, у Шермана сдают нервы»,– саркастически улыбается молодой сержант слева от меня. «Да он совсем пизданулся»,– отвечаю я, пытаясь перекричать рев толпы. Минуту назад, когда небольшой камень рассек Шерману щеку, я услышал от него что-то вроде «Да и хер с вами». Я хочу сказать,– у меня есть все основания усомниться в его адекватности.
«Целься!»– кричит лейтенант, когда расстояние сокращается до восьмидесяти ярдов. Все, как один, поднимают винтовки и целятся в митингующих. В наивных студентов с плакатами и со всей их безумной верой, что они могут что-то изменить. Первые ряды идущих на нас демонстрантов, похоже, все поняли. Они пытаются остановиться, но не могут из-за напирающей сзади толпы. Прямо как лемминги.
Я разворачиваюсь лицом к лейтенанту.
– Я сказал: «Целься»!– Орет на меня Шерман.– Ты оглох? Или совсем дебил?
Я качаю головой и снимаю свою винтовку с предохранителя.
– Встать в строй, солдат!– Продолжает орать Шерман.– У тебя три секунды, пока я тебя по асфальту не раскатал!
Лучшие приносят себя в жертву. И если лучшие уходят первыми… то я пошел.
– Я тебя предупреждал,– рука Шермана тянется к пистолету на поясе.
Тогда я поднимаю свою винтовку. Выстрел звучит почти неслышно. Пуля, выпущенная из ствола XR-300 на скорости полутора километров в секунду, прошивает насквозь бронежилет и плечо лейтенанта. Пистолет падает на асфальт. Вслед за ним, зажимая рану, валится Шерман. И тогда все оборачиваются на его крик.
***
Шерман все еще пытается подняться, когда я подхожу к нему. Я смотрю в его глаза и вижу…
Ненависть.
Когда ломают нос, хруста хряща не слышно. Это обусловлено тем, что звук воспринимается не столько ушами, сколько костями черепа. Слышен только глухой удар. Те, у кого развито воображение, находят в этом звуке нечто, похожее на звон.
Разумеется, это все справедливо только для жертвы. А когда мое колено с размаху впечатывается в лицо лейтенанта Шермана… я, в отличие от него, слышу хруст. Я ударяю еще раз, и лейтенант снова падает навзничь. «Ты хотел крови?»– спрашиваю я, наступая коленом ему на грудь. Никто даже не пытается остановить меня. Сейчас в глазах лейтенанта отражается…
Страх.
Шерман хрипит, уже не сопротивляясь и не стараясь зажать рану. «Так ты хотел крови, лейтенант?» Я сжимаю его голову двумя руками и ударяю об асфальт. Изо рта лейтенанта вырывается лишь слабый стон. Его зрачки ушли вверх, наполовину скрывшись под веками, и теперь в его глазах…
Ничего.
«Ты хотел жертв?– Спрашиваю я.– Сейчас я одну сделаю».
На меня смотрят солдаты. Братья по оружию. На меня смотрят демонстранты. Те, кто уже должен лежать кровавой массой на асфальте. Вместо них на асфальте – один лейтенант. Меня не пытаются остановить. Они просто смотрят, как будто на испанской корриде. Под взглядом сотен пар глаз я ударяю лейтенанта об асфальт еще раз. И еще. И еще…
***
– Уже год без работы?– Удивленно приподнимает брови представитель Корпорации. Похоже, будто он не может представить себе этого.
– Да,– с теми рекомендациями, что мне дали по увольнению из армии, устроиться на работу оказалось не так уж просто.
– Для нас это не проблема. Мы изучили вашу… историю. Вы уже ознакомились с контрактом?– Я киваю.– Тогда пройдемся по основным пунктам, чтобы не возникло недопонимания. Хорошо?– Я снова киваю.
Контракт я читал дважды, поэтому почти не слушаю представителя Корпорации. Подписка о неразглашении, первый год без отпуска, рейс ближайшим грузовым кораблем, обязательное медицинское освидетельствование и прочее.
– И последнее,– говорит представитель.– Сейчас там нет солнца.
– В каком смысле?
– В прямом. Совсем нет. Научный отдел Корпорации добился огромных успехов в решении проблемы облагораживания атмосферы Марса. Однако,– представитель Корпорации разводит руками,– сейчас наблюдается побочный эффект в виде плотного слоя облаков,– он замолкает на пару секунд.– Просто, чтобы для вас это не стало неожиданностью. Некоторых это вгоняет в депрессию. Ну,– он поднимается из-за стола, протягивая мне руку,– добро пожаловать. Надеюсь, вам понравится работать на нас.
Я так не думаю. Но выбора у меня все равно нет.
0
