Не все края бытия похожи на людей, но на всех краях обитают люди.
………………………………………………………………………………..
Нас оторвали от заветного сна ночью. Заветный сон — я называю его так, потому что он — единственное состояние, когда мы не способны навредить остальному миру. Нас вырвали из сладкого мира грез, как всегда, не спросив и не предупредив. Но нам не привыкать, каждый день, или день через день, или месяц через год, в любой момент. В любой момент могут прийти солдаты, забрать столько людей, сколько требуется, и увести их туда, где они необходимы. Мы расходный материал. И вот, нас снова отрывают от пространства иллюзий, от нашей лучшей тюрьмы. Но нам плевать. Так же как людям плевать на нас. Мы Наказанные. Мы Обреченные. Мы Братья Смерти. Отступники и убийцы — слишком агрессивные и опасные, чтобы быть на свободе, и слишком дурные и дикие, чтобы быть в армии. Мы воры и грабители — слишком назойливые и через чур жадные. Мы мародеры и контрабандисты — слишком ожесточенные и постоянно досаждающие этой стране. А в какой мы стране, не имеет смысла. Везде и всюду, мы творим одно и то же. Всюду и везде, мы не терпим никого, даже самих себя. Поэтому всем плевать на нас. А нам плевать на всех. Но каждый из нас — хочет жить, хотя бы еще чуть-чуть. Каждый хочет еще еды, ведь нас не сильно жалуют ею. И каждый из нас дал клятву подчиниться и исправиться — мы отчаянно хотим новой жизни. Поэтому мы гнием в землянках, вырытых для нас. Ведь подземелье это слишком шикарно для таких, как мы.
И единственная разница между сегодня и тысячей дней назад, это то, что сегодня, нас подняли из-за боевой тревоги.
Кажется, кто-то вломился в Филир. Да, видимо, его еще не переименовали. Кто-то жаждет этот город. Но нам плевать. Мы братья смерти. Как жаль, что нам плевать…
Мое имя менялось десятки раз. И каждое предыдущее я забыл, создавая новое. Теперь я просто Фратрес. Просто брат смерти. Тот, в котором живут несколько братьев смерти поменьше.
Мы встаем неспешно, уже зная, что нас ждет. Мои братья одеваются. Вот Огонь — наш брат, осужденный за бесчисленные убийства. Его ближайший товарищ, с которым он всегда дерется — Голод. У Огня совсем молодые черты лица, для его лет, он, по всей видимости, совсем не стареет. Даже здесь, в землянках на севере города, в промерзлых и грязных, в вонючих и серых. Огонь тороплив и не сдержан. Резок и жесток. У него странные и кривые черты лица, совсем немного морщин под глазами. Его стертые руки налиты силой от бесконечных тренировок. Глаза — цвета его прозвища, его теперешнего имени. Огонь разговорчив, но речь его бранная и отрывистая. У Огня большие, нечеловеческие клыки, на правой стороне лица шрамы от боев. Волосы его словно запятнаны грязью. Но именно это и есть их натуральный цвет. Огонь обладает стальным телом, закаленным и малочувствительным к боли, развитая мускулатура видна даже откровенно слабому зрением. Он загорел, или, вернее, сгорел. Сгорел в пыльных и жарких сражениях, еще во времена войн Этервуда и Клоргании.
А его товарищ — Голод. Совсем не такой. Он неуклюж, хоть и быстр, всегда выносливее всех, но на вид самый больной. Молчаливый, но вспыльчивый. Его исхудалое лицо — не результат проведенных на службе годов. Оно всегда было таким. Как и впалые глазницы, как и нездоровый, бледный цвет кожи. Он хочет исправить себя, зажить новой жизнью. В прошлой он сожрал своих товарищей. Во время войны Этервуда и Бездарая. Тогда, оторванные от остального мира, на территории врага, у их отряда закончилась еда, и они принялись за раненных и слабых. Но Голод смотрел в корень — он знал, что война еще продлится, и что за ними очень долго не придут. Поэтому он вероломно и предательски убил одного товарища за другим, тайно стравив их между собой, присоединяясь то к одному, то к другому. А когда их осталось всего двое, было слишком поздно. Голод смог выжить с подобными запасами мяса, не самого свежего, как он называл своих товарищей. И с тех пор живет с этим проклятием, не стесняясь рассказывать о нем всем нам.
Голод и Огонь. Хоть они и говорят, что хотят исправиться — я вижу, это лишь слова. И их прозвища даны им не просто так. Голод и Огонь неисправимы. Но теперь и тот и другой, наши братья. Они связаны с нами и Этервудом клятвой. Однако, Голод и Огонь — не самые страшные из моих братьев.
Взять хотя бы нашего помешанного командира. Он бывший капитан академии Стального Льва. Он не владеет их боевым стилем. Но он свято верит в их идеи. Даже теперь, когда академии больше нет. Он человек слова, чести, достоинства и огромной тяги к насилию. Он называет нас своим новым прайдом. Старый у него отняла война. И никто не сможет его переубедить, теперь он лишен той части разума, что скажет ему об обратном. Он наполовину седой, а наполовину черноволосый. Его спокойный, дружеский, темно-серый взгляд, слишком часто заслоняет пелена войны, и он бросается на всех, забывая обо всем, кроме прайда. Только это слово в состоянии остановить его. Его тело несколько раз пронзали копья и стрелы насквозь, равно как и сжигали и рвали потоком, но он выжил, ведомый лишь силой своего нынешнего состояния рассудка.
Поэтому он заперт в отдельной комнате, и горе тому, кто откроет ее, не имея цели для нашего командира.
Нас часто посылали убивать и прежде. И наш командир не подвел нас ни разу. Пока мы называем себя его прайдом — все в безопасности.
Братьев Смерти всего около сотни. Некоторых своих братьев я встречаю лишь на поле боя, всех нас держат отдельно, по десять человек. Иначе это опасно. Не все братья ладят между собой, не имея врага снаружи, не все даже знают, что эти люди — которые сражаются вместе с ними, это их братья. И даже будучи братьями, они не гнушаются убивать друг друга в свободное время. Но сейчас все позади. Сейчас наверху гремят железом и сталью люди, они собирают столько сил, сколько нужно, но им все равно не хватает. Поэтому нас и подняли. Потому что мы необходимы.
Я встаю и озираюсь вокруг, в нашей темной и сырой пещерке, кое-как устроенной, чтобы тут можно было спать и быть, не осталось никого. Все уже вышли, я последний. Я слышу ругательства Огня, он недоволен. Огонь редко бывает доволен. Я надеваю утеплители под доспех, зная, что нас ждет, снаряжаю побольше ножей, предчувствуя опасность. Я не тороплюсь, предполагая, что уже не вернусь. Нарядившись в церемониальную броню, которую использовали охранники храмов в Солекоре, я вдыхаю в себя затхлый воздух нашего пристанища — вполне возможно в последний раз. Броня когда-то была красноватого цвета, сейчас краска облупилась, многие зазубрины, и местами небольшие просветы, открывают кольчугу, в которой прохудились почти все кольца — вот что я вижу, смотря на нее. Я выхожу на поверхность, деревянная лестница, что ведет на нее, обшарпана и искрещена трещинами, как же она держала нас столько времени? При каждом моем робком шаге, она почти по-матерински скрипит, отговаривая меня. Но мои братья ждут меня. И вот я на пути к смерти. Свет луны ослепляет меня, как солнце, так что поначалу приходится прищурить взгляд, сегодня явно необычный день. Я держусь за промерзлую землю, поднимаясь все выше, и наконец, выхожу из нашего логова с концами. Вокруг этого оврага с лестницей — нашего последнего дома, стоят мои братья. Огонь и Голод — которых все в тайне ненавидят. Тарох и Дэс — наши глаза и уши, которые всегда идут впереди. Мишра и Елена — наши сестры, упоительницы, шлюхи, и просто стервы, которым мы всегда рады. Единственные женщины в нашем отряде, которые поддерживают нас издалека. Наш лекарь Уграил — неоднократно возвращавший многих из наших братьев с другой стороны бытия. И Паш-тай — он отступник среди властителей потока, когда-то давно бывший некромантом, он, однако, сам сдался и принял свое наказание. Паш-тай всегда стоит один, не придерживаясь никого, кроме, разве что, Уграила — который, будучи сведущ в использовании потока, понимает его лучше остальных. Я приветствую братьев, обнимаю сестер, и ищу глазами Командира. Мои волнения напрасны — я вижу, как он получает листок с приказами, к нему подходит Огонь, предвкушая битву. Из всего нашего отряда, я нашел только троих, помимо меня, которые действительно хотели бы исправиться. Елена, Уграил, и Дэс. Именно их я и стараюсь держаться, и когда нас делят на пятерки, я присоединяюсь к ним, и надеюсь, что к нам не приставят Огня.
Командир сосредоточен, сейчас он в сознании и трезвом разуме. Он поворачивается к нам и неспешно бредет, статно вышагивая и таща свой плащ по снегу.
— Мой прайд. — начинает он воодушевленным голосом. — Нам поручено защитить город от нападения врага. Действовать придется в составе тридцати человек.
Это плохо, ведь если так, нам придется объединиться с еще двумя группами наших братьев. И ведь есть группы, гораздо хуже нашей. Но Командир не ведает этого, он давно ослеплен и видит лишь нас, да врага. Командир заканчивает речь, его голос хрипловат, от ночей, проведенных в земле. Его возраст дает о себе знать редко, только тогда, когда он обращается ко всем нам. Только в этот момент, мы видим, что Командир стареет. Меня это беспокоит — ведь если он погибнет, на его место придет тот, кто может быть еще хуже.
— Выдвигаемся вдоль северо-западной стены. Стройся! — теплым, горделивым тоном добавляет Командир.
Мы строимся, я встаю рядом с Еленой, она улыбается мне. Так же она улыбается многим людям, во всяком случае, улыбалась, пока не попала сюда. Она осуждена за совращение, последующее ограбление и убийство людей в Ветергане, далеком городе, в Этервуде. Она не может объяснить, зачем она это делала, но тогда это доставляло ей удовольствие. Сейчас она плачет каждую ночь, вспоминая о тех несчастных, что она мучила. Она еще молодая, и все можно будет исправить — именно так я всегда и говорил ей. Она, кажется, верила. И продолжает верить. Елена носит довольно тяжелый кожаный доспех, напоминавший в наших первых встречах мужской. Когда ей выдавали снаряжение, они явно не думали. Он в нескольких местах обшит мехом — явно со времен нашего нахождения на Бездарае. У нее прозрачный янтарный взгляд, и широкая, белая улыбка, которую она умудрилась сохранить даже здесь. Темные волосы и бледные губы, аккуратные брови и явное отсутствие чувства самосохранения. Она выросла в Этервуде, обласканная его теплым летом, убаюканная его осенью, завороженная зимою, и воодушевленная весной. И все это время она, возможно, отдавалась и мужчинам, и женщинам, совращая их, а затем убивала. В это сложно поверить. Да я и не хочу. Я хочу лишь исправить ее прошлое, прошлое моих братьев, своё прошлое.
Мы идем тихо, постоянно переглядываясь и паря глазами вокруг. Этот город, Филир, такой безмятежный и простой. Словно большая деревня. Жители вокруг приветливы, хоть и осторожны, щедры, несмотря на суровые условия жизни. Дома здесь теплые и уютные, постоянно манящие своими запахами и светом. Здесь большинство людей знает друг друга, так или иначе, хотя бы чуть-чуть. Здесь я ни разу не видел шлюх, что означает, что они как минимум умеют прятаться и одеваться. Здесь потрясающие виды на звезды. И здесь ныне, пройдет плевать на все хотевшая, война.
Я смотрю через плечо назад, и вижу, как Огонь выпаливает очередное недовольство, на сей раз, оно связано с тем, что его поставили почти в конце отряда. “Сволочные суки” — обращается он одновременно ко всем, и ни к кому конкретно. Огонь уже потирает руки, и все чаще хватается за огромный клинок, что держит за спиной. На его лице мелькает не то злоба, не то ярость. Глаза слезятся от ветра и попадающего в них порой снега. Он сморкается кровью, и часть попадает ему на руку. “Обоссаться” — заключает он с отвращением, замечая это.
Для меня это выглядит странно, ведь его руки, нет, все его тело, вся его суть пропитана ею. Даже более того, вся его душа, вся его жизнь увязла в крови. Но, тем не менее, он испытывает отвращение только к этому маленькому сморчку, перемешанному с кровью. А мы все идем дальше, подбираясь к жилым кварталам на северо-западе города. По обе стороны от нас небольшие, полузаброшенные дома. Здесь живут самые бедные, не имеющие возможности переселиться жители, либо самые старые — слишком упертые для этого. Впереди нашего отряда, как всегда, Тарох и Дэс. Их не видно, они где-то впереди, рыщут и исследуют обстановку, но могут в любой момент вернуться с новостями, гибельными для нас всех.
Видна лишь спина Командира, он идет уверенно и статно, не оглядываясь на нас, будучи уверенным в нашей непоколебимости. По ходу нашего движения я замечаю небольшие отряды гарнизона Этервуда, перемешанные с местными силами ополчения. Они пригнулись и перемещаются короткими перебежками, пытаются делать это скрытно, но у них не получается. Западная стена Филира возвышается справа от нас, освещенная луною и звездами, она молча наблюдает за нашей мышиной возней. Дома встречаются все чаще и чаще, и нам приходится стараться, чтобы не столкнуться с другими отрядами, которые так же, как мы, бегут навстречу неизвестному врагу. Мы продвинулись ближе к центру, все еще шурша около западной стены, когда я заметил еще два отряда Братьев Смерти. Командир поднимает руку, прося остановиться, и мы покорно исполняем приказ, радуясь внезапному отдыху. Становится холоднее, несмотря на необычайно светлую ночь. Ветер дует все нещаднее, призывая нас плотнее укутаться в наши одежды, заставляя тех, кто не озаботился теплой одеждой заплатить втридорога. Единственный из моих братьев, кто плюет на требования ветра — это Огонь. Огонь одет в легкую кольчугу, из-под которой торчит длинная рубаха с высоким воротом, сверху на нем меховой плащ, с капюшоном и самодельным карманом, где Огонь хранит нечто ценное для него. Его клинок, когда-то пугал меня: Огромное для человека лезвие, слегка увеличивающееся к острию в ширине, что явно не способствовало балансу, гарда в виде кричащего, сморщенного лица, отлитая из красной меди. Перебитая и слегка погнутая из-за частых сражений. Рукоять, с длинными, черным шипами, обмотанными гибким материалом, который гасил энергию удара. Эти шипы Огонь пропускал между своих пальцев, защищая кисти рук и используя для одних ему ведомых приемов. Само лезвие словно изранено и покрыто мельчайшими трещинками и царапинами, часть из которых можно было разглядеть даже сейчас.
Наши братья из другого отряда подходят и здороваются, некоторых из них я уже незаслуженно забыл, а других следовало бы забыть, но я помню. Косматые или лысые, с бородой или без подбородка, слепые или зрячие, низкие или высокие, с зубами или без таковых — все они, наши братья. Меня охватывает страх, когда я осознаю, сколько здесь собралось убийц, умалишенных психопатов, закоренелых преступников и дезертиров. Командир замечает мою тревогу, и несмотря на все, твердо улыбается и кивает в сторону врага. “ Страх перед битвой уходит лишь во время битвы” — утверждает он. Но я боюсь не столько битвы, сколько этих людей, могущих в любой момент убить друг друга, меня, Елену, невинных жителей.
Я дрожу от смеси прохлады, нервов и страха, зубы начинают стучать сами по себе, тщательно и безостановочно. Они как листья на ветру, только вместо ветра на них дует мое отчаяние и ужас. Их не остановить.
Прохладно? — легко и непринужденно вмешивается Елена, растирая мне плечо.
Есть немного. — отвечаю я скомкано и неуверенно.
Она прищуривает глаза, и несколько странных секунд мысленно выпиливает на мне ответы на свои незаданные вопросы. После чего улыбается и добавляет: “Все будет хорошо”.
“Хорошо? Что может быть хорошего в смертельном бою? Что может хорошего случиться с убийцами вроде нас? И много ли хорошего мы сделали за все время своей жизни? Елена, хорошо было бы, если бы нас не было” — думаю я про себя.
Она отворачивается, и я неохотно повторяю за ней. Но она вновь хватает меня за плечо и быстро задает опасный вопрос.
— Ведь все будет хорошо? — и только сейчас я замечаю в ее голосе испуг, она боится, хоть и скрывает это несколько лучше, чем я. Лишь в этот миг я вижу робость в ее янтарных глазах.
— Разумеется, да, разве мы допустим иное? — А что я еще мог ей сказать. Ведь иное мы уже допустили лишь тем, что оказались тут.
— Держись недалеко, я прикрою тебя. — удовлетворенно кивает она, получив ответ, которого ждала и на этом успокаивается. Я замечаю, что мне тоже становится несколько легче.
Командиры командуют выдвигаться, и конкретно наш Командир, теперь тоже не одинок. Они идут впереди и со звериным нетерпением ждут новостей от разведки. Слева от нас я замечаю старые, ветхие дома, подлежащие сносу, совсем рядом с северо-западными укреплениями. Они косятся и проминаются под тяжестью снега и ветра, но все еще держат тепло для своих хозяев. Вдоль стены тянутся тонкие струйки людей — разведчики Этервуда. А так же наши разведчики. А еще там разведчики Бездарая, что ныне лояльны Этервуду. Короче говоря, там проходят разведчики защитников города. Эти храбрецы первыми видели врага и вернулись живыми, хотя я и отдаю себе отчет в том, что теперь их стало меньше. Я бросаю взор на Командира, он уже машет нашим братьям. Тарох и Дэс. Они плавно перемещаются, невзирая на снег под ногами, легко пробираясь сквозь заросли защитников, что ныне целят в разные места города. Часть из них идет к рыночной площади, часть начинает путь вдоль стены, иные же — проходят сквозь дворы и между домов, готовясь встретить врага в густонаселенных районах.
Тарох и Дэс смотрят вниз, словно опасаясь, что их заметит враг, хоть это и невозможно здесь. Пока невозможно. Они тяжело дышат и всем своим видом дают понять, что бежали без остановок. Я подхожу ближе, и моему взору открывается лицо Дэса, оно красное и сырое. Его плащ разодран в клочья, а на правом плече свежая, темно-красная рана, хотя и куцая, чтобы быть серьезной. Он подходит к нашему Командиру, и в глазах разведчика страх перед врагом развеивается, уступая место долгу. Я не могу слышать то, о чем они говорят, но не проходит и пяти мгновений, как Командир дает сигнал к вниманию.
— Дети мои. — вновь по-отечески начинает он. — Враг пробился через юго-западные и южные ворота, его силы устремились во все стороны, и очень скоро мы столкнемся с ними. Вы должны знать, ребята, это Зверолюды.
По нашим рядам проносится неодобрительный, местами испуганный, местами яростный гул. Некоторые не издали ни звука, продолжая слушать Командира, другие принялись шуметь о том, как лучше всего их убивать, а у третьих не было времени слушать нашего Командира — у них был свой.
— Поэтому, мой прайд, я прошу всех вас выжить. Тем, кто не сможет выжить, делаю обязанным убить как можно больше врагов. Тем, кто выживет, бесконечно мстить за павших братьев.
И наши братья, даже из иных отрядов, даже солдаты, проходящие мимо, издают боевой клич, настолько импульсивный и яростный, что мы готовы растерзать любого врага. Настолько пронизывающий и бодрящий, что многие из нас, словно проснулись от вечного сна. Настолько могучий и громкий, что теперь мы просто не сможем двигаться скрытно. Впрочем, это и не нужно, ведь с этим криком мы идем на смерть. В эти секунды наворачиваются слезы на глазах, от того, что солдаты осознали, на что они идут. Куда они идут. Многие из них не готовы, еще больше из них — думают, что готовы бороться, но еще больше из них — скорее всего погибнут. И вот мы бежим, пробираясь по улочкам, которые словно вены проходят вдоль города и соединяются в улицы побольше, в те, что в конечном итоге приведут нас к одной большой площади. И назовем мы ее лишь одним именем. Смерть. Вокруг меня все холодеет. Ветер, что кричит на нас тысячей порывов. Люди, что летят на невидимых крыльях безразличия. О да, теперь им все равно. Теперь они стали ближе к братьям смерти. Яркая ночь и не думает сделать нашу ношу легче, вместо этого она осыпает нас свежими, замерзшими слезами с неба. Да, вновь идет снег. Но это даже хорошо, это несколько остудит горячие головы.
Мы пробегаем по невероятно узкой улочки, которая приводит нас на аллею. Аллея покоится во льду и снегах, на ней расположены игровые площадки и небольшие домики, предназначенные, очевидно, для посиделок и прочих мирских развлечений. Я бегу в передней части отряда, я и не заметил, как оказался с этими людьми, но нас явно стало больше. Тридцать братьев смерти, рассредоточены и растянуты. Остальное пространство забито узкими колоннами солдат. По опознавательным знакам, нашивкам и форме, я узнаю в них солдат Этервуда. Здесь только мы и они, хотя ничто не мешало переодеть в их форму и местных людей. Но разве это имеет значение? Разве смерть различает форму? Солдат? Страну?
Мы слышим крики. Кажется, битва уже началась. Мы замечаем человеческие силуэты, бегущие в нашу сторону, при ближайшем рассмотрении они оборачиваются странными, неправдоподобными подобиями человека. У одного нет носа, у другого ног, третий тащит на спине груз, не имея рук. Попадаются и слепые, некоторых из них ведут за руку, иные наталкиваются на нас, либо спотыкаются и падают, беспомощно крича и продолжая ползти. Становится понятно, это лишенные. Лишенные здоровья. Многих из них война превратила в то, чем они сейчас являются, других не пощадила сама жизнь, обрекая их на подобные испытания. Чем они насорили небу? Разве так должно быть? На все это у меня нет ответов, как и на многие иные вопросы. Я лишь Фратрес. Брат смерти. Мы сменяем бег на быстрый шаг, пропуская мимо себя больных и лишенных, я не теряю из виду Командира, он идет в самом начале, рядом с ним Тарох, который при виде каждой тени нервно дергается и всегда держит руку на рукоятке своего клинка. Чуть позади Дэс, он спокоен и собран. Кажется, он сосредоточился на дальних подступах к нашей текущей позиции. Как всегда расчетлив.


Я ищу глазами Елену, в порыве своего ужаса я совсем забыл о ней. Довольно непростительно, но война вносит свои коррективы. Дэс махает мне, маня вперед, встретить врага лицом к лицу, и я, не раздумывая, бросаюсь к нему, готовый отдать жизнь, как и должен. По правую руку от меня, легким бегом пробираются солдаты, по левую — мои братья. Линия лишенных почти истощается, и я прибавляю ходу. Всюду слышатся тяжелые вдохи и выдохи, ругань и негодование. Пахнет страхом и осязается нетерпение. На меня налетает Огонь, и я едва не падаю от удара, но он с силой тянет меня за руку. От него исходит волна разящего запаха, наверное, он разминался перед боем. Огонь злобно ухмыляется.
— Не стой на пути, Фратра. — коверкая мое имя, испускает он. А затем бежит вперед, я следую его примеру. Аллея сужается, неубранный снег по бокам становится глубже, и некоторые солдаты заметно снижают темп. Я настигаю Командира, и он одаряет меня уверенным кивком. Рядом Дэс, молча протягивает мне кулак, в котором сжимает мех, внутри плещется немного медовухи. Я не отказываюсь и слегка опустошаю ее. Как знать, может более не доведется ее попробовать. Я согреваюсь и подготавливаю себя к битве, мысленно представляю себе Зверолюда. Как мне быстрее всего его убить? Никогда ранее этого не делал. И тут я вижу Елену, она проходит рядом, смазывая ядом черный, блестящий болт от своего оружия. Она замечает меня, и натягивает губы в форме улыбки, ей тяжело. Но кому сейчас легко?
Ее глаза пытаются что-то поймать в моих, и я невольно заглядываюсь на нее лишнюю секунду. Если бы она знала, как я хотел бы забрать ее отсюда. Мои волнения и грезы прерывает ужасное рычание, оно звонкое и раскатистое, похожее на...
И тут, за спиной моей боевой сестры, прямо из-под снега, возникает Зверолюд. Он выскакивает из своего укрытия, с невероятным усилием отталкиваясь от столь неустойчивой поверхности. Зверолюд одет в блестящую, очевидно стальную, кирасу, и в мощных лапах сжимает огромный молот, превышающий по размерам все людские аналоги. Внутри у меня все сжимается, я кидаюсь вперед, стараясь отпихнуть Елену в сторону. Но эти три шага оказываются подобны километрам, я не успеваю. Никто не успевает, ибо никто, кроме меня, казалось и не замечает этого.
Молот Зверолюда неумолимо опускается на Елену, а я так близок, так близок, но не успеваю!
Массивный Зверолюд, широко разинувший пасть, внезапно меняет траекторию — его сбивает Огонь. Никогда бы не подумал, что буду благодарен Огню, но в эти мгновения я был готов назвать его своим настоящим братом. С характерным металлическим треском, он падает в двух метрах, левее от нас с Еленой. Я касаюсь ее плеч, хватаю ее и разворачиваю вместе с собой, закрывая ее собственной спиной. Так быстро, как только могу, я вынимаю из ножен свой широкий клинок, рассекая им воздух, и не заботясь о чьей бы то ни было безопасности. Кроме Елены, конечно же. И, наверное, своей. Моим глазам открывается ужасная картина. Всюду, насколько я могу видеть, началось сражение, даже удивительно, что я не заметил этого сразу. Я был оглушен безопасностью этой девушки и потерял все ощущения реальности, раньше такого не было, поэтому я мысленно укорил себя за подобную неосмотрительность.
Тем временем Огонь, играючи легко, орудовал своим страшным клинком, раскручивая его и перекидывая из одной руки в другую. Зверолюд попытался поймать его руку своей челюстью, но вместо руки Огонь сунул ему в рот середину клинка. Левой рукой Огонь проталкивал ее как можно глубже, а правую, что ухватилась за рукоять, изо всех сил сжал. И тут он неожиданно ударил теми самыми шипами в морду Зверолюда, заставляя того, однако, лишь усилить напор. Насколько бы ни был силен Огонь, Зверолюд был сильнее, и Огонь медленно, но верно, проигрывал, отодвигаясь назад. Зверолюд описал горизонтальную дугу своим молотом, и тот тяжело встретился с ребрами Огня. Огонь зарычал на Зверолюда, и сплюнул ему на морду, продолжая нажимать на рукоять, и вдавливая шипы ему в морду еще глубже. Кровь и слюна медленно сползали с тигриной морды Зверолюда и пропитывали его мех. Противник Огня резко разорвал хватку челюсти, и Огонь подался вперед вместе с тонкой струей крови, где его уже приветствовал удар мохнатой лапы. Не знаю, сколько силы мог вложить Зверолюд в этот удар, но глаза Огня вылезли из орбит, а воздух слишком быстро оставил его легкие.
Огонь потерял равновесие, и в последней попытке закрылся своим клинком. Молот врага немедленно опустился сверху вниз, вспарывая воздух, оглушающе ударяясь об оружие Огня. Но клинок не треснул, более того, Огонь выдержал удар. Его видимая часть тела покраснела, а мышцы под кольчугой так напряглись, что все кольца на ней, казалось, лопнут. Со скрежетом и криком, похожим на визг, Огонь отвел молот зверолюда в сторону, заставляя своего врага пожалеть о содеянном. Не останавливаясь кричать, он крутанул свой огромный меч вокруг себя, и рассек Зверолюду лапу в районе предплечья. Враг сморщился, но продолжил натиск на Огня, молотя оружием куда только можно, казалось, таким оружием невозможно промазать, но Огонь всякий раз оказывался быстрее, опережая врага на один порыв ветра. Зверолюд бросил молот, и кинулся на Огня, показывая огромные когти. Зверолюд рассекал ими воздух, добираясь с каждым новым движением ближе к Огню. Удар когтей рвал на нем плащ, выдирая из него куски меха, резал кожу, оставляя на ней кровоточащие порезы, внушал страх, не подпуская к себе никого. И тут когти Зверолюда проникли в Огня, с хлюпающим звуком и легким криком, под мелодичный звук смерти вокруг...
Да, теперь я начинаю чувствовать. Вся битва вокруг словно симфония, и я наполнился давно знакомым ощущением. Словно кто-то сыграл нужные ноты, на инструменте, лежащим внутри меня, коснулся именно тех струн, чтобы все мое тело начало резонировать вместе с боем. Оно ныло и безудержно вопило во мне, скребло мне душу весь этот день. Отравляло мое существование всю жизнь. Хуже чем жажда, сильнее зависимости, холоднее бури на Бездарае, и жаркое, как дневной песок в пустыне. Оно разрасталось. Мое проклятие.
Мне стало холодно, во рту появился приторный, ядовитый привкус, а по телу разлился голод. Причина, по которой я стал братом смерти. Голод изнутри.
Я смотрю на битву вновь, и нахожу ее занятной. Шум ломающихся костей, крики и боевые кличи. Вид корчащихся раненных, убитых, крови. Запах стали, пота и внутренних органов. Теперь Это естественно для меня, как утренняя роса.
Я иду вперед, Елена ошеломлена, но все же заряжает свой арбалет и начинает прицельно стрелять. Она заметила изменения во мне, но теперь мне плевать. Я не отвечаю ни за что, едва контролируя себя. Повсюду люди схватились со зверолюдами.
Вот солдат пытается укрыться широким круглым щитом, сверху на него наседает существо с головой белого льва, неистово тарабаня по нему двумя стальными булавами. Солдат уже сдался и хочет единственно не быть здесь и сейчас, из его рта вырывается тяжелый и горячий воздух, глаза его заплаканы, он готов сдаться от бессилия. От щита его отлетают пластины и накладки, летят щепки, и вот булавы зверолюда пробивают его, разнося последнее укрытие солдата в случайные обломки. Но солдат все так же держит руки, словно его щит цел, его глаза уже закрыты, лицо искажено в умоляющей гримасе — он уже мертв в мыслях. Поэтому я надеюсь, что булавы, которые размозжили его череп, вызывая всплеск мозгов, крови и треснувшей кости секундой позже, он не почувствовал.
Я оглядываюсь еще левее, там мои братья, разрозненно, как всегда, отдают жизни. Их разноцветные одежды легко узнать в эту яркую ночь. Часть из них уже лежит в снегу, некоторые из них закрывают кровавые уши кровавыми руками, иные ползут прочь, не имея таковых — подальше от поля боя. Танец смерти не утихает ни на секунду, и все мы охотно пляшем под ее волю. Солдаты падают и слева и справа, будучи разорванными, безголовыми, разрубленными и невезучими. Впереди, судя по звуку, даже сзади, они сражаются не щадя ни себя, ни своих товарищей, ни врагов. С них летит горячая кровь, пьянящая и бесконечная. Мысли, что раньше и не приходили в голову, и уж точно не планировали стать словами. Последние желания, которые они успевают загадать, просто так, без смысла и исполнения. Брань и ругань, красноватый пот и слезы, финальные и нежеланные. Они лежат снизу, в стремительно краснеющем снеге, раздавленные и забытые, изуродованные и молчаливые. Висят сверху, на копьях врага, с поломанными челюстями и ужасно вывихнутыми конечностями, в неестественных и странных позах, в которые их заставили войти после смерти. И я с отвращением понимаю, что я там, где мне и следует быть.

Я врываюсь в битву случайным образом, разя клинком быстрее, чем когда-либо. Нет, я не боюсь, напротив, я ищу сражения. Усталость откатывается на задний план, как и мои страхи, как и здравый рассудок. Над моим плечом пролетают копья, что разят наповал, над головой — мечи, что были брошены из отчаяния, стрелы и ножи — которыми мы пытаемся отбиваться от превосходящего врага. Я натыкаюсь на Зверолюда, столь похожего на волка и медведя, что припоминаю все охотничьи рейды, на которых побывал. Только теперь я не охотник. Вокруг него несколько разорванных мертвецов. Мертвецы, да, они естественны для битвы, но не естественны для глаза. Мое полоумие переходит в ярость. И бой начинается для меня еще раз. Сколь быстрыми были мои руки, столь крепок был мой противник. Я провел лезвием рядом с ним, надеясь на его ответную реакцию, но он даже не шелохнулся, заранее видя, куда я мечу. Его грубый клинок, скованный из многих людских, пах и ревел кровью. Абсолютно спокойно, этот Зверолюд прочертил им борозду на снеге, метя чуть правее меня, оставляя кровавый след, и совершенно случайно разрубил солдата гарнизона, что пришел ко мне на помощь. Ему удалось это столь быстро и непринужденно, столь незаметно, что солдат даже не успел понять, что произошло. Он сделал навстречу врагу еще несколько неуверенных шагов, прежде чем его тело разделилось, обнажая кости и странно пахнущие внутренности. Его короткий клинок вывалился из ослабевшей руки. Он пал рядом со Зверолюдом, так и не успев дотянуться до него. Не теряя времени, мой противник слишком сильно и небрежно пнул труп моего товарища, вынуждая меня пригнуться, чтобы не быть сбитым тем, что ранее было его правой частью. Небольшой ручеек из крови попал на мою голову, пропитывая волосы и стекая по лбу, разделяясь на маленькие струйки по моему лицу. Щеки неприятно защипало от нахлынувшего ветра, и кровь начала замерзать, напоминая о том, что происходит вокруг. Зверолюд стремительно перемещался на трех лапах, зажимая лишь в одной свое оружие, он кружил рядом со мной, создавал ложные атаки и отпрыгивал назад, когда я заносил свой клинок для удара. Он не был животным. И, что еще важнее, он меня анализировал…
Вокруг я слышу лишь смешанный шум, он то становится громче, разрывая перепонки, то затихает, становясь лишь отдаленным фоном. Шум разрастается и образует понимание, я начинаю осязать положение вокруг. Крик позади — умер еще один, судя по первому звуку, его пронзило насквозь несколько раз, судя по второму — ему перерезали, или, что более вероятно, перегрызли горло. Справа от меня идет ругань на незнакомом языке, он шипящий и протяжный, буква “а” мелькает в нем чаще обычного. Но я уже слышал его однажды, да, я помню. Это мои братья, прибывшие с Южного Шидэя. Судя по их интонации один ранен, а другой пытается его вытащить. Но их речь прерывается на полуслове, один из них внезапно вскрикивает, слышится протяжный и безнадежный вой, а рядом звон стали.
Но мой противник все носится вокруг, я почти уверен, что он либо готовит план, либо восстанавливает силы, или и то, и другое. Поэтому я не могу больше ждать, мои руки зудят от нетерпения, мой разум жаждет мести за моих братьев, а мои глаза алчут увидеть цвет его крови.
Устав столь давно, мое тело все еще способно быстро двигаться, все еще способно удивлять, все еще способно убивать. Я жалел об этом тысячи раз, и еще столько же буду жалеть, но сейчас я кричу. Кричу, как и все пространство вокруг, содрогаюсь, как сама суть этого дня, и несусь. Несусь навстречу своему врагу.
В попытках обойти меня он не останавливает натиск и внимание, и с некой молчаливой апатией встречает лезвие моего клинка. Оно проходит над его головой, расстроенное и нервное, такое же, как я. Вместо того, чтобы накинуться на меня в попытке убить, зверолюд вдруг отскакивает назад, вздымая снег под собой. Белые хлопья перемешиваются со своими братьями, и падают вниз, совершенно игнорируя происходящее. Глупые хлопья.
Я не останавливаюсь, наступая на него далее, мои руки быстры, а намерения холодны. Мой меч скользит по воздуху, паря как хищная птица и налетая на врага. Зверолюд уклоняется резко и неожиданно, повинуясь инстинктам, это напоминает дикую, варварскую пляску. И я пляшу вместе с ним. Мы все здесь пляшем. Пляшем насмерть. Я заношу клинок вновь, вспоминая алфавит братьев смерти, технике боя, которая описывает определенные буквы, проносясь по воздуху. И буквы эти всегда складываются в кровавые слова. Мой меч вычерчивает в воздухе первую букву, *Y*. Она едва касается меха зверолюда, разрезая волосы и воздух. Он неистово ревет, но отступать ему теперь некуда — вокруг кипит бой. Поэтому он с огромной силой прыгает прямо на меня, совершая ужасно глупую ошибку. Никогда не прыгай на брата смерти. Обратная *U* вылетает в пространство, снизойдя с моих рук, ведомая моим клинком. Она рассекает зверолюду переднее плечо, разрезает ему торс и задевает заднюю лапу. Его горячая кровь щедро обагряет меня, напоминая о том, что Зверолюдов можно убить точно так же, как и человека. Его кровь моя награда. Он падает за моей спиной, переворачивается несколько раз, но затем резво вскакивает, и несется на меня вновь. Ветер словно обступает его, а снег вокруг в страхе разбегается. В его глазах я замечаю легкую дрожь, и совсем нелегкую ярость, его рот наполнен кровавыми клыками, а в его лапах по— прежнему устрашающее орудие.
И вот мы сходимся еще раз, все словно во сне, бесконечном кошмаре, длиною в одну смертную жизнь. Наши клинки встречаются, оглушая, наверно, лишь меня, я ощущаю силу моего врага — руки звенят и слабеют, ноги сдаются, а тело начинает скользить по снегу назад. Но Зверолюд лишь начал, его клыки клацнули рядом с моей шеей, но я успеваю ударить его ногой в живот, и тем самым оттолкнуться от хищника. В его глазах мелькнула искра, и я понял, что совершил ошибку. Я оборачиваюсь, и натыкаюсь на еще одного Зверолюда, на копье которого насажена голова одного из солдат гарнизона. Лицо мертвеца не выражает эмоций, глаза закрыты, он словно спит, и только кровавая борода дает знать, что что-то не так. И, конечно, отсутствие тела.
А вот морда этого Зверолюда, напротив, живая. Безобразная помесь северного кабана и волка. Клыки его невероятно длинные, восходящие к небу, один из них слегка обломлен. Я уклоняюсь от его удара, ловя рукой копье. Сзади я уже слышу негодование первого врага, и я знаю, он идет за мной. Я сосредоточиваюсь и ныряю под копье, но меня встречает страшный удар сзади, я падаю, рядом со мной падает то, чем меня сбили — еще один человек. Вернее то, что от него осталось. Безногий труп с раскрытым ртом и раскинутыми в разные стороны руками ударился своей мертвой головой о мою, пока еще живую. Он глупо взирает на меня, словно вопрошая: *Что за блядство тут происходит?!*. Кровь все еще покидает его, хотя ему уже все равно, он уже не чувствует боли, не сознает страха. И вот я лежу в снегу, упираясь щекой в землю, вновь ощущая холод. Знакомый запах слегка пробуждает мое раненое сознание, это запах смерти. Безобразный Зверолюд с копьем теряет интерес ко мне, в его спину с хрустом вонзается чье-то лезвие, в заднюю лапу, что служит ему ногами, попадает стрела, пронзая ее с певчим свистом. Рядом с ним возникают трое солдат гарнизона, и он, сломленный и ошеломленный, теряет над собой контроль. Он как загнанный зверь, машет во все стороны, а из слепых зон в него все летят кинжалы, стрелы и мечи. Еще один клинок распарывает ему живот, Зверолюд визжит и рычит одновременно, кровь и нечто более густое вытекает обильным ручьем из его тела, и в этот момент — его голова слетает, отрубленная топором неизвестного солдата.
Звук битвы вновь берет свое, я чувствую как голову наполняет боль, а тело начинает замерзать, поэтому я встаю, медленно, но уверенно. Зверолюд, которого я ранил, скрывается в гуще боя, там, впереди. Мысленно я проклинаю встречу с ним, но мои руки не могут дождаться того момента, пока не распорют ему брюхо и выпустят кишки. Но сейчас, сейчас я бросаю взор далее, вокруг метаются люди, с оружием и без, с руками и без, с жизнью, и без таковой. Одни что-то кричат, другие размахивают руками, иные заняты выживанием — все они входят в бой. Часть солдат помогает раненым, но Зверолюды не дают им спокойно это делать — вот воин спасает своего раненого товарища, он что-то говорит, я прислушиваюсь и узнаю знакомые слова.
“Все будет хорошо” — говорит он ему, и медленно тащит своего товарища, обхватив торс. За его товарищем тянется жирный кровавый след, несколько серьезных ранений, в живот, ноги, грудь. Но он все еще жив, хоть это и сложно. Все еще дышит, хотя и ненадолго. Все еще слышит эти слова, и пытается им искренне верить. Его глаза спокойны, нежели напуганы. Он погибает с честью.

Он в последний раз вдыхает холодный воздух, хрипя и грустно улыбаясь, после чего закрывает глаза. И что-то подсказывает мне, что более он их не откроет. Но его живой товарищ не видит это, он занят тем, что тащит, теперь уже труп. Печальная картина превращается в настоящую кровавую драму. Необычайно крупный Зверолюд с рогами и бычьей мордой, мощным ударом огромного клинка, буквально обрубает несущему солдату руки по самые локти. А он всего лишь спасал своего товарища. Кровь струей вырывается из них, обливая и Зверолюда, и его мертвого товарища, и всех желающих вокруг. Солдат гарнизона кричит и отступает назад, пятясь и с опаской поглядывая на свои обрубки рук. Крупный Зверолюд лишает его возможности страдать далее — его лезвие проходит насквозь, почти не замечая преграды. После чего, это рогатое чудище пересиливает солдата, и как ребенка метает его в скопление боя, вызывая еще больше криков вокруг. Я не замечаю, как двигаюсь и дышу, как мои руки все крепче сжимают мой меч, который и не думал покидать их. Ныне он не хочет этого, ныне он часть руки. Я бегу вперед, сталкиваюсь со своими братьями, они что-то говорят мне, но каждый лишь хлопает меня по плечу и пропускает далее, бой идет, а значит братья смерти нужны там. Солдаты гарнизона едва не сбивают меня, мы вместе проносимся чуть дальше, и я вижу как стена людей стоит вопреки смерти, вопреки своим могучим врагам. И я должен стать ее камнем. Я вхожу в эту массу, создающую шум и смерть, холод уходит безвозвратно, здесь жарко и душно, люди теснят друг друга. Местами наш плотный строй вредит нам — крупные Зверолюды просто косят легкобронированных солдат, побуждая всех нас вспомнить словосочетание — кровавая баня. Стрелы вокруг беспорядочно приземляются, разя уже наугад, нежели точно. Многие из них неминуемо опускаются нам на голову, но только те, кто смотрит наверх, видит их. А наверх смотреть некогда, ведь впереди наступает смерть. На самом деле, это ошибочно, ведь смерть гуляет ныне везде — она сверху, сзади, иногда снизу, но явно не только впереди. Я стараюсь пробраться вперед, в первый ряд, на представление под названием схватка. Но там оказывается мало мест, первый ряд занимают защитники в тяжелой броне, с крупными, разномастными щитами, часть из них держит арбалеты, посылая острейшие болты вперед, во врага. Большинство из них промахиваются, а те, что все же находят цель, лишь тормозят ее. За ними идут длинные копья, не давая Зверолюдам подойти к первой колонне. Остальные идут в свободном порядке, пытаясь найти себе место в этом механизме войны. Я наконец дохожу до первого ряда, и мои глаза разбегаются в поисках цели, кажется, бой уже вырвался за пределы ледяной аллеи, складывается ощущение, что он везде. Далеко впереди, где-то в районе рыночной площади, я вижу дым — пожары уже начались. Повсюду крик и вой, жаркий свист и запах, смесь страха и ярости. Нам навстречу выбегает целая стая Зверолюдов, один из них достает гигантский лук из светлой кости, он натягивает тетиву и снаряжает стрелу, длиною в две наши. Она как злобный пёс, срывается с этого оружия, как с цепи, и на огромной скорости врезается в тяжелый и закрытый шлем солдата из первой колонны. Он покачивается вперед и назад, его товарищи подхватывают его. Стрела, хоть и не прошла насквозь, пробила шлем и вошла в череп. Остальные враги бегут на нас, разметывая снег у себя под лапами и неистово алча нашей погибели. Часть из них бежит на четвереньках, более уподобляясь зверям, другие словно люди, рычат и бегут на двух лапах вперед, сжимая своё оружие перед собой…
И вот две силы сталкиваются. Сила, что должна любой ценой устоять, и сила, что должна любой ценой одолеть первую силу. Звуки рвутся и доходят нечетко, я замечаю, что шестеро Зверолюдов прыгают слишком высоко для нас, устремляясь на головы нашим товарищам. Мы, первый ряд, встречаем врага, что идет в лоб. Они врезаются в щиты, сбивая и валя наших солдат, разламывая им кости и дробя лица. Они врезаются в нас, обнимая насмерть и разрывая доспехи. Они натыкаются на копья второго ряда, и ловят их в лапы, в зубы, в голову. Как бы ни были сильны их инстинкты и скорость, оружия вокруг слишком много, и за всеми уследить не представляется возможным ни одному из нас. Поэтому наши копья находят их, замешкавшихся, занятых убийством, бегущих и прыгающих на нас. Поднимается легкий буран, снег и кровь сыпется на нас со всех сторон. Я слышу протяжный вой Зверолюда, грустный и последовательный, словно зовущий. Я обращаю свое лезвие против одного из них, прыгающего на четырех лапах, он вооружен лишь когтями и зубами, но одет в грубую, перекованную кирасу, слегка заржавевшую, с кучей отметин от ударов. Его лицо скрыто под маской из кости, тяжкое и злое дыхание подтверждает его намерения, он бросается на меня, встречая мой клинок как брата. Лезвие скользит по его кирасе, добавляя еще одну отметину. Я пригибаюсь и уклоняюсь, уходя от его наскока. Мой менее удачливый товарищ получает огромную кровоточащую царапину на половину лица. Я заношу меч еще раз, глубоко входя в правую лапу Зверолюда, но не в силах отрубить ее. Он не рычит и ударом корпуса отталкивает меня, в следующее мгновение я замечаю, как он сам обрывает себе лапу, и бросает ее, кровоточащую и ужасную, в наши ряды. Он разрывает клыками лицо одному из солдат, топчет лапами второго, наскакивает на третьего. Я подрываюсь, и клинком вхожу в его шею, с нежным звуком разрубая позвонки. Зверолюд всхлипывает, красное пятно на его светло-сером мехе растекается, желая перекрасить его, и мой враг падает под шум боя вниз, к тому, что всегда любит принимать мертвецов. К земле.
Раненые солдаты кричат и зовут на помощь, более сдержанные мертвецки сидят, упершись телом во что придется. Их раны не позволяют им произнести и слово, а воля заставляет молчать в бесконечном смирении. К счастью, команды лекарей и властителей потока успевают вовремя, чтобы помочь им. За моей спиной я слышу отчетливое бормотание неизвестных мне слов, они словно приказы не умирать, держат раненых в сознании, не давая сомкнуть им их смертельно уставшие глаза. Треск ломающихся копий и проломленных доспехов заставляет меня повернуться правее, там отряд Зверолюдов прорвал наш строй, и с огромными, нечеловеческими клинками продолжает свой красный путь. Болты и стрелы торчат из их могучих тел, кровавые подтёки напоминают об их выносливости, а постоянное рычание, переходящее в раскатистый, естественный шум боя — заставляет солдат оглядываться назад, заботясь о путях отхода. Я двигаюсь туда, пытаясь помочь сохранить строй, за ноги меня хватают умирающие, уже почти мертвые, но не желающие принять этот факт, все потому, что они чувствуют…властители потока уже здесь. Волна жара проходит по моему телу, и осмотревшись вокруг, я понимаю, что подобный эффект почувствовали все, даже наш могучий враг. С крыши дома на нас прыгают еще Зверолюды, телами они похожи на гигантских рысей, головами — на львов, а повадками — на кровожадных, обезумевших убийц. Они чувствуют угрозу, исходящую от властителей потока, и несутся к ним, не обращая внимания на свои раны и торчащие из тел клинки. Наш строй мнется и становится беспорядочной толпой, кричащей, визжащей, плюющейся кровью и руганью. Огромные мечи Зверолюдов опускаются на головы защитникам Филира, разрубая тех внутри доспехов, за прочными щитами, и абсолютно непрочными молитвами. Мы отвечаем им залпом из арбалетов и луков — стреляя по готовности и не заботясь о своей безопасности, стрелы рикошетом отлетают от их необычайно прочных доспехов, совсем ненадежных и старых на вид. Но затем я вспоминаю силу своего врага, и понимаю, что их доспехи скованы из многих наших, а оттого людских стрел и болтов мало, чтобы пробить их. Я проношусь рядом с одним из них, прорвавших наш строй Зверолюдом — его тело полностью заковано в несколько слоев стальной кирасы, из нескольких незначительных дыр я замечаю под ней кольчугу, на руках его наросты из костей, заточенные и острые, местами обрубленные. На задних лапах его — грубая и многослойная кожа, застывшая на холоде и треснутая. Его лицо скрыто за маской из кости, но глаза и длинный нос выдают в нем помесь медведя и тигра, в обеих руках у него широкие зазубренные клинки, обагренные кровью. По нему неустанно ведется залп из арбалетов, но болты лишь едва входят в его броню или вовсе отскакивают, клинки солдат оставляют отметины на его кирасе и небольшие трещины, топоры и булавы сминают его стальной покров, но тонут в грубой коже и лишь царапают кольчугу на ней. Этот Зверолюд постоянно оглядывается на своих братьев — словно ищет их одобрения, и получает его, когда убивает наших солдат. Он словно могучий лесоруб, продирающийся сквозь сгнившие деревья, разрубая и разламывая их — обрубает все наши попытки остановить его. Клинки его с хрустом и свистом врезаются в щиты защитников, разрезая и раскалывая их, вместе с их хозяевами. Зверолюд разит точно и бесперебойно, он — настоящая машина войны. Я подбегаю к нему на расстояние удара, обходя слева, и клинком пытаюсь вскрыть его доспех, разорвав одну из образовавшихся дыр, моя попытка почти удается и клинок, как и мои намерения — поначалу не встречает сопротивления. Мое лезвие проносится со скрипом дальше и углубляется в его доспех, увеличивая дыру вдвое, но на этом его успех заканчивается — неожиданно быстрым движением, этот могучий Зверолюд разворачивается и оглушающе сильно врезается в мой клинок своим, мой меч вибрирует и отклоняется в сторону, уходя от Зверолюда, как недовольная женщина уходит от мужа, за спину. Удар его настолько мощный и быстрый, что мои руки наливаются кипящей болью, мои глаза вспыхивают, когда замечают, как вторым своим клинком мой враг настигает меня, рассекая мой доспех и разрывая мне несколько ребер. Зубы мои стиснуты, а ярость заглушает боль, возвратным движением я пытаюсь достать врага, используя силу его удара с пользой для себя, но Зверолюд лишь небрежно закрывается костяным наростом на своей руке, и мой клинок — шипящий и злобный, успевает только слегка разрезать ему предплечье. В спину моего врага таранят копья и болты, но никто не решается подойти ближе — вокруг нас слишком много отпугивающих мертвецов. Братья этого Зверолюда уже продвинулись дальше — они мучительно быстро прорезали ряды наших солдат, и уже бились с длинными копьями за нашими спинами. Все замирает, и следующим движением мой враг разит меня, целясь огромным кулаком в шею. На последнем издыхании, одной рукой я успеваю прикрыться, и его удар с треском находит меня, ломая мою кисть и взрывая мою шею неописуемой болью даже сквозь доспех. Я падаю на тела погибших защитников, даже не чувствуя удара об землю и них — все что я делаю, пытаюсь дышать и кряхчу, как старик, не в силах справиться с моим врагом. Мои глаза пытаются найти Зверолюда, а одна рука все еще сжимает меч, но я замечаю лишь лики погибших — они зовут меня к себе, в свой мир, понимая меня и прощая за это поражение. Мое дыхание не может стать ровным, мое сердце окутано кровью, яростью и непониманием, а тело знобит от боли. Глаза мои беспорядочно метаются из стороны в сторону, и натыкаются лишь на мертвецов и летящие орудия войны, лишь видят повсюду крики, словно те становятся осязаемы и материальны. Слух подводит меня, и звук волнами накатывается на меня в рвущемся, бешенном темпе, но я не могу придавать ему много значения, теперь он для меня ничто. Мои мысли подобны бою, такие же беспорядочные и кровоточащие, такие же нескладные и быстрые. Я пытаюсь сконцентрироваться, думать о том, как мне выжить, и забрать Елену подальше от всей этой войны. Разрывая мое беспокойство, надо мной возникает мой враг, Зверолюд, что только что чуть не убил меня, и теперь решил довести начатое до конца. Мысленно я пытаюсь попрощаться со всем миром и попросить у него прощения, но я не успеваю — зазубренный клинок врага опускается сверху, и я закрываю глаза, не в силах смотреть на собственную смерть. То, чего я никак не ждал, произошло вновь. Я не ожидал, что смогу так быстро и бесславно пасть в бою, не ожидал, что Зверолюды окажутся такими сильными, и не ожидал, что мой брат по смерти — Огонь, встанет между мной и, собственно, смертью. С его диким и абсолютно узнаваемым криком, окровавленный с ног до головы, он ударом своего ужасного меча врезается прямо в могучего зверолюда, заставляя того отступить на несколько шагов, а меня — взирать на мир вновь. Огонь выставляет свой меч вперед и со звоном бьется о кирасу зверолюда, стремительно атакуя его и не давая сосредоточиться. Клинки Зверолюда скользят влево и вправо, вверх и вниз, пытаются поймать Огня в клещи, отрубить ему голову, или хотя бы просто задеть. Огонь разит клинком как остервенелый, заражая своей энергией даже воздух вокруг, и не обращает на оружие врага никакого внимания. Вокруг них обоих проносится несколько низколетящих стрел, одна беззвучно попадает в спину Огня, но тот даже не замечает этого и продолжает свой бой. Зверолюд приходит в себя после неожиданного начала поединка, и разбивает защиту Огня, единственным клинком блокируя ему обе руки, а вторым разрывает Огню ногу. Кожаные поножи, словно тряпичные, крошатся и рвутся, лезвие Зверолюда с хрустом проносится по ноге Огня, и кровь, как лава из жерла вулкана, вырывается на волю. Зверолюд рычит от удовольствия, его язык облизывает огромные зубы, он доволен результатом и уже заносит свое оружие еще раз. Но Огонь на то и Огонь, что никого не щадит и живет до тех пор, пока есть чем дышать. Мой брат по смерти мгновенно отступает на шаг, вырисовывает обратную *U* и рассекает Зверолюду правую переднюю лапу, поражая ему артерию. Зверолюд взрывается ревом, и наседает на Огня с новой силой, злобе его нет предела. Теперь в эту дуэль вступает еще и их кровь, при каждом их движении она сбегает, при каждом их столкновении летит навстречу друг другу и разбивается в отдельные капли, а при каждом вздохе — остро ощущается ее недостаток. Я уже смутно понимаю, что происходит вокруг, но стараюсь сохранить ясность ума, бой кипит где-то позади, и оттуда все так же доносятся разномастные крики и шум, кажущейся бесконечной, стали. Слышатся отдаваемые приказы и бойкие команды, вновь и вновь возникает вражеский рык и зазывающий, пронзительный в своем многообразии вой. Я смыкаю глаза, и уже с трудом вновь открываю их, чтобы увидеть как мой брат, Огонь получает рассечение в районе груди, кровь брызгами оседает на доспехе страшного Зверолюда, но Огонь словно не замечает этого, и бросается прямо на врага. Клинок зверолюда проходит сквозь моего брата насквозь, но и это не тормозит его — в своем решительном намерении убить врага, Огонь врезается в его шею клинком с одной стороны, и зубами с другой, разрывая великому врагу горло в клочья. Грузный Зверолюд последний раз тяжко вздыхает, пар охватывает его маску — и он медленно заваливается набок, его алая кровь стекает вниз, покрывая его доспехи, лапы, и снег вокруг красной лужицей, пахнущей до тошноты сильно. Лапа Зверолюда ослабевает одна за другой, и та, что держала Огня на лезвии клинка, теряет свое оружие, оставляя моего брата в смертельном покое. Огонь не дает себе упасть, вонзая подле себя свой клинок, и опирается на него, но шевелится он не в силах, руки его дрожат, а ноги подкашиваются — сила его воли поражает, и заставляет его стоять вопреки смерти. Одной рукой он медленно достает гигантской лезвие умирающего врага, зубья по обеим сторонам этого клинка разрывают плоть Огня, и он прокусывает себе губы, едва сдерживая крик. Наконец, лезвие врага, целиком окровавленное и сытое, покидает его тело, вызывая обильное кровотечение как снаружи, так и внутри Огня. Дыхание его не может выровняться, мой брат по смерти не может надышаться, он бросает на меня быстрый взгляд — без ненависти и укора, без сомнений и язвы, без издевки и желчи, нет, этот взгляд понимающий и удивительно безразличный. Это глаза мертвого человека. Мой брат по смерти падает сперва на колени, все еще держась за свой клинок, но затем силы оставляют его, и он закатывается на бок, прижимаясь к красноватому снегу и добавляя в него еще больше этого поганого, порядком надоевшего нам цвета. Меня посещают разные чувства, но все их затмевает грусть и благодарность, пал еще один из нас. Звуки битвы стихают позади, крики солдат уносятся куда-то в другое место, очевидно переносясь на другой район битвы, и я лежу, как и все присутствующие вокруг, не шевелясь. Но в отличие от многих, я дышу, дышит и Огонь, я вижу едва заметные движения его тела, и понимаю что еще есть шанс на спасение, но понимание человека штука неправильная и не абсолютная. Оно не может быть верно в пространстве и времени постоянно — к моему брату по смерти неспешно подступает другой Зверолюд. Он сравнительно небольшой и почти не защищен, он скорее разведчик, чем воин. Скорее падальшик, чем охотник. Его лисья морда неприятно отзывается во мне, а длинные медвежьи когти угрожающе рядом копошатся рядом с Огнем. Зверолюд осматривает своего соплеменника, пытаясь обнаружить в нем жизнь — но Огонь лишил его таковой, ценой ужасного ранения, которое скоро поставит крест и на его собственной жизни. Успокоившись, или скорее, удовлетворив свой интерес, Зверолюд с мордой лиса, черным мехом и ужасными когтями, поворачивается к Огню, что лежит и еле дышит. Он подкрадывается к нему и несколько долгих секунд взирает на него сверху вниз, морда Зверолюда искажается и принимает злобные очертания — он учуял кровь своих собратьев на Огне. Он сжимает когтями тело Огня, заставляя того хрипло стонать и поднимает его вверх единственной лапой, заставляя усомниться меня в слабости этого Зверолюда. Огонь взирает на своего врага единственным открытым глазом, взгляд его отражает обреченность и покой — он готов принять смерть. Неожиданно для меня, как и для Зверолюда, его лапу разрезает нечто свистящее и прозрачное, словно ветер своим лезвием прогулялся по конечности нашего врага. Аккуратно и точно, разрез увеличивается благодаря еще одному удару ветра, и лапа Зверолюда вплоть до локтя, падает на снег вместе с Огнем. Зверолюд отскакивает в последней попытке защититься, но не успевает, и в его морду врезается несколько длинных сосулек, часть из них разбивается, а часть пронзает его. Зверолюд переворачивается на четвереньки и пытается сбежать, но снег вокруг него взрывается несколько раз и заключает его в свои объятия, разрастаясь буквально на глазах. Зверолюд сопротивляется и рычит, разбрасывает снег из стороны в сторону и пытается вырваться из снежной тюрьмы, что окутывает его заботливо и методично, как мать. Наконец его рев пропадает под слоями снега, застывающего и постоянно растущего, теперь Зверолюд превращен в гигантский шар из снега, где его ждет смерть от холода и удушья. Отвратительная смерть. Но когда дело касается смерти, мы, люди, перестаем жалеть тех, кто пытается нас убить, и лишь убивая их самих, мы немного сомневаемся в своих действиях. А потом понимаем, что у нас не было выбора, ведь это война. Убей или будешь убит. Умри, если хочешь, но знай, что те, кого ты не смог убить — убьют тех, кто тебе дорог. Поэтому не умирай, не умирай и убивай, выживи любой ценой и дерись до конца этого кошмара. Стань косой в руках смерти, и тогда ты поймешь, что правильности в действиях кого бы то ни было — не существует. Все делают лишь то, чего хотят. А мы лишь братья смерти, лишь расходный материал, лишь страшное оружие, которое нужно держать в ножнах. Но наряду с этим, мы лишь такие же люди, как и все остальные. За моей спиной я ощущаю покалывание, воздух становится терпким, это чувство вызывает поток до боли знакомый. Я способен ощущать поток, и знаю, что твердый и холодный, леденящий и вяжущий язык, подобный быстро замерзающей воде — этот поток принадлежит моему брату по смерти. Паш-тай проходит рядом со мной и бросает на меня короткий взгляд, оборачивается и кивает кому-то еще. Чьи-то теплые руки касаются меня позади, тепло как прилив расходится по моему телу, согревая меня и физически, и морально. Это странное чувство, ты успокаиваешься и доверяешься этим рукам, как ребенок доверяет родителям. Неважно насколько ты замерз, холод бесследно отступает и пропадает из памяти, ты забываешь все ощущения до этого момента, теперь существует только этот момент, и ничего более. Это иная сила потока, вернее сила властителя, известного среди наших братьев, как Уграил. Вместе с этим именем, ко мне приходит спасение.