Дуэльный рассказ. Хотелось бы получить полноценную критику.
Та еще бредятина
За окном шелестел обычный мартовский дождь, он наигрывал замысловатый барабанный ритм на жестяном подоконнике; а в кружке блестел маслянистой пленкой вчерашний чай, похожий на нефть. В экране на странице документа медленно мерцала черная палочка. До конца фантастического шедевра оставались лишь крохи, но запасы эмоций и вдохновения истощились. А для яркой и многозначительной концовки нужен их взрыв, чтобы после прочтения у читателя в душе осталась только выжженная пустыня с радиоактивной воронкой посреди, которая затем даст благородные всходы. Где же взять поток вдохновенья для этого? Всплеск эмоций? Нужно что-то сделать. Это должно быть нечто экстраординарное, волна, которая покачнет лодку, опрокинет ее и меня в обжигающий холод. Душа закричит, а руки пустятся в пляс по танцполу клавиатуры. Хотя, конечно, можно рассчитать все бесстрастным умом, но… выдавленные через силу строки подобны неоновой рекламе в ночи. Что же делать? Дождаться завтра, а пока привести жилище в порядок? Или упорно сидеть, глядя в экран, пока плотина не рухнет? Нет, что бы я ни делал, все равно мыслями буду возвращаться к творению. Что за черт? Ведь сюжет известен, концовка давно отпечаталась на пшеничном поле, исхоженным мной вдоль и поперек. Где найти толчок? Кто даст мне мотивирующий «пинок под зад»? Решение пришло неожиданно, вместе с очередным разрывом снаряда крохотной небесной артиллерии. Дождь. Напоенный грустной мудростью собеседник из детства. Я вскочил, откинув стул, распахнул дверь на балкон, затем окно и радостно, как ребенок, по пояс свесился через перила. Горизонт закрывали серые махины безликих зданий, стройными рядами устремившихся ввысь, они загромождали все вокруг, как прутья огромной клетки, в каждом сотня этажей и тысяча семей. Но не это меня интересовало. Серое и промозглое, как болезнь, небо, еще не тронутое человеком. Ядовитый дым заводов, фабрик, электростанций, инкубаторов отравлял его и причинял боль, которую человек не в состоянии выдержать. Я давно не видел этой волшебной синевы – планету окутало покрывалом вредных отходов. Оно проглядывало широкими полосами в редкие дни, настолько редкие, что их неофициально принято считать праздничными. Люди бросают работу и прилипают к окнам подобно улиткам в аквариуме. Как же в эти прекрасные моменты хочется обхватить лазурное небо руками и не отпускать больше. Вот и сейчас я ловил на язык капли дождя, вспоминал детство, когда щелочь еще не жгла кожу, и представлял, что дождь - это синева неба, которая просачивается сквозь серые тучи; глупо улыбался; то тихо смеялся, то хохотал в голос; кричал что-то невразумительное. Плевать! Все равно меня никто не услышит или сделает вид, что всего этого нет. Через несколько минут я смотрел в зеркало ванной на радостную физиономию, красную от слабых химических ожогов. Хотелось умереть и вновь родиться в один день с дедом, в тех временах, когда небосвод не застилали тучи. Я впитал голубое небо, как губка, и теперь могу закончить мою первую книгу. Пальцы неуверенно прикоснулись к клавиатуре. И небо прорвало плотину, хлынуло потоком, и принялось стекать по рукам, ладоням, пальцам на экран. Я начал печатать и печатал до тех пор, пока не кончились пули и силы, и герой не победил злодея, не сказал самую финальную, самую главную речь, которая призвана заставить людей задуматься. Руки мелко тряслись от изнеможения. И вдруг небо закрыла тьма. Я так ей обрадовался, что рассмеялся. И рухнул в постель.
Хорошо, что я живу один. Никто не мешает вставать, когда душе заблагорассудиться. Только в этот раз все было немного иначе. Я проснулся засветло и, лежа в постели, перебирал в голове события вчерашнего дня, слившиеся в моей голове в бессвязный набор картинок и чувств. Экран с текстом и мерцающей чертой, хандра, дождь, лазурное небо, вдохновение и, наконец, чистое и неподдельное счастье, что книга закончена. Вычитка концовки не заняла много времени, я был ей вполне доволен и, не медля, отправился в издательство, которое присмотрел уже давно. Здание, в котором оно находилось, выгодно отличалось от остальных, имея всего восемь этажей в высоту, смотрелось, как белый гриб в огромном бору. Первым и последним грандиозным препятствием на пути моей книги к публикации был главный редактор. Я попал к нему почти сразу. Грузный мужчина с чисто выбритым лицом, короткой стрижкой и темными глазами сидел в мягком кожаном кресле и курил сигару. Потрясающе ароматный дым, изысканный вкус которого понятен только курильщикам, витиеватыми струями уходил к потолку и, завиваясь в туманную косу, улетучивался через вентиляцию. Дорогой костюм тройка черного цвета с тонкими белыми полосами очень шел этому человеку, но пиджак чуть не расходился по швам, а пуговицы едва не лопались. Казалось, одно лишнее движение, и нитки порвутся. Редактор что-то увлеченно читал, бесконечно пуская дым, отчего голова его тонула в облаке густого тумана. Вообще-то, я дико волновался, идя сюда, да и сейчас, впрочем, тоже. Сердце бешено стучит в груди, дыхание учащенное, словно я бегу на соревновании, от решения редактора зависит моя жизнь, моя карьера, черт возьми! А что если он скажет нет? Скажет, что я бездарен, у меня нет таланта и лучше идти работать? Я ведь ничему не научился, всю юность отдал тренировкам, улучшению таланта. Тогда я думал, что у меня он есть и все непременно получится. Ладно, первое время отец поможет деньгами, - кстати, он-то писатель состоявшийся! - но вскоре они закончатся, и я буду вынужден идти работать. А куда? Официантом? Продавцом? На большее рассчитывать не стоит. Черт, да что ж я, в самом деле? Этого не случится, книгу возьмут в печать. За первую публикацию мне, конечно, не заплатят, но второй роман не заставит себя ждать. Окрыленный успехом я напишу его месяца за два. И вот тогда получу неплохой гонорар. Да, так и будет. Теперь я немного успокоился, и во мне прибавилось уверенности и напористости. Но редактор по-прежнему что-то читал и тонул в клубах дыма, не желая меня замечать. Я деликатно покашлял. Его глаза неизменно бегали по строчкам. Я кашлянул громче. Взгляд, затуманенный никотином, из-под полуопущенных век соскользнул с листка и медленно поднялся по темно-синим джинсам, изношенной серой куртке, и остановился на уровне моих взволнованно бегающих серых глаз. Внезапно я успокоился, ибо понял, что этот человек, не смотря на чин, большой живот и толстый кошель, скажет прямо, в лицо, все, что думает. Он не будет льстить или изворачиваться, смягчать ложь или приукрашивать правду, нет, он сыграет роль отменного зеркала, которое покажет действительность, как она есть. Пухлые губы задвигались и изрекли: - Ты кто? Я не сразу нашелся с ответом. - Виктор Рольфович, - произнес я, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Второго стула в кабинете не было. – Я Вам звонил недавно, просил об аудиенции, когда допишу книгу. Хотел показать ее… - Когда был звонок? – перебил Виктор Рольфович. - Три дня назад. Редактор откинулся в кресле и глубоко затянулся сигарой. Когда он снова скрылся в облаке дыма, то грузным басом, соответствовавшим его комплекции, промолвил: - Помню, - из тумана высунулась рука. – Давай сюда рукопись. Серые листки бумаги из вторсырья будто сами легли в его ладонь. Какое-то время слышались его шумное дыхание и, изредка, шорох страниц, и только яркий оранжевый светлячок сигары говорил, что она курится, а значит и текст читается. У меня появилось время оглядеться. Стены в кабинете были стилизованы под красное дерево настолько искусно, что оно казалось настоящим. Слева и справа в нишах находились книжные шкафы. Левый был до отказа забит книгами авторов старины. На потрепанных корешках безликих книг золотым тиснением вывели имена, я прочитал некоторые фамилии: Лесков, Хаггард, Конан Дойл, Жюль Верн, Булгаков и многие другие. Почти все я видел впервые. Только несколько были знакомы мне из далекого детства. Помню, дед забивал трубку и, пыхая сизым дымом в потолок, читал Лескова или Достоевского, Оруэлла в оригинале или Чарльза Буковски. Его книги походили на те, что я видел сейчас, зачитанные буквально до дыр. В школе нас заставляли изучать творчество Перумова, Лукьяненко, Орехова - тех, чьи книги дед, завидев у меня в руках, силой выхватывал и бросал на горящую газовую плиту! Я не мог понять зачем, ведь они писали интересно и грамотно, и я зачитывался ими, но дед молчал в ответ. И только иногда, когда в доме отключалось электричество и, как следствие, компьютер и телевизор, он с двумя свечами в руке подходил ко мне, давал книгу с одноцветной обложкой, оставлял на столе зажженную свечу и молча уходил, унося за собой призрачный шлейф дыма. Неужто и Виктор Рольфович читает подобный бред? Тогда ему будет трудно понять мое творение. Справа же шкаф был заполнен едва ли наполовину, и все книги имели яркие, цветные обложки и мягкий переплет. Но пыль, во множестве скопившаяся на полках, служила доказательством, что редактор редко брал в руки кого-либо из нынешних авторов. Скорее всего, эти книги, прочитанные лишь раз, а может, недочитанные вовсе, ставились на полку и истлевали под гнетом времени и пыли и служили лишь декорациями. Стол, за которым сидел утонувший в дыму Виктор Рольфович, был огромен, под стать своему хозяину, с короткими толстыми ножками, также изготовленный из дерева. Сверху лежали несколько рукописей, с зачеркнутыми жирным красным маркером первыми страницами, и открытый хьюмидор, до краев заполненный сигарами. Постепенно дым рассеялся, а сигара докурилась. - Не пойдет, - сказал редактор. - Но почему? – опешил я. - Тебе что, критику дать? Я в этом кресле сижу не за этим. - Прошу Вас! – чуть не вскричал я. – Объясните, чем не устраивает? - Не актуально. – редактор все же сжалился надо мной. – Это фантастика. Пик ее популярности пришелся на начало двадцать первого века. Так что твоя бредятина опоздала лет на сто. - Но ведь там есть смысл, идея, которая актуальна во все времена! – яростно доказывал я. - И какая? – редактор прищурился. – Любовь? Война? Милосердие? Я поперхнулся слюной. Все три варианта были верны. - Как Вы узнали? Виктор Рольфович указал на кучу зачеркнутых рукописей. - Они написали о том же. Так что можешь забрать свой чушесборник и убраться восвояси. – Его рука потянулась за очередной сигарой. - Но о чем же тогда писать? – не выдержав, взвыл я. – Ведь тот же Лукьяненко писал фантастику век назад, а я его до сих пор перечитываю! Рука замерла в воздухе, а лицо приняло жесточайшее выражение. - Не о чем писать, говоришь? – процедил он. – Я тебе расскажу. Выгляни в окно. Что ты видишь? Я выглянул и ответил: - Огромные серые здания, нити дорог, сотни машин. Я вижу скучную серую действительность. - Именно! Наша жизнь расписана на десятки лет вперед, проста и банальна, как квадрат. А точнее, как клетка. Казалось, люди должны читать фантастику, чтобы убежать от реальности. Но нет! Даже там уже не скрыться. Они хотят видеть в книгах и кино действительность, но приукрашенную, и способы, как ее изменить, и мотивы, чтобы это сделать. Пиши хотя бы об этом. А то, что принес мне ты, никчемная беллетристика. Ты умеешь творить, у тебя есть свой стиль, но пишешь не о том. Закончив речь, он закурил новую сигару. Я был вне себя от ярости, гнева и горечи. Все рухнуло, воздушный дворец, выстроенный мной за десятки лет, был сокрушен в одночасье, а на месте его осталась лишь сосущая пустота. Я хотел отомстить ему за унижение, сказать что-нибудь обидное, но не нашел ничего лучше замечания: - Вы слишком много курите. Виктор Рольфович на мгновенье впал в ступор, но затем поднял на меня свои внезапно прояснившиеся глаза. - Жизнь бесцельна, - тихо промолвил он. – Так не лучше вкусить все, что она может дать, да отправится на тот свет поскорее? Напоследок я громко хлопнул дверью. С этого дня начался мой алкогольный марафон. Когда я вернулся домой, в душе бушевал ураган чувств, а балом заправляло отчаяние. Бутылка всегда актуальной водки сама легла в руку, сняла с себя крышку и опрокинулась в глотку. Адское жжение охватило внутренности, упав в желудок, разлилось приятным теплом по сосудам. Несколько промилле алкоголя ударили в голову: отчаяние отступило, все остальные чувства притупились, сознание затуманилось, а мир окрасился во множество замечательных бессмысленных красок, которые не увядали вот уже несколько месяцев. У меня появилось множество друзей и подруг, со многими я спал, и иногда попадались красивые. Их лица сменялись калейдоскопом на фоне кухонной лампы. Они сменялись так быстро, что имен многих из них я даже не спрашивал. Главное что они были, поддерживали меня и понимали, как никто не мог. Потом в моей квартире обосновались тараканы, мои ночные собеседники, молчаливые, способные только слушать душевные излияния человека, насквозь пропахшего перегаром. В немногочисленные часы трезвости я прекрасно осознавал, к чему все идет. Но, как сказал Виктор Рольфович, жизнь бесцельна, так не взять ли все лучшее, что она может дать? Так я и тонул в алкогольной трясине, пока ее кисельная кромка с тонким налетом пивной пены не сомкнулась над головой. И только рука возвышалась, как могильный крест, над поверхностью болота. За эту руку меня схватил мой старый настоящий друг, не чета собутыльникам. Рэй. Однажды утром вечно веселый он вломился в мою квартиру. Рэй был слегка полноват, одет во все бежевое, а большие карие глаза, как всегда, смотрели немного грустно. - Уляля! – вместо приветствия выкрикнул он. – Почему ты не берешь трубку? Что с твоим мобильным? - И тебе привет, - хрипло отозвался я из груды хлама, некогда служившей мне постелью. – А я его продал, чтобы купить себе немного красок. - Красок? – изумился он. – Ты стал художником? Нет, не может быть! Я слышал, что логово художника находится в вечном беспорядке, но твое больше походит на притон. - Идиот! Я имел ввиду красок жизни. Выпивки! Ясно тебе? И если ты не принес мне хороших вестей или бутылку-другую хорошего пойла, то убирайся. Я был крайне нерасположен кого-либо видеть. - Небо, во что ты превратился? Похож на грязную половую тряпку, а не на будущего великого писателя. И да, я принес тебе весть. Но она печальна и горестна, но выпивать я тебе не позволю. Вижу, тебе уже хватит. - Заткнись. Что за весть? Кто-то сказал что я бездарь? Я и так это знаю. Рэй не стал спорить, а только тихо прошептал: - Твой дед умер. Одевайся, поедем к нему на похороны.
Второго деда я не знал, его сгубила болезнь еще до моего рождения. А этого я любил всей душой. Он всегда был загадкой, которую я и по сей день не смог разгадать. И это обстоятельство внушало уважение к нему. Он навсегда остался в моей памяти молчаливо курящим трубку в своем кресле и с бесцветной книжкой в руке. На кладбище погода не соответствовала моему настроению. Наступил один из тех редчайших дней, которые солнце выбирало, чтобы почтить Землю своим присутствием. Может, в этот раз оно выглянуло ради моего деда? Не удивлюсь, если это действительно так. Мир на мгновения стал красочным. Редкая трава зеленым огнем заплясала по земле, а здания предстали в истинно бежевом цвете. Я не помню отпеваний, похорон и прочих ритуалов православной церкви, глаза застилали слезы. Невозможно, но я все еще мог чувствовать. Мы сидели рядом с отцом где-то в стороне и плакали, пряча горечь в добела сжатых кулаках. Не смотря на постоянное курение трубки, дед дожил до почетных девяноста лет. Запах ароматного табачного дыма калифорнийской Вирджинии навсегда останется в моем сердце. Только об одном жалею, что вовсе не видел деда в последние месяцы. После похорон солнце снова скрылось за непроницаемой пеленой туч. Я не остался на поминки, слишком это тяжело. Рэй куда-то вез меня на машине, что-то говорил, а я молчал и слушал. Оказывается, его новый сборник стихов признан бестселлером. Молодец. Мне такого успеха никогда не достичь. Серые городские пустыни изредка сменялись лесами, ровными просеками высаженных человеческими руками. Незаметно для меня что-то изменилось, за окном проплывали все те же березы, сосны, ели, но выглядели они иначе. Еще через пару миль до моего захламленного разума дошло: деревья росли в разнобой, сами по себе, то есть их не садила и не направляла человеческая рука. Рэй свернул на едва заметную тропу, поросшую мелкой травой. Мы все дальше и дальше углублялись в чащу. Настал момент, и машина остановилась, Рэй вышел, взял меня за руку и повел за собой. Он говорил не переставая, будто пытался загипнотизировать меня. Но этого и не требовалось. Мой ум в изумлении молчал. Красоту, окружавшую нас, нельзя описать словами достаточно хорошо, только фотография может навечно запечатлеть, как стволы древних деревьев тонули в зеленоватом полумраке. Хотя и она будет недостаточно хороша. Но целью нашего пути была крохотная скала, скорее даже камень, огромной кочкой выступавшая из земли. На вершине ее совершенно фантастическим способом держался огромный дуб, развесивший вокруг изумрудную крышу. А из подножия скалы бил крохотный ручей, едва заметный из-за своей кристальной чистоты, казалось, что палые листья плывут прямо по воздуху. Рэй попил воды из источника и спросил: - Ты давно последний раз писал? - Не знаю, сколько времени прошло, - ответил я. – Помню только, что в тот день шел первый весенний дождь. Наверное, март. - А сейчас август. Тебе надо писать чаще. - Как? У меня кризис. - Запой теперь так называется? – с издевательской ухмылкой спросил Рэй. Я промолчал. - Лови вдохновение и пиши. Как ловят парусом ветер и плывут. - Вот за что не люблю вас, поэтов. Вам достаточно только лишь нескольких минут вдохновенья! И стих готов. А нам, прозаикам, надо все систематизировать в мозгу, потратить на это кучу времени, и только потом, накопив достаточно чувств, творить. - Как же ты меня бесишь в такие минуты, - прошептал Рэй, закрыв лицо руками. – Оглянись вокруг! Этого мало? Копи и пиши! Ты же знаешь не хуже меня, что иного пути у тебя нет. И еще. - Что? – обиженно буркнул я. - Почитай классиков. Не Перумовых, нет. Старых классиков. Вот, держи, - с этими словами он вытащил из кармана мятую книгу. – Брэдбери «Вино из одуванчиков». - Замолчи же, - его голос молотом отзывался в воспаленном мозгу. – И когда прикажешь читать? - Сейчас, - пожал он плечами. – А я пока палатку разложу. Я смотрел на него округлившимися глазами, задавая немой вопрос. - Я говорил тебе, что мой новый сборник стихов имел огромный успех? Я кивнул. - Он целиком посвящен этому чудесному месту. Я так же провел здесь ночь и при свете керосиновой лампы, наслаждаясь звездным небом, - оно здесь видно в высшей степени часто! – сотворил множество стихов. Так что и тебе это место и целебный ручей должны помочь. Далее, впечатленный умиротворенностью лесной чащи, я, глотнув немного прохладной воды из источника, с интересом принялся за чтение. Порой мой взгляд устремлялся в небо сквозь изумрудный полог и иногда видел лазурь и синь небосвода, а ночью – безграничную черноту Вселенной и свет бесконечно далеких звезд. Рэй поставил палатку, развел яркий костер и дал мне керосиновую лампу. Изредка из леса доносился вой, он то приближался, то уносился вдаль, но выйти в круг огненного света не решался – боялся обжечь усатую морду. В книге не было так любимых мной перестрелок, убийств, крови и эпичного размаха действий главного героя, спасающего если не галактику, то планету уж точно. Но что-то доселе неведомое побуждало читать дальше, заглатывать текст огромными кусками не прожевывая. Необычная война разворачивалась на страницах, но она была во сто крат, несмотря на столь древний возраст, оригинальней баталий, которые в бесконечном множестве имели место в моей книге. Несомненно, нечто привлекательное жило в столетней классике. В таком ключе прошли вся ночь и часть утра. У Рэя была кое-какая еда, так что жалобное урчание живота не отвлекало меня. Трудно просчитать, насколько я изменился за эти два дня. Удивительно, но боль потери ушла, хотя… лишь отступила на время, а я почувствовал, что вновь могу взяться за перо - разгоряченный разум не покидало стремление писать. Я бы мог сей же час сесть и настрочить мириады стихов, поэм, сонетов, но не умел. Зато запомнил некоторую толику идей, концепций и сюжетов, что посетили мою бедную голову в эту ночь, да и этого хватит надолго. Одно лишь омрачало дух, отсутствие компьютера: рукописные тексты не принимают. Я заложил его с целью вернуть некоторые долги, чтобы затем взять их вновь. Оказалось, последние мысли вышли за пределы только моей головы. - У меня где-то есть старая печатная машинка, - сказал Рэй. – Думаю, тебе понравится на ней писать. Стук клавиш подобен музыке, что вызывает ветреную музу. - Хорошо, - ответил я. – Спасибо, Рэй, просто за то, что ты есть. Он пропустил слова мимо ушей. - Знаешь, - сказал я. – Таких мест должно быть больше. - Не будет, скоро и это исчезнет. Солнце появляется слишком редко, а деревьям нужен солнечный свет, без него они дряхлеют и умирают. К тому же, становится все холоднее. Когда-то здесь были тропики, а теперь? - Но… нужно что-то сделать. Мы должны действовать, черт возьми! - Как? Я написал сборник, но и он не возымел должного действия. Я задумался на секунду. - Ты ведь поэт – лишь одна сторона медали. Что случится, если и я к этому присоединюсь? Рэй хмыкнул. - Не знаю. Попробовать можно. Вот только… ты справишься? - Конечно! – горячо ответил я и с пафосом произнес: - Мы начнем Второе Возрождение Земли… И расслабленно откинулся на спинку сиденья. - Тьфу. Опять ты со своей эпичностью, отделайся уже от нее. И почему второе? Я снова задумался, но быстро нашелся с ответом: - А первое уже было. Когда на Землю упал метеорит, вымерли динозавры, а планету сковал Ледниковый период. Тревожно зазвонил телефон, лежавший на приборной панели автомобиля. Вибрацией он цеплялся за каждую выемку кожаного покрытия и неумолимо полз к обрыву. В последний миг, когда мобильный уже полетел в пропасть, его подхватила рука Рэя и поднесла к уху. - Да? – сказал он трубку. Секунды длился призрачный разговор, уносимый радиоволнами в обе стороны. По окончанию его Рэй с вздохом сообщил: - Твой отец звонил. - И что он? - Нам надлежит явиться к душеприказчику твоего деда, он огласит завещание. Оказалось, дед кое-что мне оставил: крохотный дом за городом и небольшую часть своей трубочной коллекции с запасами его любимого табака. Что снова столкнуло меня в пучину горестных воспоминаний. И только Рэй, неотступно следовавший за мной по пятам, не позволил снова схватиться за горлышко бутыли дрянного портвейна. Чтобы избавиться от ненужных соблазнов, было решено переехать в новый дом сразу же, благо из вещей, что мне нужно было взять с собой, остались только кучи долгов. Небольшой двухэтажный коттедж, с прелестным камином в крохотной гостиной, обитой самым настоящим деревом, находился в полузаброшенном пригородном квартале. Дед словно специально подготовил дом к моему приезду. В кабинете, также с деревянными стенами, стоял старинный дубовый шкаф с дедовскими книгами. А на столе, на подставке, крохотная коллекция из четырех трубок: одного длинного чучвардена, двух трубок с изогнутым чубуком, и одной – с прямым, а чуть сбоку – два хьюмидора с Вирджиниевским табаком. С того дня я устроился на работу в сфере обслуживания, готовил гамбургеры, чизбургеры и подавал их клиентам, а через какое-то время добрый Рэй привез мне машинку. Это время с легкостью можно назвать заурядностью в лучшем ее проявлении. Со временем я вернул все долги, и жизнь моя стала чуточку спокойней, ведь больше никто не угрожал меня убить. Неслыханная удача, что у них хватило терпения. Один день, как две капли воды, походил на другой: с утра до позднего вечера работа в фаст-фуде, а ночью – либо чтение книг в свете камина, либо перестук клавиш печатной машинки. Я работал над книгой с говорящим названием «Второй возрождение Земли», зачеркивал строчки, а иногда и целые страницы, и писал их вновь. Это был кропотливый труд, ибо понял, что хорошие произведения не пишутся с первого раза. Разве что у гениев, коим я все равно не являлся. Последние дни были самыми тяжелыми из всех. Запас эмоций, почерпнутых мной у источника, подошел к концу, иссяк, как ни прискорбно. Осталась лишь концовка, снова сильная, но эфемерная, призрачная, с полем для фантазий самого читателя. И мне опять благоволи небеса, как бы высокопарно это ни звучало. С темного вечернего небосвода медленно в хаотичном танце спускался ледяной дождь. Вспомнив март, я выскочил на улицу и поймал на язык несколько кисловатых снежинок. Они таяли во рту и щипали язык, застывали на ресницах, вскоре я уже не мог открывать глаза от их тяжести. Но до чего же она была приятна. Это изумительное чувство детской радости заставляло тревожно биться сердце. Вдохновенное, спасительное безумие поглотило мою душу и разум. Казалось, этот туман должен застилать видение конца, но оно стало еще более четким, ярким и рельефным. Я бросился к машинке, и комната утонула в бешеном стуке клавиш. Талая вода вновь стекала по моим рукам и пальцам и замерзала на бумаге в слова и строчки. Не помню, когда уснул, но на утро счастливый смех все еще стоял в ушах. Там он был и когда я застыл перед дверью грозного редактора. Ситуация повторялась. Сердце бешено стучало в груди, как жаворонок, которого заперли в неволе. - Снова ты? – раздалось из ароматного тумана. Спустя год он все еще помнил меня. - Да, - слегка заикнувшись, ответил я. – Но прежде чем выставить меня за дверь, выслушайте! Я помню все, что Вы сказали в прошлый раз. Помню слово в слово и могу повторить прямо сейчас. Но дело не в этом. Право слово, я был дико зол тогда, ведь мой «великий гений», как мне тогда думалось, был унижен и опозорен. Но отрицательный результат тоже результат… - Бла-бла-бла, - редактор бесцеремонно прервал речь, заготовленную еще вчера. – Ближе к делу, «великий гений». - Я написал кое-что. Повесть. Не фантастика, нет, но и не реализм. Нечто иное. Прошу Вас. И я протянул ему рукопись. Во время чтения Виктор Рольфович ни разу не затянулся, и извечная сигара потухла - воздух стал заметно чище и свежее. - Вот мерзавец!
Ну, думаю, обойдемся без напоминаний о толерантности. Тем более что ничего такого в рецензии не будет. Знаете, почему я стараюсь избегать таких текстов? Тяжело писать критику. Это тот средний уровень между дилетантством и мастерством, когда автор знает о «подводных камнях» и старательно избегает. Тем не менее, в тексте отсутствует изящность и умелость, присуща мастерам. Вкратце о языке: Вычитывали, наверное. Он у вас без серьезных огрехов. Это очень хорошо. Единственно, вопрос снова об изящности. Повторения и сорняки. Некоторые (именно, некоторые) предложения вызывают у меня ассоциации с классиками. Они перегружены. Имхо, конечно. Метафоры ваши, признаться, удивили. Чуть ли не авангардные. «Небесная артиллерия», «могильный крест» – весьма, конечно. Красиво. Старайтесь только не переходить невидимые границы, иначе можно смутить читателя)) Вкратце о теме/идее: Идея неплоха. Но в лоб, автор, без вуали). Писатель будущего – это вы хорошо придумали, интересно. Про тех же «Перумова, Лукьяненко, Орехова», которых уже изучают в школе и, которых не любят «ценители настоящей литературы». Это некий намёк? Камень в огород мэтров? Какие они мэтры, я, правда, не знаю, не читал никого из троицы. Ссылка на классику порадовала, да. В рассказе одновременно затронуты такие проблемы писателей, как: источник вдохновения, подача рукописи в издательство, выбор между беллетристикой и «настоящей литературой», показывающей пути решения. Это гуд, как говорится. В общем, идейную составляющую сего текста назвать слабой никак нельзя. Ну а теперь сладкий сироп придирок: Извините, автор, а где фантастика собственно? «…твоя бредятина опоздала лет на сто…» ¬– значит, двадцать второй век. А научно-технический прогресс вы приостановили. Я сейчас не о портвейне). Свечи, керосиновые лампы? Ладно, свечи. Но керосин? Через сто лет нефти почти не останется, а то, что будет, поднимется в цене до безобразия (я так думаю). Откуда тогда керосин будут брать? В итоге, из «фантастики» мы имеем лишь отравленное небо. Ещё одно. Предсказуемость. Писатель принес рукопись, её отвергли, сказав «как надо писать», писатель «негодуе» (пардон), но исправляется и выдает «нетленку». Возможно, такой линейности потакает подача идеи «в лоб». Можно было подумать, как подать ту же идею но неординарным способом. Вот, после речи редактора я уже чувствовал хепи-энд. И потому особого сожаления/привязанности/каких-либо других чувств к гг не испытывал. Думал: «Та исправляйся ж ты быстрее! Ё-моё…». Представьте мое удивление, если бы гг умер. Да я бы в ладоши захлопал от неожиданности! Или нет, если бы гг убил редактора, а ? Ну это бред, конечно. Сказано так, для примера.Тем не менее, кульминация (хоть и небольшая, длиной в пару строк) есть. Развязка хорошая, понравилась. Два слова, а как много говорят! ______________________________________________ Ну, вот вам моя рецензия. Не шик, наверное. Я по привычке уже хотел вам баянистых советов надавать)). Но не мне учить сэмпая. Успехов! P.S. Вот верите, я в жизни ни разу не видел «звонких» толстячков. В кино – да, но в жизни – ни одного. Может, это мне там повезло, или это от нации зависит. С уважением. Lazutchik
7)"Я в этом кресле сижу не за этим." Вроде глава редакции, а грамотно излагать мысли не может... косяк
8) "Несколько промилле алкоголя" После того, как он начал глохтать водку в позе горниста, несколькими промилле не обошлось (имею в виду преуменьшение)
9) "У меня появилось множество друзей и подруг, со многими я спал, и иногда попадались красивые." Первое - некрасивых женщин не бывает Второе - разбить на два предложения, ибо по смыслу, можно предположить, что ГГ спал не только с подругами, но и с друзьями. Третье - немаловажная деталь. Большинство людей говорят это, не осознавая некорректности сказанного. "Красивый" - слово больше подходящее для неодушевленных предметов. Да я знаю, что многие авторы пишут именно так "красивая девушка" и т.д. Однако, по правилам этикета это неприемлемо. Существует множество синонимов, поэтому лучше используйте их - привлекательная, обворожительная, симпатичная и т.п.
10) "Однажды утром вечно веселый он вломился в мою квартиру." Незаконное проникновение в жилище? Вы об этом? Следовало бы прояснить момент...
11) За эту руку меня схватил мой старый настоящий друг, не чета собутыльникам. Рэй. Странный типок Ваш ГГ. Нет чтобы пойти поплакаться к другу - он каких-то бомжей выискивал, пропойц...
12) "А из подножия скалы бил крохотный ручей, едва заметный из-за своей кристальной чистоты, казалось, что палые листья плывут прямо по воздуху. Рэй попил воды из источника и спросил:" Вот в этом предложении больше фантастики чем во всем тексте. Через столько лет (что аж Лукьяненко начали изучать в школах) не думаю, что где-нибудь на природе можно будет попить воды и не отравиться (ИМХО) Вспомнив март, я выскочил на улицу и поймал на язык несколько кисловатых снежинок. Вот вот - чистый, но уже кислый снежок
13)Изредка из леса доносился вой, он то приближался, то уносился вдаль, но выйти в круг огненного света не решался – боялся обжечь усатую морду. Кто вой, боялся обжечь усатую морду? ___________________________________________ Ладно, теперь обобщим-с: - Весьма лаконичный стиль повествования не напрягает глаз, но от статичности сюжета устает мозг Выезд на природу - очень хороший ход, дающий читателю встрепенуться от однотипной рутины. Однако, следовало бы накидать что-нибудь и до этого момента. - Есть небольшие логические ошибки, потеря смысла в предложениях но это ерунда - Теперь о жанре. Понимаю, что один сужает для себя границы этого жанра, другой - расширяет. Однако на мой взгляд, если сказал "А" то скажи и "Б". Если пишешь о будущем то начни отталкиваться от настоящего. Оглянись и посмотри: научно-технический прогресс не стоит на месте, природа загрязняется, труд человека автоматизируется... Как бы не хотелось написать о лучшем, призадумайся - сначала глянь на настоящее. Иначе получится сказка... В тексте попалась фраза типа "выпить дешевого портвейшка". Угу... действительно пойло на все времена Через лет десять придумают дешевое спиртное, от которого будет выносить мозги (как случилось с внедрением на рынок небезызвестных "отверток") - конкуренция не выдержит, и сомневаюсь что этот "божественный нектар" останется в производстве. Поэтому думай - развивай созданный тобой мир, подключай воображение и знания, коими ты сейчас обладаешь. Все должно происходить последовательно и иметь детерминанты. - Описания на высоте, но не везде __________________________________________ Не могу не отметить уровень автора, который несомненно растет в создании рассказиков. Наконец, процитирую Виктора Рольфовича: "Вот мерзавец!"
Эх, что я нежить что ли какая-то? Ладно, раз назвался груздем, то полезу в кузовок. Сейчас глянем, что во мне осталось из художественной литературы... после двух недель ваяния научной работы Итак, останавливаюсь на САМЫХ (на мой взгляд) ярких косяках:
1) "...маслянистой пленкой вчерашний чай, похожий на нефть." Не очень удачное сравнение. Расскажу пример из жизни: когда жирными губами пьешь из кружки чай, то на поверхности остаются маслянистые разводы. Однако, сам чай нельзя назвать пленкой, тем более, что в нем ничего схожего с нефтью будь-то даже чифир...
2) "Руки мелко тряслись" Да что такое? Вот Вы умеете "мелко трястись"? Я нет Мелкая дрожь - это другое дело
3) "отличалось от остальных, имея всего восемь этажей в высоту, смотрелось, как белый гриб в огромном бору." Отличалось... смотрелось... Явный перегруз... Здесь же - как белый гриб на лысой полянке. при таком раскладе его видно невооруженным взглядом
4) "И вдруг небо закрыла тьма. Я так ей обрадовался, что рассмеялся." Сразу возникает образ сумасшедшего гения - еще бы дописать "...небо закрыла тьма. Сверкнула молния. Я так ей обрадовался, что раскатисто рассмеялся, вознеся руки к черным тучам." Короче, дешевенький образ...
5) "витиеватыми струями" Почему струями-то? Этот термин больше применим к жидкостям, а не газам. Дым клубился - это другое дело
6) "...то грузным басом, соответствовавшим его комплекции..." У толстячков частенько звонкие (вплоть до писклявых) голоса. Это так. На будущее _____________________________ Если честно (в принципе как и всегда) мне надоело дальше читать. Не знаю почему - может быть из-за того, что вижу текст второй раз; может быть вновь сказалась излишняя статичность работы... но я реально не могу заставить себя прочитать дальше , несмотря на то, что рассказец неплохой, и понравился мне неделю назад Извини, но если ты не против я продолжу попозжа - скорее всего завтра.
Рэй, Виктор Рольфович Даааа, Уважаемый... Не думаю что здесь получите больше комментов чем в дуэли ________________________ С искренним уважением, сами знаете кто
0
(имею в виду преуменьшение) 
будь-то даже чифир... 
Вот Вы умеете "мелко трястись"? Я нет 
, несмотря на то, что рассказец неплохой, и понравился мне неделю назад 
