К полудню с отрывного календаря еще таращилось вчерашнее восьмое, а в глади складного зеркала оттягивал веки похудевший, но бодрый Аксель, демонстрируя нисколько не желтушные белки глаз. Он скосился, и вместо смуглой рожи я увидел матушку, в который раз заминающую календарный листок. Ей не хватало смелости, чтобы оставить от прошедшего дня лишь неровно оторванный край, наверно это всё цифра - бесконечность якобы не наступившего сегодня. - Помочь? Мать невольно дернулась, тихий треск – и вот, девятое сентября. Сверх всякого чаянья, правда? Она обернулась, мелькнуло смятение, спешно прикрываемое участием, но я уже клал зеркало на прикроватную тумбу. Торопливые шлепки пластиковых тапок, упс, авария - подлокотник дивана, на бедре опять будет синяк. Я не видел – догадывался. От матушки слегка попахивало спиртным, кислинкой, хотя приятной, скорее всего, рюмка заплясала в подрагивающих руках, плеснула вино через край. Оправив под моей спиной подушку, мать присела рядом. Да, так и есть – россыпь красного на халате, почти незаметная в набивных цветочках, если бы не капнуло в карман. Оттуда назойливо торчал корешок молитвенника, теперь словно окровавленный, а на лице мамы, вероятно, искрила уверенность, она и пила для этого, чтобы отбросить сомнения – ведь бог поможет. Но я опять же не смотрел. - Как ты, Акс? - Прекрасно. - Волнуешься? - Нет. - И правильно, - мать провела по галочке моих сросшихся бровей, игриво тронула кончик острого носа. Но посерьезнела. Оттянув узловатыми пальцами ткань, зашуршала страницами брошюры, не доставая. – Ночью я молилась… - Как и весь предыдущий месяц. - Да, как весь месяц! – она грохнула, эхо пробежалось по пыльным шкафам, звякнуло посудой и исчезло где-то за дверью. Помолчав, матушка добавила спокойней. – Я ни дня не пропустила, взывая к Богу. Болезнь отступила. Глянь! Мать схватила зеркало, ткнув мне в лицо - как всегда скривился насмешливый Аксель, а поверх рыжела копна матушкиных волос. Забавно. - Ну вот, ты улыбаешься, - голос потеплел. – Это Божья сила выкорчевала недуг. - Лекарства. - Господь, Акс, только Господь… Они не заберут тебя в Карантин. Ты здоров. Матушка клюнула меня в щеку сжатыми губами, чтобы не почуял алкогольное амбре, но не ведала, что раньше ее мысленно иду к початой узкогорлой бутыли на кухонном подоконнике. Слышу бульканье, глотки. И так до вечера, пока в дом не впорхнет медсестричка.
Мать покинула меня, я поднялся, почти не шатаясь от слабости, что недавно пропитывала влагой белье, ощущая легкую сонливость. Не резали боли, не тянуло блевать. Я чувствовал себя гораздо лучше. Беспокоила лишь тяжесть в подреберье и еще сильнее - на душе. Через комнату протащился к полке, выудил книгу – надо было чем-то заняться. Сел обратно в подушки, но читать не смог. Кололось чертово перо, извертелся, чтобы его достать, а оно из-под пальцев ускользало вовнутрь. На кухне хлопнула открываемая пробка, и я отбросил книженцию.
Знал ли больше чем мать? Наверняка. Знал, что в капсулах, однажды разобрав несколько, вместо лекарства мел. Что к ночи меня увешают датчиками, возьмут кровь. А затем буду давить, не особо-то желая, анализ в банку. Скоростные тесты выявят всё тот же гепатит, медсестра, скорбно потупившись, удалится и, словно ждали под дверью, ввалятся санитары. Матушка всплеснет руками: «Как же так? Это остаточные явления, дайте еще срок». Они погрозят пальцами: «Не-е-ет. Ровно месяц на поправку, секунда к секунде. По окончании больные изолируются, чтобы не подрывать моральный дух здоровых людей, не отягощать их жизни, не выделять кадры на заботу о немощных. Ничего личного, всего лишь распоряжение властей». Но безусловно пообещают: «В Карантине его подлечат, и он вернется домой». Как бы ни так. Отец не вернулся. Никто не возвращался оттуда, по крайней мере, я таких не встречал. По слухам Карантин – это остров, где полно зелени и свежего воздуха, хотя другие говорят, что там камни и выжженная солнцем земля. Вскоре узнаю сам. Санитары поведут, и матушка, едва держась на ногах, заплачет, но кинет вслед что-то ободряющее. А сердцем будет меня винить, что не молился с ней также искренне. Ведь и себя упрекает – за отца тоже не билась лбом об пол. Я конечно вернусь, кто как не мать в этом сведуща - Господь приведет меня обратно. Ха! Веришь ли ты в бога, Аксель?
***
Автобус, двери которого, пшикнув, сошлись спиной, был неплохо оборудован. Приняв торчащую ручку за поручень, я чуть не оживил лифт для инвалидных колясок, внутри помещались лежаки – над ними громоздились приборы, свешивались кислородные маски. Для ходячих предназначался ряд откидных кресел, в одно из них я и бухнулся – самое ближнее, лицом в салон. Бросил под ноги рюкзак с вещами, прикрыл глаза, будто собираюсь вздремнуть, но сквозь ресницы с любопытством разглядывал пассажиров. Автобус резко тронулся. Мужчину в наушниках, плывущего на мощных гитарных рифах, накренило, падая, он едва не впечатался в грязь резинового коврика, но неожиданно упруго для обрюзгшего тела подался назад. Выругался и пристегнулся, воткнул наушники поплотнее. Брызнул ингалятором в зубасто-алую пасть. Не будь этого, я бы решил, что он собрался на автопрогулку. От двоих других торчали лишь подошвы на топчанах – без единой потертости, словно те не шаркали по асфальту. По ботинкам едва ли определялся пол, и только стоны на высокой ноте выдавали женщин в несчастных. А в хвосте трясся бедный и бледный паренек – то ли от тревоги, то ли по мелким ухабам - может, чуть младше моих двадцати, глазами ища сочувствия, но вредный гад, что накрепко засел во мне, приказал жалости заткнуться.
Через замазанные краской окна различался лишь свет фонарей, потом и он исчез. Белила посерели – ночь поглотила шустрый автобус. Меня начало смаривать, внутренний режим ведь никто не отменял. - У вас все в порядке? – вдруг грянуло из динамиков. Паренек охнул, подскочил, вздернув голову. Я тоже напугался, этак может и сердечко встать, хотя кому какое дело, раньше сдохнешь – раньше слезешь. У мужика оказались отличные наушники, женщины отозвались стонами. Мы с парнем, отдышавшись, промолчали. - Значит, все о’кей, - за басом раздался щелчок. Затем прогудело, еще раз, но не из кабины – то вдалеке сигналили корабли.
Немного погодя окна вновь залились огнями. Над потолком кричали чайки, мне казалось - они крыльями задевают автобус, но, видать, это ветер бился изнутри. Запахло свежестью и солью, рокот становился все слышней, превратившись в гул с шепотом и плесками. Верно, нас привезли в порт.
***
У трапа мы оказались не одни, выстроилась целая очередь. Кого-то поднимали, кто-то управлялся без помощи. Белый океанский лайнер горел кругляшами иллюминаторов, гирляндами ламп по периметру палуб и золотился надписью – «Благодетель», глядя на него, мне начинала нравиться эта поездка. Не слишком ли рано я стал проклинать судьбу? И, взойдя на борт, уже лелеял мечты о просторной каюте, бархатистых полотенцах, мягкой постели, когда некто властный отбросил меня к черному проему трюма. К стаду таких же больных, гремящему ступенями в еле мерцающем свете, галдящему возмущением и угрозами. Дорогу стеной огородили санитары, как всегда в накрахмаленных, топырящихся на сгибах спецовках. С кулачищами, что готовы проломить черепа отважившимся развернуться, и я, совершенно упав духом, завидовал тем, кто без сознания был прикручен к носилкам в этом поезде спускающихся в ад. А еще мучился вопросом - кто же там наверху за манящими стеклами? Знают ли об опасном соседстве или же согласились на некий экстрим? Санитары растекались в любезностях, поддерживали под локотки, бесконфликтно, но настойчиво проводя как по ленте к трюму. - Пожалуйста, проходите. Вам хватит места, есть специальная аппаратура, вы не будете ни в чем нуждаться, - одна фраза на всех. Глядя с пристани, я бы им поверил, если б сам не вошел туда и сейчас не преодолевал последнюю ступеньку, а за ней - огромная, обитая железом яма. В мигании периферических ламп копошились люди, рассаживаясь, укладывая лежачих на нижние этажи привинченных нар. Здесь же висели аппараты дыхания, дефибрилляторы, но датчики были мертвы.
Кто мог говорить, проклинал правительство, остальные либо стонали, либо, тяжко дыша, метались в беспамятстве. Своих соседей по автобусу я потерял уже на входе и теперь, перешагивая наваленные повсюду тюки, глазами искал их. Толкаясь, протискиваясь вперед. Меня схватили за руку, пахнуло старостью и чем-то еще противным, наверно так воняет мясо, разлагаясь. Я оглянулся - иссохшая женщина, одетый скелет, дергала рукав моей клетчатой рубашки. В морщинах блестели бисеринки пота. - Медперсонал, - просипела она через одышку, - не знаете, где медперсонал? Я не знал, просто стряхнул ее. Мы все тут в равном положении. Она быстро нашла замену. - Где врачи? – еще раздавалось, когда осилил пару проходов и увидал на верхней полке толстяка. Мужик все так же забавлялся плейером, словно был выше творящегося беспредела. Я на него начхал, на раздолбайски отстраненного меломана, разве чуть завидовал, а вот бледного паренька выискивал, как родного. Того - с глазами кролика, что чувствует нож под горлом, меня всегда коробила расправа над животными. Пришлось осилить трюм, прежде чем разглядел его у стенки, забившегося между стойками нар - похоже, он привык находиться в аутсайдерах. Парень растирал кулаком сопли. А верхний ярус пустовал. - Не занято? Паренек всхлипнул. - Нет. Кажется. - Кажется, ты ревешь, – я оперся на выступ, чтобы взобраться. - Не-а. - Как знаешь, - швырнув рюкзак, залез, опрокинулся на продавленный матрац, ощущая жесть арматуры. Неудобно, и черт с ним. Я хотел хоть чуть расслабиться, подобно жирдяю, жаль нет наушников – врубил бы что-нибудь из олдскула, например Буллетов. - Джо. Джо Гросс, - послышалось снизу. Свесившись, увидел все те же затравленные глаза, в них плыли слезы и, кстати, судя по качке корабль тоже отплыл. - Клаус, - оскалился, - Санта Клаус. Так уж меня назвали. - Очень приятно, Клаус, - паренек вновь захлюпал. Я повернулся к стенке, надеясь, что сон придет сразу. Но сосчитал много баранов, слонов и винтов крепления, прежде чем забылся.
Снились чужие ступни, бьющиеся об лестницу – подошвы, не знающие асфальта. То была женщина из автобуса – которая, хрен разберет, ее волокли, а я, пытаясь слиться с поручнем, восходил за процессией туда, где чернела ночь мертвее мертвой. Поближе бы глянуть на них обеих. И крался, выворачиваясь за спины санитаров - безвольно свисающая ладонь махала мне, ботинки отстукивали по металлу. Моталась грязная простыня, мелькали белые спецовки, но не более. Лишь локоны, подобные материнским, терлись о чужие ноги. Шагнув из люка, я увидел точки звезд. Санитары возвысили покойницу на руках…
Всплеск. Ору. - Какого дьявола! – гаркают мне в ухо. – Что ты здесь делаешь? Отправляйся назад! Или… - Или? Безумно колотится сердце. Я сплю? - Или «или». - Да-да, конечно, - сдаюсь, передо мной еще мелькают нестоптанные подошвы на фоне бурлящего океана. И чувствую укус иглы, когда меня ведут обратно…
Лязг, резкий свет. - Приплыли! Я, очухавшись, давлю на виски – там марширует целая гвардия. Гудит и стонет растревоженный трюм, подо мной дергает носом Джо, словно и не ложился. Мне хочется о чем-то его спросить, о чем-то случившемся ночью. - Эй, Гросс, ты как? - Ничего. - Совсем? - Да, совсем. Будто меня растерзали. Или… или вот-вот…
Я не сумел бы его утешить – то самое, болезненно немощное чувство грызло, как мышонок головку сыра. И все же уповал на то, что мы оба беспросветно дрыхли. Лучше так. Пора выгружаться. Спустив ноги с полки, сгреб вещи в охапку. Спрыгнул. Гросс тоже поднялся, а остальные – кто как смог.
*** Нас сгрудили и погнали на сушу. Хотя нет. Мускулистые по лекалу санитары вновь стали приторно вежливы – принимали вещи, поддерживали носилки. Пихали разноцветные таблетки, лишь стоило протянуть руку. Но никто не встречал новоприбывших, словно остров вымер. Он действительно зеленел, гораздо легче дышалось, а песок все же был истоптан и не нами. По лункам следов прыгали блики, будто сотни зеркал сигналили с корабля. Я развернулся, глядя на лайнер поверх голов. К иллюминаторам липли люди с окулярами - то ли с биноклями, то ли с подзорными трубами. Внутри гнусавил предупреждающий голос. - Опасная зона! Не покидать палубы. Держать окна и двери закрытыми. Туристам просьба соблюдать меры предосторожности! Ах, вот оно что. Туристы. Решили пощекотать здоровую, хех, психику рисковым мероприятием, поглазеть на свое будущее, если болезнь поразит их тела. - Туристы?! – воскликнул Гросс. - Они, родные, – я, ощерясь, вовсю махал лайнеру. – Мы в зоопарке, дорогуша – к вольерам не приближаться, с рук не кормить. Попробуй плюнуть – может быть, заразная слюна долетит с попутным ветром. - У меня СПИД. - Трахни санитара. - Я не… мне занесли при вакцинации. - Когда-то надо начинать, - дернул плечами. И он вдруг побежал, смешно юля на кривеньких ножках в обвисшем трико. - Хочу обратно! Мама, мамочка! – Джо нырял под руки санитаров, ловящих вместо него пустоту, пока не повис в железной хватке. Я не должен был этого слышать, просто ринулся за ним. «Эвтаназия запрещена, но у меня есть право на исключение» - вот что прошептал здоровяк в спецодежде и толкнул обмякшего парня мне. - Забирай друга. Джо закатил глаза, падая на песок, я было подумал, что смертельная доза введена, что яд уже течет по венам, но, кажется, Гросс просто лишился чувств – с помощью или без оной. Людской гомон смолк, даже стенания стали тише. Я поддернул рюкзак, вскинул к нему сумку бедняги, а его самого погрузил на загривок. Через пляж вилась единственная тропа, дальше в лес. Дальше – еще дальше. - А что, мне здесь нравится! – крикнул. – Как там? «Вам хватит места, есть специальная аппаратура, вы не будете ни в чем нуждаться». Кто со мной? Кроссовки увязли, по мышцам проскочила судорога – тощий Гросс оказался тяжелым, но я, согнувшись, принялся штурмовать берег. И, кроме своих волочащихся других шагов не различал.
***
Лес был не лес, а так – плотные ряды деревьев, сцепившихся ветвями, словно в борьбе за произрастание. Их кроны ругались между собой, шелестя. Редкие птицы сбрасывали за шиворот игольник, присыпали дорожку шелухой семян. По воздуху лодками скользила сухая листва и замирала под ногами, а между стволов уже виднелась кровли обитых «вагонкой» домов. Жилища и вправду напоминали вагоны – длинные, двухэтажные, выстроенные беспорядочно, кое-как. Стояли лавочки, навесы – тоже вне ландшафтного дизайна, воткнутые в посыпанную галькой почву. И никого. Ни гулянок, ни бесед, ни любопытствующих глаз. Я аккуратно положил Гросса на одну из скамеек, туда же сбросил вещи. Потянулся, разминая затекшую спину. В ушах звенело, но, как понял, не от натуги – этот звон был металлическим, будто стучали по железной рельсе. Тогда за ветвями на алюминиевой крыше я и увидел крест. Церковь, не иначе. - Вот черт, - вырвалось у меня.
- Так много вас? – скрипнуло от земли, а из-за лавки показалась голова, обвязанная платком. И только после – тело без конечностей на колесной доске вроде скейта. На меня лупился… не дед, как примерещилось, но что-то седое и пыльное, заросшее. Вне возрастов. - С тридцатку наберется. - Это славно, - протянул дед-не-дед, - значит, поместитесь. Он кивнул на крайний дом. - Правда, там была ого-го какая зараза, но если получше проветрить, сойдет. Ветер снова вонзил мне в уши треклятый звон, а в нос – мертвечину. Я сморщился. - Привыкнешь. Не успеваем закапывать. - Что, все так плохо? Остались ты да я и тот звонарь? – решил я шуткануть. - Звонарь… - «дед» сплюнул, - Козел он, а не звонарь. Народ-то в церкви – ходячие, лежачие, наполовину. Без ухода, без лекарств, почти впроголодь им одно дело, как днями напролет молиться, авось Бог спасет. Я уже не верю. - Но верил? - Была беда. Когда прибыл коз… звонарь, святой отец - единственный здоровый из всех, он выстроил божий дом. Как сейчас помню, пёр на себе крест – этакую махину, едва не надорвался. Может, поэтому к нему и потянулись люди, а потом вдруг стали поправляться. - Поправляться? – я решил, что ослышался. «Дедок», нахмурившись, почесал грудь подбородком. - Ты слушай, коли напросился. Их, чудесно исцеленных, тут же забирали на материк. Довозили или нет, скорее, скидывали посреди океана, чтобы те не рассказали правду о Карантине. А вот со священником у инспекторов был долгий разговор. Видать, попер он из города каких-нибудь сильнейших препаратов, а ссылался на промысел божий. Мошенник. Но факт в том, что больше он в церкви не появился, да и рехнулся совсем - как служба, берет палку и давай колотить ею, что ни слова не слыхать. «Дед» неожиданно захохотал, закаркал. - Смех ли, святой и здоровый сошел с ума? Он указал глазами вниз, под горку. Наверно, так выглядели мои детские мечты – там, среди елок и гирлянд стоял разрисованный домик, будто пряничный, не походящий на вагон. А у тропинки, за низким забором торчала прибитая к столбу табличка: «Санта Клаус. Загадай желание». Позади ограды начиналось, стелясь до горизонта, поле в наспех сколоченных крестах. Не церковных. То были могилы. - Ну как? Это его жилище, – «дедок» все кхекал. – Бог от души потешился над всеми нами. - Санта Клаус… - выдохнул я. На лавке завозился Джо, приподнимая голову. - Ой, блин, - тронув лоб, он бухнулся обратно. - Тяжелый? – спросил дед. Я усмехнулся. - Неподъёмный! А если честно – выстегнулся, когда пытался бежать. - Не сам, небось? Санитары. - Все возможно. Парнишку зовут Джо. - Я - Лемми. А ты? - Он – Санта Клаус. Так уж его назвали, - прошелестело со скамейки. - Да пошли вы! – взъерепенился дед-не-дед. – Шутнички! Раскачав свою тележку, бурча под нос, он покатился прочь за дома. А лес уже оживал треском веток под подошвами и колясками остальных страдальцев. С другой стороны от церкви тащилась похожая толпа.
Видал немало фильмов, где враги, прежде чем накромсать друг друга в фарш, бычатся, сражаясь взглядами. Смешная аналогия для стада инвалидов, но уж пришла на ум. Я невольно прыснул. Они застыли: «старожилы» – сплошь темные от солнца, а возможно, забыв умыться, в не слишком опрятных нарядах и у кого-то – с чужого плеча, но до остроты заточенные болью, с ранеными на руках. А новички еще не проглотили слезы прощаний, не стерли следы цивилизации и были разбиты - морально и физически. Молча просили пощады, тогда как местные, должно быть, мысленно сокрушались: «Еще братия на кусок черствой буханки», хотя недавно такими же чужаками пришвартовались к негостеприимным берегам. Но все стояли плечом к плечу, кроме меня с Гроссом, пожалуй. На нас и глядели, как на мебель, видимо потому, что мы не были столь сплочены. А еще толстяк, сорвав наушники, выкрикнул. - Жрать-то здесь дают?
Я ждал, что сейчас полетят копья и уже приготовился нагнуться, но от «старожилов» отделилась лишь одиночка. Ее кожа бугрилась, как у жабы, шишки росли даже среди остатков волос, а вместо носа зиял провал. Я бы такой не вдул и за миллион баксов, оклемавшегося Гросса замутило, судя по икающей глотке. - Меня зовут Зои, - голосок у тетки тоже квакал, – старшая, пока не помру. И до того, как посыплются жалобы и предложения, озвучу правила Карантина. Кто будет не согласен, может сразу отправляться туда. Ее длинный ноготь указал на поле с крестами. - Они покажутся взаимоисключающими, но опять же… Взмах к могилам. - Итак, все просто. Первое – каждый сам за себя. Второе – не жди помощи. Третье – помогай по мере сил. Чувствуешь близкий конец – ползи на кладбище. Чувствуешь близкую кончину другого – пинай на кладбище его, останется только закопать. Тут нет уборщиц - чистить посмертные испражнения. Тут нет погребальных контор для шикарных похорон. Безносая вдруг заткнулась, и словно впервые меня увидела. И Джо. - Заразный? – подалась к нему, принюхиваясь своей дырой. - СПИД, - отшатнувшись, Гросс обтерся об сосновый ствол за скамейкой. Она мотнула жабьей харей на мой беременный болезнью живот, выпирающий из-под рубашки. - Это? - Гепатит. - Встать в строй! - гаркнула. - А вы можете расходиться, - бросила она своим. Галька тут же зашуршала, вот только я не привык к приказам, а что до Гросса – тот просто опешил. - В строй, я сказала! – заорала, и слабая с виду, ухватила наши вещи, швырнув в людскую массу. Уверен, следующими полетели бы мы, если б Джо не соскребся с лавки, а я не поперся за ним. Сзади топала Зои. Со сложенными за спиной руками она опередила нас, изучая шепчущихся, озадаченных новичков. - Никто праздно не шляется. Никто не высовывает нос на улицу. Во избежание лишних контактов, вместе собираемся только на обеде и в церкви. - А можно вообще без «вместе»? – зачесалась едкость, как всегда. - Не жрать можешь, - в живот уперлись кости Зои, она дыхнула так, что перебила вонь кладбища. – А лекарства принимай, лекарство тут одно – молитва. Ты же приехал лечиться, не подыхать? Я примолк. - Устраивайтесь, - обратилась безносая ко всем, ткнув на вагон, что показывал «дед». – Дом пуст, а вещи прошлых жильцов - в огонь. Понятно? Ответил дружный хор: - Да! Ну, как на уроке, ей богу. Мимо скамеек, огибая навесы, люди гуськом потянулись к ступеням некрашеного, с подмокшей древесиной дома. Каждый проходящий встречался с колким взглядом Зои, будто под рентгеном, и каждый опускал глаза. Толстяк шел, отвернувшись, но без наушников. Последние оставшиеся подняли несколько носилок. - Стоп. Что там? – безносая свесилась над лежащими. - Этот подходит, - пропустила она одного. – А здесь коматозники – сразу к могилам. Зачем занимать лишние места? Просто душка! Мне захотелось врезать ей, чтоб не поднялась, только знал – восстанет аки Иисус и уж тогда отплатит по заслугам. - Особое приглашение? – подняла бровь Зои. - Клаус, пойдем - потянул меня Джо.
«Санитары растекались в любезностях» - растекались, точно ? Не «рассыпались»? «Здесь же висели аппараты дыхания, дефибрилляторы, но датчики были мертвы.»- висели, точно? Это довольно громоздкие ящики. «а вот бледного паренька выискивал, как родного. Того - с глазами кролика, что чувствует нож под горлом, меня всегда коробила расправа над животными.» - здесь кажется, что нож у горла самого парня, а не гипотетического кролика. Наверное, лучше перефразировать. И еще – о кролике лучше упомянуть раньше, а то отсылка к несуществующей ассоциации.
«То была женщина из автобуса – которая, хрен разберет, ее волокли, а я, пытаясь слиться с поручнем, восходил за процессией туда, где чернела ночь мертвее мертвой.»- сложно для восприятия
Дальше, вот этот отрывок: « Всплеск. Ору…» И до: «Спустив ноги с полки, сгреб вещи в охапку. Спрыгнул. Гросс тоже поднялся, а остальные – кто как смог.» Показался очень сумбурным, какие-то световые пятна вместо картинок, возможно, это верно передает ощущения героя, но мне тут тупо, не понятно, что происходит. Оч обидно. «дальше в лес. Дальше – еще дальше.» - понимаю, что намеренный повтор, но все равно смотрится – неочень «Лес был не лес, а так – плотные ряды деревьев, сцепившихся ветвями» - не понял…. А что тогда – лес, если не множество деревьев? В чем была разница? Вот у Стругацких, скажем все просто и понятно "Камень был не камень, а объектив телепередатчика" - совсем другое дело «Они застыли: «старожилы» – сплошь темные от солнца, а возможно, забыв умыться, в не слишком опрятных нарядах»- деепричастный оборот, тут не очень здорово выглядит, имхо Вообще, предложения, описывающие встречу старожилов и новичков, конечно, здорово построены, оформлены как поток сознания, но, по моему мнению, по стилю выбиваются из текста, кажутся слишком зыбкими что ли, да и затрудняет восприятие «с чужого плеча, но до остроты заточенные болью, с ранеными на руках» поэтично, но моим квадратно-гнездовым мозгам не дает конкретного образа.
Интересно, и даже весьма, сейчас примусь за продолжение. Итоги подведу потом, а сейчас промежуточные впечатления. В начале была удивлена, что у героя не какая-то ужасная еще неизвестная науке болезнь, от которой после определенного периода можно либо излечиться либо нет. А него просто гепатит. Вообще, мир, «большая земля», вызывает намного больше интереса, чем замкнутое сообщество больных. Чего это ради в тех краях решил изолировать больных? Уж не потомки ли гитлера там у власти? Как сформировалась такое общество, что на него повлияло? Идеология? Эпидемии? В этом заключается странность – а странность это еще и загадка, которая возбуждает интерес. Понравилось, как Зои называют безносой (по аналогии со смертью). При чтении вспомнила и «Выбраковку» Дивова, «Дом, в котором…» да еще богоугодные заведения из «Ревизора», где больные как мухи выздоравливают. Нарочно за цитатой слазала: «чем ближе к натуре, тем лучше, - лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет.» Задумка увлекает, стиль… хорош, но на мой вкус, порой излишне завитушист. Продолжаю читать.
Стиль тут определенно есть и стиль интересный, НО только то и дело царапает что-то. Это все можно было назвать и особенностями авторской речи, но все равно, укажу на то, что смутило: «Он скосился, и вместо смуглой рожи я увидел матушку, в который раз заминающую календарный листок» - не могу понять, что именно меня смущает… Возможно резкий переход: сначала Аксель, Он, потом Рожа, потом Я – и все это об одном. Слишком частая смена имен для одного, к тому же начального предложения. «Мать невольно дернулась, тихий треск – и вот, девятое сентября»- я тут запуталась в последовательности событий. «Заминала» - это значит смяла но еще не оторвала листок? Не сразу картинка рисуется… «От матушки слегка попахивало спиртным, кислинкой, хотя приятной, скорее всего, рюмка заплясала в подрагивающих руках, плеснула вино через край. Оправив под моей спиной подушку, мать присела рядом. Да, так и есть – россыпь красного на халате, почти незаметная в набивных цветочках»- здесь странным кажется переход к заплясавшей рюмкой: если от женщины пахнет вином – первая ассоциация – значит она пила. Пролитые и высохшие капли особого запаха не дадут. Имхо, фразу с рюмкой – лучше бы пристроить после капель, логичнее выйдет. «она и пила для этого, чтобы отбросить сомнения – ведь бог поможет.» - здесь странно смешаны в одну фразу выпивка с богом. Может быть - «обрести уверенность, что бог поможет..» А то можно подумать, что помогает он только пьяным «Но я опять же не смотрел.» - куда не смотрел? Разве она при нем пила или молилась в этот раз? «Да, как весь месяц! – она грохнула, эхо пробежалось по пыльным шкафам,»- «грохнула» по началу воспринимается как «упала» «Автобус, двери которого, пшикнув, сошлись спиной»- за спиной « я чуть не оживил лифт для инвалидных колясок, внутри помещались лежаки – над ними громоздились приборы, свешивались кислородные маски.» - лучше бы разбить предложение, а то кажется, что все это добро находится в лифте. «Мужчину в наушниках, плывущего на мощных гитарных рифах, накренило, падая, он едва не впечатался в грязь резинового коврика» - а вот это отлично, нет, правда здорово. «торчали лишь подошвы на топчанах – без единой потертости, словно те не шаркали по асфальту.»- необходимо разделить котлеты и мух. Топчаны, как правило, по асфальту не шаркают «По ботинкам едва ли определялся пол, и только стоны на высокой ноте выдавали женщин в несчастных.»- женщин в несчастных? Странно звучит, я бы посоветовала перестроить, что-то типа «выдавали в этих несчастных женщин», ну или вообще обойтись местоимением. «Белила посерели – ночь поглотила шустрый автобус.» - мне кажется «шустрый» тут не самое удачное слово, он слишком скорбный для шустрого. «Паренек охнул, подскочил, вздернув голову.» - который паренек тут имеется в виду? Вот этот? «А в хвосте трясся бедный и бледный паренек». Если он в хвосте – почему герой сначала посмотрел на него, а не на соседа? И еще такой вопрос: сколько в салоне людей? Дважды упоминаешь одних и тех же – это значит они впятером едут, или есть кто-то еще? Лучше указать на это сразу. «Немного погодя окна вновь залились огнями» - может быть «светом»? я понимаю, что «огнями» - красивее, но сквозь краску отдельных пятен не различишь. «Белый океанский лайнер горел кругляшами иллюминаторов, гирляндами ламп по периметру палуб и золотился надписью – «Благодетель», глядя на него, мне начинала нравиться эта поездка.» - тут ошибка в согласовании «глядя на него, мне начинала нравиться». Лучше «при взгляде на». И… не слишком ли герой стал наивным, его настроение до того казалось мне скорее обреченно-насмешливым, и тут раз и разомлел от дешевых фонариков и дурацкого названия. Может быть чуть смягчить эффект, иначе сказать. Мол, настороженность отступила но чу-у-уть-чуть. «К стаду таких же больных, гремящему ступенями в еле мерцающем свете, галдящему возмущением и угрозами.»- Перечитай вслух. Будь здоров
Ну настолько глубокой мысли здесь не закладывалось - фантастически реальное место, да. И друга он не терял, пока по крайней мере, и на пропажу Зои ему плевать, а текст подается от Акселя. Про эмоции - согласен. Спасибо.
0
