Когда нас вынесли в зал, мы как всегда гадали, кого из нас недосчитаемся мы сегодня. Все дни делились для нас на удачные и неудачные. Если мы все возвращались домой в полном составе – день был удачный, если кто-то из нас падал на пол – это был неудачный день. Как всегда перед чаепитием выступил старый чайник, напомнил нам всем, что файф-о-клок – наш священный гражданский долг перед родиной, правь, Британия, и все такое. Я вспоминал, как когда-то слушал эти слова с замиранием сердца, представлял себя не безвестной чашкой в «Гордон Рамзи», а членом королевского сервиза династии Виндзоров… Молодость… Сейчас я уже слышал пылкие речи нашего чайника с долей скептицизма. Конечно, наш гражданский долг – это святое, но перспектива разбиться вдребезги меня не радовала. Я предпочёл бы выполнять свой долг без риска быть разбитым на осколки. Например, чтобы полы в «Гордон Рамзи» делали из мягкого войлока, а также столы и стулья… Впрочем, я отвлекаюсь. Нас вынесли в зал. Как всегда я вспоминал, с каким замиранием сердца я вышел в этот зал первый раз, как всё было красиво и сверкало, я чувствовал себя личной чашкой принцессы Дианы или Оливера Кромвеля, не меньше. С годами мой восторг немного поубавился, впрочем, я всё равно был восхищён убранством нашего кафе. Как всегда перед чаепитием мы потихоньку помянули тех, кого с нами нет: две чашечки, молочник, маленькое блюдце. Сахарница обмолвилась, что если разобьют ещё одну чашку из сервиза, нас могут списать, а на наше место… чш, чш, все зашикали на сахарницу, что вы такие ужасы говорите, мэм… Я гадал, кто из нас разобьется сегодня. Было у меня предчувствие, что кто-то из нас отправится в последний полет на пол. Так было на душе в день, когда разбился молочник. Я посмотрел на чашечку с розой на бортике – она мило улыбнулась мне, и я попросил кого-то всесильного, чтобы разбилась не она. Как всегда я подумал, почему разбиваемся мы. Почему такая несправедливость. Ведь в чаепитии участвуют две стороны – мы и люди, только для людей почему-то чаепитие – приятный ритуал за милой беседой, а для нас – лотерея, выигрышем в которой была наша жизнь. Было бы справедливо, если бы люди тоже разбивались, может, тогда пореже бы пили чай… Нет, конечно, в какой-то мере все это приятно – когда тебя наполняют вкусным ароматным чаем, на подставках лежат пирожные, в сахарнице сверкает белоснежный сахар. Еще приятнее, когда тебя сжимают ручки молоденькой девушки или даже дамы в годах. Конечно, здорово красоваться на файф-о-клоке, и вообще, если не участвовать в чаепитии, зачем тогда жить. Но… Вот именно. Но. Как всегда я подумал, а что если бы люди разбивались… Нас принесли пятерым господам. Мне сразу стало неинтересно – что с того, что тебя сжимает рука какого-то господина. Чашечки оживленно зашептались, я даже испытал укол ревности, когда чашечку с розочкой взял в руки господин с мясистым лицом. Я прислушался к обрывкам фраз и понял, что мы имеем дело не с соотечественниками. - Кто они? – шепотом спросил я. - Я почем знаю, - шепнула сахарница, - дельцы какие-нибудь… клерки… - Да нет… по национальности. - А, ты об этом… м-м-м… похоже на итальянцев… Мы вздрогнули. Иметь дело с итальянцами нам не хотелось, тогда уж точно кто-нибудь из нас полетит на пол… - Хотя нет… постой… эй, кто-нибудь знает этот язык? Мы прислушались. Нет, хоть убей, непонятно. Я немного знал французский – следствие долгого романа с бутылкой мерло – и несколько фраз по-немецки, подслушанных у какого-то пряничного домика. Но это… индийский… арабский… нет, на арабов они совсем не похожи… - Русские, - шепнула чашечка с розочкой. - Да ну, что ты… - Точно тебе говорю… русские… Старый чайник нахмурился. Предыдущие две чашечки были жертвами русских туристов, молочник, правда, разбил какой-то испанец. Вспомнились какие-то жуткие истории про руссо туристо, которые стреляли по дорогим сервизам, били зеркала или совали петарды в апельсины… Старое блюдце для пирожных внимательно смотрело на разводы клубничного джема. Я уже знал, что оно гадает на разводах, пытается увидеть в них будущее. - Сегодня будет беда, - сказало старое блюдце. Мы зашикали на него, нам и так было не по себе. - Кто-то разобьется. Кто-то сегодня обязательно разобьется. Здесь. За этим столом. - Ой, перестаньте, - вздохнула сахарница. - Я чувствую это… Я смотрел на чашечку с розочкой. Не отрываясь. Человек с мясистым лицом отчаянно жестикулировал, держа чашечку, я все ждал, когда раздастся предсмертный звон. С какой бы радостью я вырвал у него из рук мою чашечку, увёл бы её далеко-далеко… Мы молчали. Даже старый чайник не говорил про гражданский долг и правь, Британия. Я прислушивался к обрывкам фраз, нет, даже не просите, шестьдесят процентов, моё последнее слово… Честно скажу – мне было страшно. Наверное, великие королевские сервизы так не боялись, когда мелькали в руках у коронованных особ. Но я не был королевским сервизом… - Разводы на джеме показали ворона и крест, это знаки смерти, - вздохнуло старое блюдце. Я посмотрел на разводы джема, и, хоть убейте, ничего в них не увидел. Люди что-то обсуждали. Людям не было страшно. В который раз я подумал, почему люди не бьются. Я подумал, почему люди не бьются. И в этот момент я почувствовал, что рука худого мужчины больше не сжимает меня. Свободный полёт… вот как это бывает… Узкая ладонь с длинными пальцами подхватила меня, я даже не успел расплескать чай. Худой мужчина поставил меня на блюдце, продолжал говорить что-то, нет, я настаиваю, пятьдесят на пятьдесят, или ты судьбу Игорёшина забыл? Чашечка посмотрела на меня, как казалось мне, с обожанием. Я торжествующе глянул на большое блюдце, аг-га, обманули судьбу, вот оно как бывает… Старое блюдце не согласилось. - Я чувствую… я чувствую беду… Чаепитие плавно подошло к концу, нас унесли на кухню. Это тоже было страшно, но уже не так страшно, я знал руки официанток и посудомоек, которые бережно прикасались к нам, боялись сделать больно… Я оглядел нас и спохватился, что чашечку с розочкой еще не принесли. - Я чувствую беду, - сказало старое блюдце. Мне очень захотелось расколотить его, чтобы оно замолчало раз и навсегда. - Ну вот, верные сыны и дочери отечества, вы достойно выполнили свой гражданский долг… И тут раздался звон. Громкий. Оглушительный. Там. В зале. Я даже не сразу сообразил, что никто из нас не может разбиться с таким грохотом. Стекло… нет, вроде даже не окно и не зеркало… Подруга чашечки с розочкой закрыла лицо ладонями, старое блюдце вздохнуло, о, святой Патрик. Чайник нахмурился. Мы ждали. Люди поспешил в зал, там что-то случилось, большее, чем разбитая чашка, из-за разбитой чашки люди так не волновались бы…. Шли минуты. Наконец, в моечной появилась официантка, которая несла остальных членов нашего сервиза, сахарницу, два блюдца и чашечку с розочкой. Я сразу заметил, что чашечка плачет, громко, навзрыд. - Что ты… что с тобой? Они… там… - Он… он… раз… раз… - Что? - Он… - чашечка с трудом выговорила – раз-бил-ся! - Кто? - Че… че… - Чайник? - Н-нет… че… - Честерфильдский сервиз? - Нет… че… - Чешир? Челси? - Че… ло… век… раз… бил… ся… Мне показалось, она бредит. Человек разбился. Так не бывает. - Так не бывает, - повторил я. - Раз… бил… ся… там… на улице… другой человек… стоял… и худой за столом сделал ему знак… и человек на улице… что-то сделал… и разбил… моего человека… вот так… на расстоянии… разбил… - Разбил? - Да… он упал… и разбился… этот… с мясистым лицом… Чашечка больше не могла говорить, она плакала. Мы не понимали. Я мысленно просил прощения у кого-то, что желал людям разбиться. Сахарница осторожно добавила: - Из него вылился чай… красного цвета. У людей внутри красный чай… красный чай…
Интересно. Хорошо. Текст более ёмкий, чем предыдушие. И по стилю определенно лучше. Есть такие ошибки, как обилие местоимений, тавтология, неверное оформление прямой речи и неправильные словоформы, но это все исправляется.
Когда нас вынесли в зал, мы как всегда гадали, кого из нас недосчитаемся мы сегодня. Все дни делились для нас на удачные и неудачные. Если мы все возвращались домой в полном составе – день был удачный, если кто-то из нас падал на пол – это был неудачный день. ну как насрано ведь Нас вынесли в зал. Как всегда я вспоминал, с каким замиранием сердца я вышел в этот зал В первый раз, убранством нашего кафе. - так они в кафе или в ресторане? Тогда не пиши, что все там всеркает итп. Сбивает ведь. Перед воображением сразу Метрополь какой-то нарисовался, а тут на-те - кафе.
Я прислушивался к обрывкам фраз, нет, даже не просите, шестьдесят процентов, моё последнее слово… - либо я туплю, либо предложение=каша. Честно скажу – мне было страшно. Наверное, великие королевские сервизы так не боялись, когда мелькали в руках у коронованных особ. Но я не был королевским сервизом… Логично. Он не сервиз. Он чашка. Люди что-то обсуждали. Людям не было страшно. В который раз я подумал, почему люди не бьются. Я подумал, почему люди не бьются. Зачем дважды одно и то же писать рядом? Худой мужчина поставил меня на блюдце, продолжал говорить что-то, нет, я настаиваю, пятьдесят на пятьдесят, или ты судьбу Игорёшина забыл? Неадекватно оформлена прямая кривая речь человека. Подруга чашечки с розочкой закрыла лицо ладонями, старое блюдце вздохнуло, о, святой Патрик. Чайник нахмурился. Не надо ля-ля - у чашек нету руки и глаз. Не порть всю малину - пишешь о сервизе, так держи марку до конца. Перефразируй. Найди как вывернуться из ситуации. Но чтобы ни про руки, ни про ноги не писал. Пусть смотрят, слушают, говорят - это ок. Но не надо им наращивать лишнее.
А рассказ в целом хороший. Где-то проседает, где-то взлет. Но в целом нормально.
Спасибо за разбор. Вот что значит, другой человек смотрит, сама в жизни не увижу, где какие местоимения убрать.
А разве в кафе не может сверкать? Хотя, может, вы правы, надо про кафе поскромнее.
Предложение про шестьдесят процентов - да, каша, потому что обрывки фраз.
Наверное, чашки из великих королевских сервизов так не боялись... Да, вот так будет правильнее.
Дважды про Я подумал, почему люди не бьются - потому что на этом делается акцент, фиксируется внимание читателя, маленький намек на дальнейшие события.
Насчет кривой прямой речи, Вы правы. Насчет чашек с руками, глазами и ногами - тоже, буду думать, как переиначить.
0
