Ненависть.Антология СПГ. (автор - Гресс) Степень критики: похер.
Короткое описание: не умею кратко описывать. Есть мат, цинизм и прочее. За что стыдно.
От авторши.
Поглазела фильм «Живе Беларусь», в общем, это откровенно сказать лживое инфантильное дерьмо выдуманное ублюдком и предателем, ничуть не порадовало, а сильно разозлило. Ожидалось большего, а на деле вышла очередная «подлянка», враньё и абсурд, позорящее мою страну и моих соотечественников в целом. (мы просто говно - а вот на Западе..) Короче, с лютой ненавистью я взялась за клаву, и решила сделать нормальный кинороман о своей стране, о людях и нелюдях, о любви и предательстве, и о прочей херне. В моей книге предатели – не герои, а подонки; трусы – не борцы, а слабаки и лентяи; а патриоты – не бритоголовые гопники, а несчастные люди, которые не знают, какой выбор в жизни сделать. Как бы хочется послать послание моему поколению. Обосрать власть, систему мы можем. Предложить что-то новое взамен – хрен. Только пиво пить можем. И общаться якобы «о высоком». Тошнит меня от этого. Тошнит от вас, лизоблюды запада и всего неславянского, и от вас тошнит, безруких колхозников, рисующих идиотских зубриков и украшающих дворы обломками детских игрушек. И от вас, носителей христианских ценностей, в доску правильных и верующих меня тошнит, вы только и можете, что каждое утро сраться друг с другом, а в инете подло поливать грязью науку. Это из-за вас, гниды, мы до сих пор в железном веке. Это из-за вас, торгаши и «гаранты экономики», мы потребляем вонючие айфоны, вместо того, чтобы создавать доступные для каждого источники дешёвого электричества, безопасные автомобили, в конце-концов, космические корабли… И от вас меня тошнит и выворачивает, возомнивших себя пупом мироздания, а остальных людей быдлом и говном, интеллигентов и интеллигенток. В то время когда у среднего представителя вашей никчемной породы, ай-кью варьирует где-то в минусовых значениях вы смеете рассуждать о политике, бизнесе, экономике, понося всё и всех подряд. Меня тошнит от вашей глупости и тупости, от ваших сочинительств, от вашей прозы и ёбанной поэзии, от вашей дегенеративной мазни, от ваших пропитых рож и немытых волос, тошнит, тошнит, тошнит…. Такое вот, получается предисловие. Короче, если где-то произойдёт подобная история, мне бы было сильно паршиво, если ситуация развилась иначе, чем я настрочила.
С ненавистью злая Инга*Эльза Грёзе* Волкова. 2012 год.
МИР "СЛЁЗЫ ПОГРЁЗЕ" АНТОЛОГИЯ.
НЕНАВИСТЬ.
Часть 1 ОБЛИЧИЕ НЕНАВИСТИ
Фролятина с упоением водил кулаком по жилистому члену, упитанное лицо хмурилось, растягивалось, ужималось. Богатое воображение студента третьего курса архитектурного училища рисовало модельную дуру с маленькими сиськами и милым личиком. На кухне затрещало. Неуклюже подтягивая трусы, Фролятина сорвался с дивана. Яичница подгорела. Масло бурлило и пенилось. Желтки покрылись розовой плёнкой, похожи на поражённые катарактой глаза рептилии. Белая масса набрякла, с краю вздыбились рыжие корки, словно куски раскуроченного консервным ножом металла. Он отрубил газ, тронутое ранним алкоголизмом лицо двадцатилетнего юноши недовольно сморщилось. Несло палёной органикой: брызги подсолнечного масла и сырых яиц угодили на синюю ромашку газа. Наспех он принялся тереть засранную плиту, но больше размазал по белому «Гефесту» остатки жира, выпачкал пахнущие членом пальцы. В коридоре небрежно вытер ладони о парадную форму майора спецподразделения «Коршун», с горечью подумал: у всех отцы как отцы, кто в спорте, кто в бизнесе, а у него – цепная собака ненавистной системы. Тарелку, от которой несло горелыми яйцами, поставил возле ноута. Жрать и пялиться в контакт поутру – не обряд, не привычка, а условный рефлекс. Первым делом зашёл в группу «надоела нам эта система», вытянул на страницу Барбары пару смешных мулек про власть, и либисткую шарашку в целом. На самом деле – не очень смешно, главное, чтобы Барбара, та самая дура с маленькими сиськами, на которую второй год усердно дрочит, оценила. Фролятина не так уж ненавидел систему, но признаваться негоже, что за всеми мужскими глупостями, всегда мелькает бабская юбка. Дрынькнул, непривычный в двадцать первом, домашний телефон. Приятный женский голос нежно коснулся уха: - Рума Либелле! Можно поговорить с господином Ватагиным? Он сжал зубы – предательски сладкий женский голос системы. Чтобы не расслабиться, представил нацистку в чёрном эсэсовском мундире, чулках с кружевом, лакированных говнодавах на толстой платформе. В руке, как водится, плётка, под сапогами мученики режима, виляют голыми, украшенными ссадинами и шрамами, жопами. - Алло? Вы меня слышите? Фролятина очнулся: - Отца нет дома! Приятный голос дрогнул, смутившись: - Простите. Имела в виду младшего Ватагина. Фрола Александровича. Это вы? Он вздрогнул, спину осыпало морозом, на сердце повисла тяжёлая гиря. В мыслях перебрал все пьянки, на которых мог утворить незаконное… - Да… - ответил он робко. – Только я ничего не делал. Девушка на том конце провода рассмеялась: - Замечательно! Рады вам сообщить, Фрол Александрович, что по результатам конкурса молодых архитекторов, вы прошли отборочный этап, рекомендованы к срочному переводу в Астарту, на факультет архитектуры и дизайна… Часть льдины отъехала от сердца, Фролятина глубоко вздохнул. Переспросил с недоумением: - Куда?.. Вы о чём? Да не участвовал я ни в каких конкурсах поступления в Аст… тарарату… - Астарту, - поправила девушка, - хм, ваше недоумение логично. Никто не объявлял конкурс поступлением, ессно, в рамках программы борьбы с коррупцией. Все необходимые бумаги будут переданы нашим курьером. Примите, ещё раз, мои поздравления. Либелле мин Дафе. Фролятина хотел что-то смедвежить, но пошли гудки. Ни грамма не вкуривая, громко швырнул трубку на базу. Задумался, глядя в окно. Солнце показало ядрёную жёлтую рожу, миллиарды фотонов буравили крыши панельных хрущёвок, телевизионные антенны смотрелись православными крестами, словно до горизонта не суровый микрорайон, а некий рай божий. Рука на автомате потянулась в трусы, но в дверь настойчиво позвонили. Фролятина вздрогнул, разозлился, дверь открыл силой разъярённого быка, ожидая увидеть вздумавших подшутить… На пороге, хлопая большими как у совы, глазами, переминался парниша в курьерской телогрейке. Несло как от девки приторным одеколоном, сам весь прилизанный, слащавый, тут же захотелось набить ему морду. Фролятина расправил широкие плечи, напряг мускулы. Отец, хоть и дебил, но с раннего детства заставлял ходить в качалку. Раньше упирался, не понимал, зачем оно надо, а вот только теперь, кажется, понял. - Чё? – надменно буркнул Фролятина: приятно чувствовать себя большим и сильным на фоне мелюзги. Курьер невозмутимо вытянулиз подсумки папку с бумагами: - Фрол Ватагин? Получите. Фролятина почесал затылок, небрежно схватил документы, на корешкахпридурковатые эмблемы и гербы, видно, что-то серьёзное… На кухне поставил чайник, кинул небрежно документы на стол. Захотелось курить: долго искал в тумбочке мамины сигареты, между делом наливал заварку, жалея, что не пиво, уж больно серьёзно после вчерашнегоискрилисьв голове извилины. Горсть найденных сигарет отсыпал в мятую пачку из-под «Мальборо», кинул взгляд на бумаги. Бред какой-то… даже не знал, что такое Астарта. Хотя слово знакомое. В древности, люди искали ответы на вопросы в Библии. Теперь их ищут в гугле. Не успел Фролятина забить в строчку, каксрецидивил телефон. - Да. – Ответил он, закуривая, - кто говорит? Раздался бас зрелого мужчины: - Фрол Александрович? - Ага. Бас расплылся умилительно: - Здравствуйте, дорогой вы мой, Фрол Александрович!.. Вас беспокоит Геннадий Илларионович, директор училища… Фролятина поперхнулся: - Х-хто?.. - …примите мои тёплые поздравления! Жду вас в понедельник у себя в одиннадцать часов. Все документы подготовлены, ох, слышали бы вы, Фрол Александрович, как отзывались о вас уважаемые члены… - Постойте… Геннадий Илларионович? Простите, э… ничего не вку… не понимаю… - Да, я тоже переволновался! Такой шанс! Такой шанс! Примите мои поздравления! И до встречи в моём кабинете! - Э… Витя, ты? - Это Геннадий Илларио-онович! Всего доброго! Пошли гудки. Знал Фролятина такие розыгрыши, сам грешил. На часах полдевятого. Наспех напялил джинсы. Широкие плечи сунул в чёрную кожанку, нервно выскочил из квартиры. В тарелке возле ноута осталась стоять нетронутая, коей и дети Бухенвальда побрезговали, яичница.
***
Весна победно разила предшественницу, на улице, куда глаза не кинь, руины могучей зимней империи. Порыв весеннего духа мощно ударил в рожу. Тёплый ветер причесал мятые короткие волосы. В нос залетели молекулы свежей травы, победно пробившейся из-под гнёта тоталитарного асфальта. Солнце светило ядерно и мощно, зеркала припаркованных авто разбрасывали блики. Близ подъезда скрипнули тормозные колодки «тигра» службы Порядка – так теперь называется старая-добрая полиция, после прихода к власти либистов. Могучие фигуры в чёрной униформе бодро шагали в подъезд. Бабки на лавках замахали руками, будто соревновались, кто быстрее перекрестится. Дворовой кошак на время прекратил вылизывать яйца, проводил полицейских пристальным взглядом, как бы подозревая. Фролятина закурил мамину сигарету, помедлил, интересно. Бойцы службы Порядка выволокли из подъезда Лёху – соседа-одногодку из пятидесятой квартиры. Фролятина не общался с ним лет десять – когда-то гуляли во дворе, пару раз валяли мяч на пыльном стадионе, но дружба прошла. Лёха поступил в политех, через год выперли, следующие лет пять, что не встретишь – всё с пивком, да с пивком… Лёха пёрся, шатаясь, в одних трусах и той тельняхе, которую в народе называют «алкоголичка». Рожа красная, солнце предательски высвечивало все детали пропитой фактуры. Колючки на подбородке, складки на лбу, сонные корки в уголках глаз, и даже нитки козявок в растопыренных, широких ноздрищах… несусветная брань «да я блядь!», «всех урою нахуй!», «ёбанные фашисты!» сотрясала двор, словно выла дикая, попавшая в лапы собаколовов, псина. Фролятина выбросил окурок, ноги уныло понесли к метро. На входе прошмонали как девку, вроде дело понятное, мало ли у кого на уме пронести бомбу, но всё же как-то неправильно и не толерантно, шманать ни в чём не повинных людей. Старое здание училища непонятно, за каким чёртом, снесли нахрен, согласно «генеральному плану перестройки Двинска»; теперь ехать нужно через весь город, пересаживать жопу с ветки на ветку, платить сраные тридцать центов за проезд в сраном общественном троллейбусе. Где пахнет мочой, говном и пенсионерами. Он сжал зубы до боли в висках. На прошлой неделе, с Витей Клещенко, бастовали на марше протеста против лишения избирательного права лиц, не достигших тридцати лет. Молодые – вот где сознание нации, её сила, её ум, выражение! Ущемлять в правах молодёжь – это, пожалуй, как говорят немцы и американцы, самая большая ошибка премьер-министра Литбел, Эльзы Грёзе… За двадцать лет, что Фролятина успел потоптать планету Земля, происходило многое. Вначале Белоруссия, с её колхозным Бывшим президентом, после аннексия выгнанной вслед за Грецией и Португалией из Евросоюза Литвы. Образовалось новое государство – Литбел. Через год вспыхнула алым пламенем Розовая революция, десять лет в стране царила неразбериха. Влиятельные дядьки грызлись в делёжке собственности. Молодёжь жгла машины, горланила на майданах, требуя немедленного вступления в Еврозону, как будто на Западе только и думают, что о том, как бы в Литбел жилось лучше и сытнее. На шатком троне не могли усидеть свергаемые с быстротой тахионов президенты. Выбрали одного – не понравился. Другого – ещё больше не понравился. Третьего – вовсе не угодил желаниям народа. Покуда до власти не дорвались ультралевые консерваторы – либеллисты, или, как говорят в народе для простоты – либисты. Они обещали народу порядок – и они утроили «порядок» в стиле Третьего Рейха. И, судя по всему – уходить, совсем не собираются, с их фашисткой идеологией, и полным заглатыванием жирного члена русского медведя. На курилке у стены училища пристроился худой долговязый субъект неформального типа, отчётливо слышно журчание, под дорогими польскими кроссовками расплывалась жёлтая лужа. Фролятина незаметно подкрался, хотел влепить поджопника, но в последний момент передумал, крикнул что есть мочи: - А ну стоять, служба Порядка! Долговязый нервно дёрнулся, светлые мелированные патлы встали дыбом. Струя мочи прошла касательно по стене, обрушилась на дорогие кроссовки, массивные руки спешили упрятать скромный, как у греческой статуи, аппарат, обратно в штаны, но струя только усилилась, мокрые пятна украсили синие джинсы… - Да бляяядь!!! – рявкнул долговязый, - Фролятина, твою ж мать в бога! Фролятина заметил, сдерживая смех: - Товарищ Клещенко, вы, кажется, обоссали штаны. - Дебил, блядь… - Да не ссы, подсохнут на солнышке. Обоссаный буркнул недовольно: - Курва, гони сигу. Виновник происшествия протянул мятую пачку «Мальборо». Клещенко крепко затянулся. Облако дыма джином устремилось в синие небеса. Недовольство покинуло безрассудное лицо с большими глазами. Несколько минут курили, на занятия идти не хотелось, да и какие могут быть в субботу занятия, разве что черчение. А с черчением у Фролятины всегда полный порядок. Клещенко был отстающим, не потому, что бесталантный, просто кроме учёбы в этом мире полно других, более увлекательных занятий. Ведь на западе не просто так говорят «бери от жизни всё»: брать от жизни, Клещенко хотел именно всё и желательно сразу. - Чёй-то на учёбу вообще не хочется, - потянул он задумчиво. Фролятина ответил со вздохом сожаления: - Да… Клещенко измерил взглядом белые облака, произнёс задумчиво: - Погода просто виноводочная. Эх, пивка бы сейчас. - Агась, чувак, это верно. Пивная погода, пивная… ну, что? - Что? - Пошли? - Да, ебал я эту учёбу. Пошли. Клещенко громко рассмеялся. Ржал он по-особенному, никто на планете так не умеет – громко, раскатисто, словно пьяный Зевс. Он хихикал со всего подряд, смеялся к месту и не к месту, надрывал глотку, кривил рожу, хохотал, широко раскрывая пасть, будто кит, устроивший погоню за планктоном. Смех у Клещенко - отдельно живущее от хозяина, невидимое существо, вирус, радиоактивный, заразительный, передавался воздушно-капельным, а возможно, и половым путём. - Бабло хоть есть? – буркнул Фролятина. Клещенко метил куда-то вдаль взглядом огромных, тёмно-синих глазищ, словно задумался о глубоком смысле бытия. Фролятина насупился: - Витя, ну, так чё? Вместо ответа, Клещенко извлек из внутреннего кармана пачку наклеек. - Издеваешься? Клеить в самый разгар трудового дня? - Чё, ссышь? Давай, Фролятина, соглашайся, давай… расклеим, а вот после жахнем душистого. Знаешь, Барбара звонила, сказала вечером зайдёт. И Тошка будет. И Шнапс-Капитан. - Ладно, ладно - потянул Фролятина задумчиво, - давай свои наклейки. …В училище Клещенко слыл беспринципным борцом с системой. Преподавателям, когда те критиковали его хилые чертежи, отвечал всегда убедительно: «да не согласен я». Однокурсников, которые не приветствовали употребление спиртного, или не давали на оное денег, называл высокомерно «закомплексованные гандоны». Личностей, которые положительно высказывались о либистском режиме – «конченные зомбари» Баб, которые не раздвигали ноги на первом свидании - «затюканные куры». И во всём, что хоть как-то вступало в когнитивный резонанс с его особым, утончённым мироощущением, винил государство, называя систему «ёбанной». Клещенко бастовал против всех и вся. Но главным увлечением всегда была и оставалась живопись политической направленности. Учёба на факультете архитектуры и промдизайна изрядно доставляла юному таланту, ведь на живопись поступить не удалось – конечно, во всём виновата, опять же, ёбанная система. Фролятина взглянул на содержание флаера, там всё как обычно: «СВОБОДУ ПОЛИТЗАКЛЮЧЁННЫМ» «СМЕРТЬ ТАМОЖЕННОМУ СОЮЗУ», «ВИВА ЛИТВИНИЯ», «ДАЁШЬ ГЕЙ ПАРАДЫ ПО ВСЕЙ СТРАНЕ», «ДОЛОЙ ТИРАНА ЭЛЬЗУ ГРЁЗЕ». У Клещенко хреново с рисунком и черчением, зато на шухере стоял на твёрдую десятку. Оно проще и понятнее, чем напрягать мозги, что-то рассчитывать: все эти сопряжения, масштабы, госты – там думать надо. А думать Клещенко по жизни сильно не любил. Долго бродили по центру Двинска, Фрол лепил, где попало. Клещенко повязывал столбы розовыми ленточками: это у креативного класса символ свободы и демократии. Большую половину расклеили на фонарях и заборах, в метро не спускались – там всюду камеры; лишь под конец, Фролятина осмелел, умудрился налепить на заднее крыло «тигра» прямо под носом офицера из службы Порядка. - Всё, - сказал Фролятина с чувством выполненного долга, - теперь в нашем городе стало немного больше демократии. Кто-то обещал пиваса? - Зашибись, курва, - улыбнулся довольный Клещенко, - после такой работы, не грех вмазать. Жаль, правда, что пакет не в кого обмакнуть, разве что Барбара притащит какую-нить подругу. И он демонстративно почесал промежность. Клещенко с Тошкой, уличным поэтом из Бобруйска, снимали квартиру на отшибе Двинска, район пугающе назывался «Лошица». Не то в честь речки, которая впадает в Двину, ни то в честь лохов и лошиц, в этом районе проживающих. До квартиры не доехали пару остановок, ревизоры вломились в троллейбус, словно голодные волки... Смеркалось. В прощальных лучах весеннего солнца район выглядел угрюмо. Ни одного древа, ни кустика, ни травинки – сплошь голая сырая земля, застланные свежей плиткой тротуары, бесконечные спины припаркованных авто. Суровые фигуры панельных новостроек безжалостно плющили мозг бессмысленной и беспощадной убогостью: всюду одно и то же, одно и то же,одно и то же, одно и то же, одно и то же, одно и то же…. В таких районах, люди не живут, а существуют. Одинаковость домов ежедневно подчёркивает убогость и однообразность жизни людей в квартирах-кабинках, способствуя депрессии и развитию прогрессирующего кретинизма. По дороге зашли в гипермаркет «Хеликония», мужественно выстояли в длинной, как транссибирская магистраль, очереди за пивом. В квартиру зарвались с последними лучами солнца. Срачь здеськак в берлоге снежного человека. Фролятина горячо подумал, что только у системного быдла в доме прибрано, чисто – это из-за комплексов;а вот у настоящих, незакомплексованных творческих индивидуальностей, куда не плюнься, должно быть всюду говнище и грязище. - Вот это я понимаю, творческий беспорядок, - завидно ляпнул Фролятина, сбрасывая кроссовки. Клещенко отмахнулся: - Ага. Тошка, курва, ты дома? Из кухни выплыл худощавый невысокий еврейчик, смешные кучеряшки торчали из черепа, словно языки окаменевшего пламени. Хитро поглядывали сквозь толстые стёкла очков маленькие живые глазки. - Здорово Кацман, как жизнь народного поэта? – улыбнулся Фролятина, протягивая руку. - Э… уличного поэта, – поправил Тошка, - творю искусство, пью вино. Народ, прошу-с, на кухню… Кухня смердела гнилью итухлятиной. Из раковины возвышался Эверест грязной посуды. Над лампочкой, словно экзопланеты вокруг тусклой звезды, кружили чёрные мошки. Клещенко по-хозяйски убрал двухтомник Стругацких, грязную скатерть примяли несколько двухлитровых цистерн бюджетного пива.Фролятина наполнял стаканы, стараясь лить по стеночке. Янтарная жижа пузырилась и пенилась, испуская запах мочи и ацетилена. Широкие ноздри уличного поэта недовольно сморщились. - Господи, опять брали на распродаже? - Ага, - буркнул Фролятина, - только в этой стране можно взять пиво, от которого будешь морщиться, как от водки. Клещенко открыл ноут, в поисках атмосферного музла долго листал страницы вкантакта, через минуту в барабанных перепонках звенели мотивы Ляписов «воины света, воины добра». Фролятина дёрнул пива и облился депрессией: осенью светили сапоги, батя ревностно обещал суровые будни в десантных войсках, не понимая, что армия для художника равносильна убийству. - Не завидую, - бросил Клещенко, закуривая, - я от армии давно откосил, но помню, какого это… - И я откосил, - деловито погладил козлиную бородку Тошка, - знаете, други, эти дебилы реально поверили, что я псих. - Тоша, ты и без справки больной на всю голову. Клещенко поразил пространство неповторимым ржанием. Тошка откинулся в шатком кресле и сказал задумчиво, словно философ: - А вот в Европе, служба контрактная… захотел – пошёл в армейку, как на работу. А на работе, известно, платят деньги. Вот это я понимаю, цивилизованность. А у нас… всюду, куда глаза не кинь, эти таблички «повинность», «обязанность», «честь», «долг», «долг»… а я никому не должен, вашу мать! Я свободный уличный поэт! - Вот-вот, - согласился Фролятина, наливая по второму кругу, - я это и пытался вдолбить отцу. Но ты же сам знаешь этих стариков – ничего не понимают… Он выпил, горько посмотрел в окно. Романтично дымились трубы теплоэлектростанции, где-то впотьмах нарушала статью о распитии мелкая стая гопников. Первые звёзды украсили быстро темнеющее небо, Барбара так и не пришла. Словно прочитав мысли Фролятины, Тошка деловито глянул на часы: - Барбара припрётся с минуты на минуту. - Опоздает, курва, - бросил Клещенко, - вы же знаете этих баб. У Фролятины защемило в груди. Барбара не просто баба – богиня, желанный кусочек сахара в говняном супе жизни… Не успели допить вторую бутылку, раздался звонок. Тошка бросился открывать, Фролятина кинулся следом. Дверь открылась, сильно пахнуло женскими духами, у Фролятины буйно зачесалось между ног. На пороге возникла симпотная самочка с крутыми бёдрами и тощими грудями, высокая и стройная как рельса. Светлые волосы небрежно растрёпаны, в красивых зелёных глазах мерцали пьяные звёздочки. - Барби,курва! А-ха-ха-ха! – подлетел Клещенко. - Ещё раз меня так назовёшь, получишь по носу, солнце! – пискнула девушка недовольным голосом. - Не одна? - Знакомьтесь, - воскликнула Барбара, - наш гость из Евросоюза, Джордж. Прошу любить и жаловать! Фролятина не догнал, о ком она говорит, пригляделся: от полумрака лестничной клетки отделился кусок, отчётливо нарисовалась человеческая фигура, огромная, но какая-то странная, вместо лица видны только белые зубы… - Джордж! – повторила Барбара, - Джордж, проходи, солнце… В квартиру проник долговязый и широкий, словно из американского боевика, негр.
***
Клещенко, смеясь, протянул негру стакан пива, тот отнекивался, показывая белые, как в рекламе зубной пасты, зубы. Прекрасное личико Барбары нахмурилось: - Солнце, ну что ты пристал к человеку? Мы с Джорджем кое-что получше привезли. Прямо из свободной Европы. - Марыхуана, - буркнул потомок людоедов, щурясь от яркого света, - курыть, мир понимайт? Тошка молвил по-хозяйски: - Понимайт, понимайт, снимайте лапти, бляди дорогие. На кухне столпились вокруг негра, словно сталкеры перед Монолитом. Джордж на ломанном русском болтал о траве, Евросоюзе и «какие в Литбел красивые женщины»; Тошка с Барбарой внимали каждому слову. Фролятина угрюмо потягивал пиво, хмурился. Не то, чтобы не любил представителей других рас и национальностей – расизм, как сказали в ютубе – пережиток прошлого. Но в душе скреблось противное чувство… - Барбара, - ляпнул Клещенко, - а чё в сумке? - Солнце, ну, как чего… - Понимаю, - сказал Клещенко не своим голосом, - но, как бы нежелательно всё это хранить у нас на квартире. Сама знаешь, какие сейчас ёбанные законы в связи с этим… - Успокойся, солнце, это только до завтра! Открыли ром, Тошка забил пару косяков, красноречиво рассказывая, насколько полезно курить творческому человеку, особенно поэту. Какие образы приходят в голову, когда мягко обкуривается мозг. Как хочется любить и быть любимым. Всех обнимать и быть обнятым. Улыбались, Тошка в тусовке слыл чем-то вроде птицы-Говоруна: умён, начитан, сообразителен, за словом в карман не лез. Скучать не приходилось. Он закончил пламенную речь о траве, раздавал самокрутки. Фролятина вежливо отнекивался: - Я не по этим делам. - Пардон, Фрол, я и забыл, что ты преданный рыцарь стакана, - усмехнулся уличный поэт, - Джон, а трава откуда? - Голландия, - улыбнулся нигра. – И, меня нэйм из Джордж, ноу Джон. Джордж. Тошка дёрнул травки, порозовел, воскликнул пафосно: - Садись за стол о, чёрный брат! С тобою сядет наш солдат! Фролятина отрезал резким голосом: - Тоша, твою интеллигентскую рожу давно не били? - Тише, тише, шутка. Просто шутка. Пожалуйста, Барбара, Джордж, усаживайтесь поудобнее, чуйствуйте себя как дома! Ох, ребятушки! У меня родился замечательный тост! Клещенко свинтил крышку с бутылки рома, понюхал, заметил приторно: - Э, не, курва, под такое бухло, просто тост не покатит. Давай, залупи чё нить по рифме, давно новых стихов не было. Барбара повернулась к негру, игриво зашептала: - Тошечька у нас поэт! Тошка протёр запотевшие окуляры, ответил с достоинством: - Ладно, ладно, господа хорошие. Тише! Только прошу тишины! Сейчас будет из нового. - Давай, залупи что-нить про дирика! – гаркнул Клещенко басисто. Тошка спокойно возразил: - О вашем директоре и так мною написано немало строк, поэтому новое стихотворение посвящается отцу Геннадия Илларионовича, то бишь, собственно, Иллариону. Он театрально откашлялся и стал читать с выражением:
Илларион! Твой сын гандон! Ты монстра породил на свет. Бо нехер трахаться со всеми, Мог бы попросить минет. Не мне судить – но думаю, Что ты сейчас в аду… А что поделать… будешь знать, Как хрен сувать в пизду!
Клещенко кивнул уважительно: - Вот это ты дал, курва… просто этот, как там его… Гумилёв… Фролятина насупился: - Это который… славянофил, что ли? - Славянофилы – поцреоты и приспешники режима, - ответил невозмутимый Тошка, - Витька имеет в виду отца славянофила, ну, того, который Анну Каренину имел. - Анну Ахматову, - поправил Клещенко. Тошка постучал вилкой по стакану, привлекая внимание: - Ладно-ладно, теперь серьёзно. Серьёзный тост!.. Уличного поэта перебил громкий звонок в дверь. Клещенко вздрогнул, Тошка спокойно ответил: - Шнапс-Капитан. В коридоре возник сутулый тип в армейских шмотках, смуглый и хреново побритый, словно чёрный копатель из леса. На кухневстретили весёлым гоготом, не столько Шнапс-Капитана, сколько бутылку водки, которуюпринёс. - Господа, - принялся пожимать руки тихий Шнапс-Капитан, - господа… - Знакомься, это Джордж, - представила Барбара негра. - О… какие люди, моё почтение… очень приятно, Шнапс-Капитан… Тошка вцепился в бутылку, остренькие еврейские зубы кротко слюнявили акцизу. Пахнуло спиртом. Фролятина повеселел, мысли об армии покинули просторы весёлого мозга, он быстро опустошил стакан пива, протянул под водку. Клещенко вновь принялся уговаривать негра выпить с ним, наконец-то, негр согласился, игнорируя жест Фролятины, до краёв наполнили малиновский стакан, не пожалели… Джордж тяпнул водки, поперхнулся, Тошка и Клещенко захлопали в ладоши, уличный поэт воскликнул: - Вот это я понимаю, наш человек! - Ой, ребята, - тараторила Барбара, -ну,что вы спаиваете Джорджа? Он приехал к нам не для того, чтобы с вами водку глушить, а чтобы бороться против расизма и гомофобии, которые насаждаются либисткой системой. - Так, так, - кивнул негр, покашливая, - в вашей стране ущемляют права афроевропейцев, геев и лесбиянок, совсем нет демократии… - Ребята! – воскликнул Тошка поэтично, - давайте выпьем! Давайте за нашу победу! За победу свободы и демократии на всём земном шаре! Господи, как я ненавижу эту систему! - Ёбанная система! – согласился Клещенко. - И я ненавижу, - тихо признался Шнапс-Капитан. - Ненавижу, - добавил Фролятина. - Я тоже, - вставила Барбара и коснулась ладонью груди, - знаете, знаете… когда я вижу этих зомби-либистов, меня переполняет ненависть! Как можно быть такими лживыми и подлыми? Как можно в двадцать первом веке ущемлять права и свободу людей? Правда, Джордж? - Так, так, - улыбнулся негр, - либист есть расист. Никто нормальный не любить расизм. Весь нормальный человек ненавидеть систему! Уличный поэт пламенно подытожил: - Так поднимем кубки, мои пьяные братья, за нашу ненависть к тоталитаризму! За добро с кулаками и коктейлями Молотова, за воинов света и добра, и за наших друзей, таких как Джордж, кои живя там, в уютном и благоустроенном Западе, не закрывают глаза на откровенный фашизм в сердце Европы, а помогают нам, душой и телом, подняться против угнетателей и наконец, обрести долгожданную Свободу!..
Фролятина с упоением водил кулаком по жилистому члену, упитанное лицо хмурилось, растягивалось, ужималось.
и т.п.. *** Речь автора: Фролятина не так уж ненавидел систему, но признаваться негоже, что за всеми мужскими глупостями, всегда мелькает бабская юбка.
В тарелке возле ноута осталась стоять нетронутая, коей и дети Бухенвальда побрезговали, яичница.
Речь лг: - Так поднимем кубки, мои пьяные братья, за нашу ненависть к тоталитаризму! За добро с кулаками и коктейлями Молотова, за воинов света и добра, и за наших друзей, таких как Джордж, кои живя там,... и т.п.. *** Тебе, на это тоже похер?!
Роль обращения обычно выполняет существительное в именительном падеже (с зависимыми словами или без них) или другая часть речи в значении существительного (прилагательное, причастие и др.).
Цитата
Обращение не связано с другими словами в предложении ни подчинительной, ни сочинительной связью, потому не является его членом и не входит в грамматическую основу (то есть никогда не может быть подлежащим).
Цитата
Личные местоимения ТЫ и ВЫ обычно не выступают в роли обращения: они выполняют функцию подлежащего: Вы любите осень?
Водил кулаком по члену или водил кулак по члену? Это уже логика описания.
Ну и стиль, да - сама стилизация мощная, я бы даже сказал бронебойная. Но вот, ты же не специально засела в герое - что, реально хочешь показать, что в поэте - ты? Наверное, это лишь две частные ошибки. Ошибки начинающего. Было не приятным найти их у тебя. Пусть даже глаз замылился, тупо прозевала, но степень критики - наоборот дай по максимуму!
по хрену водил кулаком, чё тут не ясно? ) Или делают по другому? Или русский язык не знаем? Э.. знаем. Не важно, блин. Это лишь стилизация. В еврея (Кацмана) себя не засовываю. Это как бы не этично. И ни в каких героев себя не засовываю. Та же Эльза Грёзе - герой. Но это не я. Должно быть тоже - ясно. Ну. Неужели кроме мата, дрочильни, похоти и прочего и прочего баяна ничего больше не видно? Если не видо - то я очень хреновая аввторша. Что и следовало бы сообщить. С чем спорить не смогу.
Водил кулаком - уже сжата рука и лг какой-либо частью кулака водит по члену, ну, скажем, тыльной стороной пальцев в кулаке. Или же, водит кулак - в кулаке член и лг водит этот кулак. Движение руки. Наглядно! Можно еще добавить: судорожно водил кулак по члену. И это не стилизация, это логика.
Стилизация - если автор не в лг, то лг не может употреблять те же анахронические союзы, что и автор в повествовании.
Ну а об хреновости я тебе не сообщал, бо нет таковой. Есть лейтмотив, он просматривается независимо от средства выражения. А средство у тебя художественное и весьма колоритное. Герои живые, как современные, так и канонические - собирательные образы. Язык автора доступный широкому кругу, есть выразительность, есть три ракурса оповещения: культурный, субкультурный и образный. Рассчитано, в основном, на современного читателя.
"И от Вас..", "И от Вас..", "И от Вас...". Количество ненависти, прямо говоря, зашкаливает. И все время хочется недоуменно поднять брови: "и от нас?". Нет, после такого вступления желание читать произведение куда-то исчезает. Может, автору бы следовало немного повременить с горячностью лозунгов и заявлений, а выстроить текст таким образом, чтобы читатель сам тихоходом "допер", отчего там автора тошнит. Быть может, затошнит и читателя. Но уже не от авторской прямой речи, а от тех явлений, которые раздражают и автора. Задача ведь стоит не перекричать, а убедить. А я к примеру, прочитав вступление, как-то почувствовал, что убеждаться уже ни в чем не хочу, насколько бы светлым, добрым и вечным оно(то есть идея опуса) ни оказалось. С уважением.
Считаю ошибкой, начинать писательскую деятельность с такой фишки как мат. Этот уровень убивает творчество дилетанта. Хотя может быть безумно популярным и интересным, но лишь в умелых пальчиках;) А мотивацию же и намерения автора разделяю. Уверен, та же злость толкнет к действию и поможет развитию. Удачи!
"нос раннего детства заставлял ходить в качалку" ок, всё понятно
"самая большая ошибка премьер-министра Литбел, Эльзы Грёзе… За двадцать лет, что Фролятина успел потоптать планету Земля, происходило многое. Вначале Белоруссия, с её колхозным Бывшим президентом, после аннексия выгнанной вслед за Грецией и Португалией из Евросоюза Литвы. Образовалось новое государство – Литбел. Через год вспыхнула алым пламенем Розовая революция, десять лет в стране царила неразбериха. Влиятельные дядьки грызлись в делёжке собственности. Молодёжь жгла машины, горланила на майданах, требуя немедленного вступления в Еврозону, как будто на Западе только и думают, что о том, как бы в Литбел жилось лучше и сытнее. " ясно
Не нравятся мне такие мысли. Вообще напоминает бред о попаданцах, вот только тот уже со своим иллюзорным миром. Слишком много АВТОРА в тексте, а в АВТОРЕ слишком много лишнего текста. Язык нормальный, стиль есть. Остальное - член в руках, и мозги в трусах.
0
