Короткое описание: Фантастика про двойников, 55 т. зн.
Дуэльный рассказ. Пусть здесь повисит.
Слепки
1. Автобус высадил их недалеко от базы отдыха «Окуневская» - так гласила табличка у входа, и покатил своей дорогой, неспешно и деловито, чуть накренясь вбок.
Здание, проглядывавшее сквозь кованую решетку ворот, давило своей обветшалой роскошью. Колонны и статуи у входа, сплетенные лепные ветви, и завитые росчерки вензелей ухмылялись сколами сырого камня, их поливал долгий ноябрьский дождь. Вода, казалось, была повсюду, она не только сыпалась сверху мелкой колючей крупой, ею был пропитан и воздух, даже дыхание оседало на воротник бледным водяным паром. Вика зябко ежилась. Тоненькая, не по сезону куртка почти не согревала, даже роскошный воротник не помогал: мех быстро напитался влагой, отяжелел и только раздражал теперь, источая запах мокрой кошки. Спутников было трое. Первый, самый высокий из всех, и в чем-то даже симпатичный, почти не ежился от холодного ветра, хоть его потертая серая куртка не казалась особенно теплой. Он поднял на Вику светлые глаза и смущенно улыбнулся. На открытом лице с трудом читался возраст, ему могло быть и двадцать и сорок пять. Все в этом лице было прямо и нос и брови, и узкие губы, но только правильные эти черты не выражали ни капли решительности. Вика хорошо знала этот тип: вечные дети, у которых все никак не выветрятся рыцарские романы из головы. Такие редко добиваются чего-то. Жизнь их часто ломает, и тогда в светлом когда-то взгляде появляется выражение затравленности.
Другой был чуть ниже ростом, по-деловому упакован в строгое черное пальто, на плечах коего уже серебрилась мелкая россыпь капель. Он, как и Вика, ежился, когда едкий ветер пробирался за подкладку. На лице парня жила та особого вида офисная интеллигентность, которая раньше, наверняка, бывала у вышколенных дворовых людей. Вика поморщилась, она знала, как быстро в дымном чаду корпоративов, спадает эта приличность, и хлещет через край, обычная человеческая дрянь. Был и еще один спутник, но этот уж вовсе жалкий: дедок-пенсионер. Тоже с кое-каким налетом интеллигентности на высохшем, давно не бритом лице. Был дед потерт, потрепан, и как-то ненавязчиво блекл, словно основательно пропитался библиотечной пылью.
Долго ждать не пришлось, по усадебным ступенькам заторопился к ним какой-то человек. С ходу он засуетился, подбежал, всплеснул руками. - Как же так? Что же вы мокните? Пожалуйста, пожалуйста, под крышу. Человек был не особенно высок, в меру упитан, в меру лыс. Во всей фигуре его, в повадке, сквозила какая-то напружиненная легкость, с такой легкостью отлетает брошенный в стену мяч. Вика тут же окрестила человека председателем: вел он себя совершенно по-свойски, без умолку болтал, приправляя каждое слово ворохом суетливых жестов. Но за нарочитой его простотой читалось еще что-то. Вика то и дело ловила на себе его цепкий, холодный взгляд, и замечала такие же взгляды, брошенные на спутников. - Гриппозная погодка, - приговаривал председатель, зябко потирая ладони, большие и красные. - Может чайку? И тут же сам себя перебивал: - А, впрочем, чего это я, совсем на старости лет чудной стал. Дела, сначала дела. - Вы поймите, - вещал он, когда проходили по гулкому полутемному фойе, - вы ни в коем случае не арестованы, не подумайте чего-нибудь. Повестка эта, автобус... Конечно, кто угодно напугается. Но все это, по сути, только пустая формальность, снятие показаний, не больше. - Ну вот и пришли, взгляните, - председатель сделал широкий жест рукой, Это было кое-что действительно странное. За полутемным фойе находилась ярко освещенная комната. Вернее сказать камера, ведь вся обращенная к пришедшим стена была не стена, а что-то вроде прозрачного экрана, забранного для надежности решеткой. Сделано все было капитально, на века, толстые прутья глубоко вгрызались в бетон, окон в комнате не было вовсе. Для чего вдруг понадобилось делать в санатории такое, Вика решительно не понимала. Председатель подмигнул ей: - Нравится? Тут ведь в советские годы психбольница была, очень прогрессивная, между прочим. Вот и сообразили такое помещение. Обзор отличный и риска никакого. Да вы подойдите ближе, не стесняйтесь. Народец за решеткой собрался колоритный. Какая-то девица щеголяла в одной только ночной рубашке полупрозрачной и коротенькой, мало того, лицо ее густо покрывала зеленоватая жижа, вероятно косметическая маска. «Вот дура,- усмехнулась Вика про себя, - нашла, где красоту наводить». Впрочем, отметила, что фигура у девчонки не плохая, да и сорочка ничего себе: у Вики была похожая: шелковая, синяя и неприлично дорогая. Еще за стеклом был человек в стариковской выцветшей рубашке и спортивных штанах. Лицо его тоже было скрыто, на сей раз повязкой для сна, этакая маска Зорро без прорезей для глаз. Третий, как и прочее, одетый по-домашнему - в махровый банный халат, сидел углу, уткнувшись носом в колени. Волосы его завивались мокрыми колечками, лица было не разглядеть. Последний же заключенный, в отличие от прочих одет был в строгий костюм и, если не считать несколько съехавшего к левому уху галстука, да пары пятен на модной зеленой рубашке, выглядел почти прилично. Этот, последний, казался еще самым беспокойным из всех, он то и дело вскакивал, принимался ходить по комнате. Звуков стекло не пропускало, но видно было, что он постоянно говорит что-то, кажется, ни к кому не обращаясь. Глаза его лихорадочно блестели, жесты были раздерганными и порывистыми. И правда похоже на психбольницу, - решила Вика. - Это объясняет, почему они все так одеты, но от чего тогда этот, последний в костюме, только что привезли? И разве мужчин и женщин не содержат отдельно?
- Что? – возглас, истеричный, визгливый, разрушил тишину. Вика вздрогнула. Ее спутник, тот, что был пониже ростом и в черном пальто указывал пальцем на парня за стеклом. - Что это, а? Это дурацкие шутки! Не имеете права. Я в суд подам! Бледный, глаза выпучены, губы дрожат. Вика пригляделась к нему внимательней, и поняла, в чем дело. Словно два брата близнеца стояли по разные стороны стекла, один бледный и напуганный другой ненормально оживленный. - Скажите, Сергей Константинович, - тихо спросил председатель, - у вас случайно нет неучтенных братьев, или скажем, других родственников очень на вас похожих? Парень замотал головой и медленно, боком стал отступать от стекла. - А у вас, Виктория Владимировна, нет ли сестры? – говорил председатель нарочито спокойно, но казалось, что его цепкий и острый взгляд буквально царапает кожу. Вика почувствовала, как у нее холодеют кончики пальцев, она нашла взглядом единственную женщину там, за стеклом, и тут же горячая волна прилила к щекам. Ей вдруг показалось, что это она сама стоит сейчас у всех на виду в полупрозрачной сорочке, почти голая, и с этой отвратительной жижей на лице. Но хуже было другое. Вика вдруг поняла, вглядевшись, что сорочка на девице не похожа, нет, это ровно та самая сорочка, в которой она вчера так безуспешно дожидалась Славика. И маска. Та самая, которую она купила в Москве месяц назад. Тюбик с этим средством и сейчас, должно быть, стоит у зеркала на столике. На подгибающихся ногах Вика подошла к стеклу. Там, без сомнения находилась вся их компания, в самом неприглядном, домашнем виде. Вот парень в халате видно заметил ее, поднял голову и щурит уже знакомые серые глаза, вглядывается в полумрак за стеклом. И девчонка в ее сорочке глядит, не отрываясь, в сухих блестящих глазах ее страх, губы плаксиво кривятся и видны трещинки на засыхающей маске. Галстучный парень, замер на половине жеста и уставился, открыв рот, куда-то Вике за спину. Только старик с повязкой на глазах, подняв голову, все так же слепо ощупывает воздух перед собой. «Почему он не снимет… почему не снимет повязку?- с ужасом думала Вика».
Девица в сорочке подошла ближе, руки ее уперлись в стекло и Вика услышала тихий хруст, как будто толстый пластик вот-вот готов был треснуть. Вика отступала. «Еще решетка, - проносилось в голове, - даже если стекло выдержит, еще есть решетка». Но другая Вика, за стеклом, кажется, тоже поняла это и убрала руки. Секунду она глядела Вике прямо в глаза, кривя губы не то от горя, не то в усмешке, и вдруг пропала. И тут же Вика услышала порывистый вздох, вернее даже стон. Та, Другая поднималась с пола совсем рядом с ней, медленно, тяжело. На бетонном полу остались отпечатки ее ладоней. Теперь она была близко, близко настолько, что кажется, стоило протянуть руку, и можно было коснуться ее. Страх, приковавший ноги к полу мешал, сделать шаг. Вика стояла, и просто смотрела как копия приближается. Девушка протянула руку, и Вика ощутила прикосновение. Холодное, не живое. Тогда наполненный страхом шар, застрявший у нее в горле все-таки лопнул, и Вика закричала. Что было дальше она запомнила плохо. Ее подхватили на руки, ее волокли по лестницам и коридорам, и сквозь крики и топот слышались отдаленные звуки выстрелов. Запомнился только голос председателя, надсадно кричащий: - Запирай! Запирай, говорю!
2. «Если бы знать», - эти слова, должно быть, повторяет про себя каждый из нас. Если бы знать заранее, надел бы, конечно, джинсы и всепогодную кожанку, выбрился бы начисто, напялил бы темные очки на нос. Хотя, к черту очки, не слишком-то весело остаток жизни видеть свет сквозь пелену… Волосы бы выкрасил, отпустил бы усы или бороду, чтобы ни одна сволочь не узнала, чтобы столкнувшись мимоходом с кем-нибудь из знакомых можно было отвернуться и пройти мимо. Чтобы Настену с Дашуткой оставили в покое, да и меня тоже. Да что там мечтать, никто не знал об этом, да и не мог знать. Я думаю, что на самом-то деле повезло мне больше, чем другим. Что халат, ерунда, если вдуматься. Вике бы смыть эту проклятую маску. Красивая ведь девушка, я видел сквозь стекло. Тяжело женщине такое пережить. До последнего пыталась стереть эту дрянь, все не верила. Жалко ее губы кривятся, а заплакать не может. Нет у нас слез. А Петр Иванович хоть и говорит, что силуэты сквозь повязку различает, само собой, врет. Видел я ту повязку, сквозь нее не то, что силуэты, свет от тьмы не отличишь. Нарочно говорит так, чтобы нас успокоить. Смешной он человек, незачем нас успокаивать, каждый о себе... Вот Сереге хуже всех. Не знаю, что он на том корпоративе принял. Клянется, что виски, да только от виски таких зрачков не бывает, я уж знаю. По мне так лучше уж повязку на глаза, чем такое… Впрочем, начну по порядку. Случилось все в пятницу, должно быть часов в девять вечера. Как раз тогда я вылез из ванны, размякший от горячей воды. Завернувшись в халат, прошлепал босыми пятками в комнату, на диван завалился. Как раз новости передавали, что-то про ученых, про испытания какие-то. Выключил. За неделю устал как собака, да после смены к тому же, а тут еще и дома мозги грузят, к черту их. Переключил на кино про детективов. Настена на кухне возилась, Дашутка в спальне с куклами, словом каждый своим делом занимался. Обычный вечер. Я вот теперь думаю, по телепрограмме можно ведь точное время установить, да и порасспросить бы домашних, может, слышали что-нибудь, или заметить успели. Хотя чего уж там, знаю, что не стану расспрашивать, незачем их пугать. Скорее всего, ничего для них в тот момент не изменилось, да и для меня тоже: как сидел перед телевизором, так и остался.
Пробуждение свое я плохо помню. Мутное все, как бы сквозь пелену, огни размытые, шорохи издалека. Это я уж потом понял, что фары и колеса шуршат, а по началу все словно сквозь сон, не реальное, зыбкое. И будто один ты среди этой зыби настоящий, вещественный, как булыжник в тумане. Еще помню холод. Такого холода я никогда не чувствовал. Бывало, что целый день на морозе торчишь, в одной спецовке, продрогнешь как собака, всего трясет изнутри. Только тут другое совсем, нет дрожи, никакого движения нет, и холод не у пальцев и не на щеках, он прямо изнутри идет. Расползается по телу, ровно, неотвратимо как-то и замирает все в тебе, тишина там, и сердце не стучит.
Словом, пришел я в себя возле трассы, за городом. Лежал в яме. Подумалось даже, что могила это. Мысли всякие в голову полезли, вспоминать стыдно. Только выбрался и понял, что на могилу не похоже: не глубокая яма, края будто обрезаны аккуратно под мой размер. Земля ли, асфальт попал – ровно обрезано. Такие дырки в мультиках рисуют, когда персонаж с высоты падает, или с разбегу в стену влетает. Забавно даже, хотя, мне, конечно, не до смеха было. Холод до кончиков ногтей пронизывает, да и халат до кончика пояса. Поначалу очень дико это мне показалось. Вроде халат как халат, а ощущаешь как кожу, не снять его, конечно: все, что тела касалось намертво приросло, полы болтаются, как лишняя шкура на шарпее. Вылез, очухался, стал попутку ловить, ловлю, и к себе прислушиваюсь, размышляю, живой я или нет. Может зря и вылезал, думаю.
Долго на трассе проторчал, водителям такой пассажир даром не нужен. Машину то я, в конце концов, поймал, да только не ту, что хотелось. Отвезли в отделение, заперли в обезьянник. Я сразу врача, конечно, затребовал, но вместо врача прислали майора. Он вокруг меня походил, за халат подергал, даже пульс пощупал и на выход, да быстро так, будто от чумного. Только звездочки мелькнули. Выбежал и сразу к телефону: - Еще одного, - говорит, - вам, Леонид Егорыч, везем. Ваш клиент: холодный, в халате, пульса нет. Ответ выслушал – разозлился, покраснел от галстука до козырька: - Да в какой, - кричит, - морг! Еще пошутите мне там! Живой он, ходит, говорит, приезжайте и забирайте. Мне такого добра в отделении даром не надо. Положил трубку и на меня смотрит, внимательно так. Я ему говорю: товарищ майор, дай домой позвонить, жена с ума сходит. Тот подумал и рукой махнул: - Ладно, диктуй номер. Позвонил. Ничего из разговора не понять: «Да, конечно, извините». Трубку положил и говорит, на меня не глядя: - Волков Андрей Алексеевич, сейчас дома. Жена сказала, что нынче вечером он никуда не выходил, и очень удивляется, отчего так поздно беспокоят. Сказал так и вышел, дверью хлопнув. Вот тут-то мне окончательно погано стало. Мысли уже валом пошли и одна другой гаже. Да что там вспоминать… Приехали за мной часа через два, охрану приставили, как к чемодану с деньгами. Вели как чумного, прикоснуться боялись, только дулом в спину подталкивали. Погрузили, доставили в какой-то не то санаторий, не то пансион, темно уже было, только колонны при входе и разобрал. Засадили за стекло. Там я и узнал, что не со мной одним такая дрянь приключилась. Даже на душе полегче стало, хотя, казалось бы, чему тут радоваться. Ну а как прошла первая тоска, посмотрел на сокамерников, и такое зло взяло, принялся в стекло колотить: - Права, - кричу, - не имеете! Ну и что, что пульса нет, где вы такой закон видели, чтобы за это честных людей сажать. Долго так кричал. Потом уже Петр Иванович ко мне подошел. Подошел, руку мою нащупал и говорит: - Им, молодой человек, никаких прав не надо, на нас с вами теперь никакие права не распространяются. Потому, - говорит, - что все права для людей писаны, а наш с вами юридический статус еще выяснить надо. Если у вас так уж накипело, то, конечно, можно и покричать. Мы тут каждый свое откричали, так уж и вы не стесняйтесь. Ну что мне было отвечать, по здравым размышлениям, прав был старик, и против ничего не скажешь. Сколько времени прошло трудно сказать. Все больше молчали, каждый о своем, только Серега все выступал, в основном о том что штаны ему никак не снять, а следовательно женщинам он не интересен, и какой же он после этого человек. Пытался я его успокоить, но не вышло. Чугунному памятнику легче рожу набить, чем такому. Ну и он в долгу не остался, давал сдачи, как умел, примерно с тем же успехом. В конце концов угомонились оба, разошлись по разным углам. Потом еще, помню, Вика это сказала: - Видите, какое тут стекло? Знаете зачем оно? Нас показывать будут, как зверей в зоопарке. Быстро в ней горе на злость переходило. Я тогда только плечами пожал, но Вика верно угадала. Скоро привели нам зрителей. Да еще каких. Вика как увидела, даже задрожала. - Посмотри, говорит, там ведь я. Ты видишь, видишь, какой я была? Видно плохо было. Комната наша освещена, а за стеклом полумрак, но вроде бы видны там люди, и девушка была, волосы светлые, красивая. Себя то я сразу узнал, Серегу тоже. Вика первая к ним подбежала. Я даже не слишком удивился, когда стекло под ее пальцами затрещало. Я уж знал, какой Серега на ударопрочность, ну и Вика, значит, тоже. По-настоящему я удивился, когда она по ту сторону оказалось. Вот эта наша способность меня, честно говоря, до сих пор смущает, не вижу я ей никакого объяснения. Что происходило снаружи, видно было плохо, но выстрелы мы все-таки услышали. А там несколько пуль и в стекло угодили, тут уж крики слышно стало. Вика по ту сторону стояла растерянная, пулями по ней лупят, по чем зря, а она только вздрагивает. Тут я к стеклу подбежал. - Как ты это сделала? – ору, - как выбралась? Она обернулась, вид растерянный. «Просто представила» - это я скорее угадал, чем услышал. И до того дико это прозвучало, что я сразу же и поверил. Тут же, не долго думая к Сереге подскочил, сгреб его за воротник. - Сосредоточься, - говорю, - на меня гляди. Где ты сейчас хотел бы оказаться? Представь. А он смотрит, и не видит, зрачки разбредаются. Я еще разок как следует тряхнул его. - Представь... Да к черту! Где гуляли, помнишь клуб? Серега кивнул. - Хочешь там еще разок побывать? А теперь давай, подумай, что ты уже там. Едва я успел отпустить его воротник, Серега пропал, как будто выключили. Оставался Петр Иванович. Сидел, прижавшись к стене, зажимая уши руками, как будто мало ему было ничего не видеть - слышать он тоже не хотел, как те чертовы буддийские обезьянки. Объяснять ему долго не пришлось. Но тут дверь в нашу камеру отворилась, а там сержантик, кричит, надсаживаясь: - Не двигаться! – его, даже перекосило от страха, под козырьком форменной кепки капельки пота блестят. Сдвинуться я так и не успел, сразу же загремели выстрелы. Почувствовал я даже не боль, так щелчки по коже. Словом, и халат мне не прострелили. - Петр Иванович, - сказал я, и за руку старика взял, - все хорошо. Давайте.
3.
Домой Вика вернулась утром. Уже гасли в сырых сумерках фонари, слепли желтые окна, когда она, уставшая и измотанная, ввалилась в прихожую. Успела стащить один сапог и расстегнуть змейку на другом, и тогда только увидела тонкую полоску света, что пробивалась из-под двери в кабинет… Чуть приглушенный зеленоватый свет, такой давала только старинная бронзовой лампы с зеленым абажуром. Лампа эта стояла у Славика на рабочем столе, и никому в его отсутствие не позволено было даже приближаться к дверям кабинета. Вика похолодела. В виски коротко ударило, через мучительно долгую секунду в груди подпрыгнуло сердце, застыло было, но сейчас же ожило, забилась гулко и сильно. Занемевшими пальцами Вика расстегнула молнию на втором сапоге, стянула куртку, поправила платье. Когда она приглаживала волосы перед зеркалом пальцы ее только слегка дрожали. - Все будет хорошо, – пробормотала она. - Просто расскажу и все. Мне скрывать нечего Гордо вскинув голову, она прошагала прямо к кабинету. - Здравствуй, милый, - голос получился довольно веселый, и даже почти не дрожал, - ты просто не поверишь, что сегодня со мной было. Тяжелый взгляд, придавил Вику к полу. Славик сидел за рабочим столом. Его плечи, заправленные в дорогую пиджачную ткань разворачивались широко, хоть и довольно низко над полированным деревом столешницы. За его спиной в испуганном ожидании застыли ряды книг, и только бюстик Пушкина глядел печально и словно бы понимающе. Губы Славика искривились и выплюнули в лицо Вике презрительное: - Ну? - Послушай, это ужасная история, меня задержали, погрузили в какой-то мерзкий автобус, - говорила Вика сбивчиво, все приготовленные слова, разбегались как бусины с разорванной нитки. - Продержали восемь часов, - задыхаясь, повторила она, - председатель… то есть Леонид Егорович, он занимается этим делом. У тебя ведь есть связи в полиции. Ты все можешь проверить! Славик молчал. Холодный отблеск старинной лампы лежал на его лысине. Вика не выдержала: - Прекрати! Ты должен мне верить. Нельзя так просто обвинять! Эта, другая, она дотронулась до меня, она холодная, она не живая! Славик поднялся, медленно подошел к застывшей Вике и скупо, без замаха ударил. Вика пошатнулась. Боль тут же сменилась вспышкой злости, такой же горячей, и болезненной как удар. К горлу подкатил комок, но Вика сжала зубы, и подняла на любовника взгляд. Но Славик смотрел мимо. Мутные его, рыбьи глаза уставились на что-то за Викиной спиной. Лицо, бордово-сиреневое, как обычно в минуты гнева, стремительно наливалось новой порцией крови. - Это еще что? А? – брызгая слюной, выкрикнул он. Вика не обернулась, только почувствовала, как холодок пробежал по спине. Она уже знала, что увидел Славик там. - Ну что же ты, милый, - раздался от дверей ее собственный, и в то же время чужой, нарочито приторный игривый голос. - Что же ты стоишь, меня не встречаешь? Иди ко мне, я тебя приласкаю. Настала тишина. Под закрытыми веками плясали зеленые пятна. Слышалась только прерывистое сопение Славика. Вика почти видела, как тот, глядит поочередно то на нее, то на ту, другую, и его круглая голова с трудом поворачивается на короткой налитой шее. Тишина оборвалась. В уши хлынул стеклянный звон. Прямо перед ней на груде осколков стояла Другая Вика и улыбалась. На ней была все та же сорочка, все та же маска на лице. - Не люблю зеркала, - пояснила она. Носком туфли она пошевелила осколки и не спеша, танцующей походкой перешла к другому зеркалу. С наслаждением ударила кулаком в старинное венское стекло, и оно хлынуло потоком, на секунду одев ее фигуру дождем серебряных искр. Другая Вика отряхнула искры с волос, осмотрела костяшки пальцев, совершенно целые и радостно рассмеялась: - Ах, черт… Чувствую себя прямо Маргаритой в квартире этого… как его … Критика. Обогнув стоящего с открытым ртом Славика, она направилась к письменному столу. Старинная лампа, пережившая не одно поколение владельцев, надсадно скрипнула и повалилась на пол. Сразу сделалось темнее. Остались только крошечные, встроенные в стены светильники. Свет их, тусклый и красноватый, как от церковных лампад, не разгонял темноту, скорее подчеркивал ее, придавая происходящему оттенок дурного сна. - Ты… Ты… - Славик хватал ртом воздух, теперь он походил на огромного выброшенного на берег сома. В полутьме его налитое кровью лицо казалось почти черным. Оно блестело от пота, и только глаза, бледные от гнева выделялись отчетливо и страшно. - Я тебя… Вас обеих! - Ничего ты не сделаешь, - спокойно отвечала Другая Вика. Вика настоящая вдруг кроме страха почувствовала еще и уважение. Она и сама умела в случае чего постоять за себя и нагрубить и поставить на место какое-нибудь не в меру зазнавшееся ничтожество, но никогда у нее не хватило бы духу говорить так со Славиком. Славик рванул с места. Нервы его, видимо, не выдержали, и в два прыжка он добрался до стола, еще секунда и в лицо Вике уставилось черное дуло пистолета. - Руки, - взревел он. - Обойдешься, - коротко бросила Другая. Вика ничего не успела заметить. Не услышала она звука выстрела, не увидела ножа, но вот секунда и Славик уже не стоит, а лежит, нелепо дергая ногами, а из-под его спины быстро растекается по паркету темная лужа. Вика подумала, что надо бы испугаться, что вот, перед нею лежит и умирает человек. Да ведь это еще и Славик… Хотя, какая в общем-то разница, не было в ней жалости к этому человеку. Но вот кровь… Убийство. Надо кричать. Крика не вышло, воздух вокруг нее вдруг сгустился, сделался вязким и зыбким. Разбавленная алым светом темнота окружала тяжелым, жарким коконом. Как в аду, - пронеслась мысль. - Пойдем со мной, сестренка, - холодные как камень, и такие же твердые пальцы легли Вике на плечо. - Нечего больше тратить время на этого ушлепка. У нас с тобой большое будущее впереди.
4.
Пахло прокисшим кофе, пыльными книгами, старым шерстяным пальто с вешалки, и еще чем-то непонятным. Такой запах всегда заводится в старых квартирах. Мы вдвоем стояли в крошечной полутемной прихожей. Под ногами пузырился вытертый линолеум, с вешалки свисали уши зимней шапки. - Петр Иванович, - осторожно сказал я, - мы, кажется… - Знаю… - усмехнулся старик и медленно пошел вперед по коридору, скользя рукой по стене. – Вот уж единственное в мире место, где я теперь не заблужусь. Моя квартира... То есть, - он остановился и растерянно развел руками, теперь уже и не знаю, сложно сказать. - А ведь, могут и сюда нагрянуть, - пробормотал я поднос. Петр Иванович услышал и досадливо махнул рукой. - Пускай себе, - вздохнул он, - со всеми и всегда можно договориться. Впрочем, я думаю они уже догадались, где мы и вот именно поэтому сюда и не сунуться… - Знаете, Андрей, что-то не хорошо мне, вздохнул он, пойдемте в комнату, подождем хозяина квартиры, авось не выгонит. Ждать хозяина я не стал. Душная его квартира, где навеки поселились нищета и пыль давила на нервы. К черту, - думал я, - надоело все. Убраться бы отсюда, на юг, к пальмам. Чтобы ходить всюду босяком и в халате без лишних вопросов. Подумал так и закрыл глаза.
По одну сторону шоссе выстроились ряды приземистых темных зданий, глядящих хмуро и заспанно, ползла вдоль них изломанная змея теплотрассы. Сквозь распоротое ее брюхо лезла рыжая вата. По другую сторону – за узкоколейкой серели нищие дачные домики, да покосившиеся заборы, а вверх, в бледное рассветное небо из полосатой заводской трубы выползал столб черного дыма. Под ногами похрустывала асфальтовая крошка пополам с мерзлой землей, в воздухе висел отчетливый запах гари. Словом, на Мальдивы все это походило мало. Но место я быстро опознал, видимо, южная окраина города, промышленный район. Что ж, подумалось мне, - может, только на пару километров кидает, а дальше еще раз представлять надо. Закрыл глаза увидел мелкую прибрежную гальку, шепот моря. Вскоре я и правда услышал шум - это по узкоколейке с ржавым скрипом и скрежетом полз груженый углем состав. Идти пешком тоже я не смог. Уже через пару шагов почувствовал неладное: ноги сделались непослушными. От самых подошв, к коленям полз уже знакомый холод, с каждым шагом он продвигался все выше, будто я медленно заходил в ледяную воду. Из упрямства сделал еще с десяток шагов. К десятому ног я почти не чувствовал. Скоро и пальцы на руках, не то, чтобы замерзли, но как-то с трудом стали разгибаться. Еще шаг и я услышал тихий, нехороший хруст. Представилось, как тонкие, не видимые глазу трещины пробегают от самых кончиков пальцев, вверх по рукам и дальше, к остановившемуся сердцу. С ожесточением я принялся тереть руки о колени. Тепла я тоже не почувствовал, только ткань халата, ставшая от мороза твердой, как наждак, едва ощущалась кожей. Следующий шаг я сделать так и не смог. Пришлось валиться на спину и отползать, кое-как перебирая окостеневшими руками. Потом сидел на земле, растирая окаменевшие ноги. Помогало это мало.
Значит, отсюда мне не выбраться, - думал я. - Не нырнуть мне в глубины океана и космос с разбегу не покорить, так и буду вариться в собственном соку остаток жизни. Кто-то провел тут невидимую черту, и ее мне не пересечь, да и не только у мне, вероятно… А от чего я, собственно так огорчился? Так ли часто я покидал свой город? Пара поездок до Питера, да один раз в Крым, еще в раннем студенчестве. Но до необычайности обидно было вдруг понять, что никогда больше не увидишь ни моря, ни чахлых пальм. Бетонный забор с колючкой поверху – это пожалуйста, сколько угодно. Но раньше это меня не заботило, тут текла моя жизнь, тут я оброс друзьями и семьей, и вот разом, одним порывом все это с меня сдуло, остался голый на ветру. Растирая свои неживые ноги я думал о Насте. Думал, как хорошо бы ее увидеть. Может, стоит пробраться домой, пока меня настоящего не будет в квартире, поговорить хоть не много… Может быть она ничего не поймет, - думал я, и мысли приятно щекотали сознание, - вот я стою на лестничной площадке… Вернее нет, конечно, лучше бы оказаться на пороге ванной, в халате все-таки. Прошагать оттуда прямо на кухню, где старые бабушкины часы-ходики и разрисованные неумелой Дашкиной рукой, листы картона, висят, приклепанные к обоям. Настя оглянется и спросит с улыбкой: «Ты чего такой загадочный, потом как обычно, потрется щекой о мое плечо». Вот на этом месте мне стало страшно. - Хватит, - сказал я себе, и с трудом поднялся. - Надо бы проведать старика.
Против ожидания, в квартире Петра Ивановича было тихо, ни криков, ни стрельбы, только едва слышный шепот голосов из комнаты. Я шагнул было к ним, но сойти с места не смог: левая рука по локоть увязла в шкафу. Тут же я представил себя возле двери, и освободился, вот только рука теперь пропиталась лавандовой вонью, а в дверце шкафа осталась аккуратная круглая дыра. Вероятно, такая же дыра красовалась теперь и в толще висящих там пыльных вещей.
Старики беседовали, Петр Иванович Первый сидел у окна. Я не сразу узнал его, глупо, но почему-то его глаза я представлял совсем другими: меру мудрыми, в меру лучисто-проницательными, с благообразными морщинками в уголках. Нет, глаза у старика оказались темными, под нависшими бровями, жила в них смесь иронии и обреченности, глубоко залегшие тени делали взгляд усталым. Петр Иванович Второй остался в кресле, он полулежал, запрокинув голову, могло бы показаться, что он спит, только его губы едва шевелились, когда он говорил.
- Сами подумайте, Петр Иванович, - говорил хозяин квартиры, которого я прозвал про себя Петром Первым, – вас не убить из огнестрельного оружия, не запереть в камере. Теоретически вы можете возникнуть в любой точке пространства. - Да, - вздыхал Петр Второй, - это сила… - Это даже не сила, это абсолютная безнаказанность, вы только вдумайтесь, что из этого может получиться? - Террор? - Возможно… вы же знаете, любая власть, лишенная рычагов влияния на нее, рано или поздно превращается в диктатуру. Я даже головой потряс, от таких слов. - Постойте, вы о чем? Кажется, моему приходу никто не удивился. - Молодой человек не понимает, - вздохнул Петр Второй. - Попробуем объяснить, - кивнул Первый, - Да вы садитесь, Андрей, в ногах правды нет. - Вот скажите, - начал он, - вам никогда не хотелось никого наказать? Ну, скажем, убийцу или насильника, или отъявленного негодяя. Не по закону, а просто, из чувства справедливости… - Ну конечно, - я пожал плечами, - всякому хотелось. - Хорошо, а теперь представьте, что такая возможность у вас есть… Да собственно она и есть. Вы начинаете разбираться с преступниками, когда отъявленные кончаются вы принимаетесь за менее отъявленных, так сказать за воров и подлецов рангом помельче. Судите при этом, опираясь, естественно, на собственные преставления о справедливости, искренне считаете, что делаете мир лучше. - Бред, - отрезал я, я что преступника от порядочного человека не отличу? - Не все так просто, уж поверьте опытному человеку… - Продолжим, проходит еще время и вы с удивлением замечаете, что ваши представления о справедливости не всегда соответствуют вашим интересам. Порою выгодные люди оказываются подлецами а враги, наоборот, честнейшими людьми. И место подлецов вы начинаете расправляться просто с врагами. - В конце концов, - добавил Петр Второй, - можно было поступить и проще, просто объявить преступниками всех, кто с вами не согласен, это сэкономит массу времени и сил. - И заметьте, мы взяли, так сказать, идеальный случай, предположили, что вами будут двигать исключительно благородные побуждения. Я уже начал выходить из себя. - Хорошо, пусть, но а мы то все тут причем? - Безнаказанность, - вздохнул Петр Второй, - она пьянит, и часто приводит к власти. - Но это же глупо. Не могу же я перебить всех. - Этого и не нужно. Это… голова Горгоны… Вы знаете, такое оружие, которое не обязательно применять, всего лишь нужно, чтобы все знали о нем. Чтобы каждый помнил о том, что, возможно, кара коснется и его. Этого во все времена было достаточно. - Да вы посмотрите на нас, - я демонстративно приподнял пояс халата, - думаете нам будут подчиняться? - Непременно будут, - уверенно сказал он. - Только из-за страха? Петр Первый улыбнулся. - Вы еще слишком мало жили молодой человек, и слишком плохо знаете людей. Думаю, что рано ли поздно тут у нас образуется небольшая монархия с богом-правителем во главе, - хохотнул он. - Я то уже вряд ли ее застану, а вот у вас есть все шансы. Подумайте только, Петр Иванович, ведь фактически вы бессмертны. Вечный человек. - Вечный слепец – усмехнулся тот. Повисло молчание. - Холодно, - вздохнул Петр Второй, поднимаясь, - вы уж позвольте, Петр Иванович, я займу временно вашу постель. Что-то богом я себя нынче не чувствую… Он встал и двинулся нетвердым шагом, ощупывая перед собой воздух. Я отправился его провожать. Вечно эти фантазии, - думал я, помогая старику найти подушку. - Интеллигенты… Обязательно-то им нужен какой-нибудь враг. Чего еще ждать от человека, который даже к себе обращается на «вы».
Когда через четверть часа я заглянул в комнату, Петра Ивановича уже не было в постели. Остался от него даже не прах – осколки, как от разбитого манекена. Одни из них по цвету были как стариковская кожа, другие – розовые как рубашка, третьи черные как брюки. Но красных было больше. Петр Иванович Первый, а теперь уже единственный, при виде этой картины, судорожно глотнул воздух, и пошатнулся. Я потащил его на кухню. - Андрей… Я вам очень благодарен буду, если вы уберете это… Потом ,если угодно, мы похороним, но сейчас. Он посидел еще, с закрытыми глазами и вдруг мелко затрясся, в первую минуту мне показалось, что он плачет. Но он смеялся. Тихо, истерически, с привизгиваниями. - Однако… однако. Слушайте, а что же мы напишем на могиле? От Петра Ивановича я уходил уже под вечер. Остатки его копии я уложил в черный пластиковый пакет, отнес на балкон, и пристроил там между щербатым цветочным горшком с засохшей землей и ржавыми гантелями. В пыли и холоде. Осколки эти вблизи походили на куски толстого крашеного стекла: их острые грани блестели на свету, а изнутри их пронизывала сеть тонких и темных трещин.
5.
Вика сидела в углу, притихшая. Запястье болело, на нем браслетом расползался большой фиолетовый синяк. Чулок на колене пропитался кровью. Синяк – это след от пальцев. Другая тащила ее вниз по лестнице мимо ошалевшей консьержки, прямо в синюю предрассветную сырость. - Ты теперь будешь со мной, - бормотала Другая, - будешь говорить на камеру, заучивать слова… Я напишу. Пусть они видят, пусть знают, какой я была. Ты ведь совсем как я, ты же моя копия. Вике хотелось вырваться, хотелось крикнуть: «Да это я, я настоящая!» - но твердые неживые пальцы тисками сжимали запястье, а на крик не хватало дыхания. Сначала было такси, а потом тянулись коридоры телецентра, смутно знакомые Вике по съемкам. Тогда в семнадцать лет она была на подпевках у одной местной знаменитости, карьера певицы закончилась блистательно – ее заметил Славик, уволок со сцены прямо в постель. Ссадина – расплата за своеволие. Когда на Вику направили камеру, вместо слов о новой власти и высшей справедливости, Вика прокричала только одно: «Помогите»! Тогда ее оттолкнули, сильно, так что она не удержавшись свалилась на пол, и разбила колено. - Дура! – крикнула Другая, - ты что, еще не поняла? Кто тебе поможет? И тут же сама заняла место перед камерами. В своем наряде, на фоне привычного, знакомого по местным новостям задника, она выглядела дико. Вика доползла до дальнего, самого темного угла студии и со стоном опустилась на пол. Она почти не прислушивалась к тому, что говорила Та, отраженные от стен студии, исковерканные, до нее долетали отдельные слова и обрывки фраз: - Как высшие существа, неся в себе отпечаток истинно человеческого, очищенного от слабости плоти, по правилам простой справедливости…. Власть, лишенная пороков и слабостей… Исключительное право… «Наверное, они там все со смеху умирают, у телевизоров», - думала Вика. Бетонная стена приятно холодила затылок, кажется, вот-вот готовый треснуть. Боль в колене потихоньку утихала. - Как боги! – Донесся до нее особенно громкий выкрик, Вика открыла глаза. «Как страшно – думалось Вике, - какой слабой себя чувствуешь, когда она рядом. Но она ведь понимает, как смешно выглядит, не может не понимать… Да, скорее всего, она докажет свои слова, она убьет кого-нибудь перед камерой». Страх, до того смутный, неопределенный, вдруг вспыхнул с новой силой, опалил догадкой. Пригнувшись, Вика стала пробираться вдоль стены. А та, Другая торжествовала, она купалась в лучах прожекторов, сорочка поблескивала тускло серебристыми нитками. «Она меня не увидит. Конечно, не увидит, - думала Вика. - Это как в той комнате за стеклом: здесь темно, а там свет». Вика едва дышала, несколько раз каблуки ее запутывались в каких-то проводах, и она только чудом смогла удержаться на ногах. Скрип дверной створки прозвучал раскатом грома. Вика выскользнула в узкую щелку и побежала. Ей тут же показалось, что звук шагов гремит на всю студию, гулким эхом раскатывается по коридорам, перекрывая голос Другой. На ходу Вика сбросила туфли и побежала босяком. Пол больно колотил по подошвам, в колено, кажется, забили раскаленный гвоздь. На улице она остановилась, оглядываясь. Невдалеке стояло такси, из раскрытой дверцы свешивалась рука водителя. Этот самый водитель спросил у них, когда Другая захлопнула дверцу: - Из салона красоты сбежали, дамы? – его глаза удивленно и весело поблескивали, в улыбке сверкал вставной зуб. - Давай в телецентр, - коротко бросила Та. - Доедешь быстро – будешь жив. Соврала. Да, можно было выбросить тело этого человека и угнать машину, но при одной мысли об этом Вику начало тошнить. Она бежала. Босые ноги обжигал заледеневший асфальт. Разгоряченная после бега по коридорам, Вика поначалу не чувствовала холода, но уже через пару минут ледяной ветер ее настиг. Ее окликнули с противоположной стороны улицы. К ней бежал человек. Вика узнала это лицо: серые глаза, правильные черты. Она отпрянула. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что одет он вовсе не в халат, а в серую потертую куртку. И руки, сжимающие ее запястья теплые и живые, обычные человеческие руки. - Ну что, вы, - бормотал Андрей. – Хватит… А ей казалось, что слезы, копившиеся в ней со вчерашнего дня, наконец решили вылиться, все, разом. Андрей решительно отстранил от нее. Голос прозвучал холодно, зло: - Где копия? Вика махнула в сторону телецентра. - Тогда скорее. Она не должна знать, где ты.
6.
В клубе было практически пусто. Несколько человек, притулившихся за столиками, по краям танцпола выглядели скорее напуганными, чем веселыми. При моем появлении они старательно отворачивались. Среди сидящих я нашел Сергея, но тот был как-то подозрительно тих и бледен. Увидев меня, он вздрогнул, и, как и прочие, уставился в непочатый стакан. Но музыка все-таки била по ушам, а по танцполу в бешенной пляске метались зеленые и красные отсветы. Второй Серега, против ожиданий не танцевал. Он торал посреди пустого танцпола, чуть покачиваясь. - Ты Вику не видел? Эй? – приходилось кричать, голос тонул в громе басов. - А… - Серегины глаза разбегались, он узнал меня, и расплылся в улыбке. – Дружище! Что ж ты не заходишь, а я тут с утра… - Вику не видел? Серега сморщился. - Да ну ее. Стерва она. Давай лучше за встречу? В баре было чуть тише. Серега по-хозяйски зашел за стойку, придирчиво оглядел ряды бутылок. - О! Мерло! Давай-ка, Андрюха, по мерлу вдарим? - Он протянул мне целую, еще не откупоренную бутылку. Я отмахнулся. - Ну как знаешь, - одним махом он отломал горлышко и влил содержимое себе в глотку. Вино текло по подбородку, красными ручейками струилось по рубашке. Когда он закончил, в углу рта поблескивал крошечный зеленый осколок - Ты же лопнешь, деточка, - пробормотал я. Серега заржал. - Не-е… Все предусмотрено. Он степенно вышел из-за стойки, театрально поклонился, подмигнул мне и пропал. А над полом застыло нечто, больше всего похожее на склизкую, безобразно раздутую змею. Она висела в воздухе какое-то мгновение, а потом с мерзким шлепком обрушилось на пол. - Вот и чисто… - раздался голос за спиной, - в смысле пусто! Сергей, теперь и правда совершенно чистый, стоял за стойкой. Поводил носом, придирчиво выбрал бокал, дыхнул на него, протер полой пиджака и с хрустом откусил край. - У меня тут дежурная бригада уборщиц… Оп… и можно начинать сначала. – Он подхватил со стойки еще одну бутылку - Пьянее… чем есть я уже не буду… Но, не поверишь, вот хлопну и как-то легче становится… От вкуса что-ли… Я отвернулся, удивляясь только, почему меня не тошнит. Вика стояла в дверях. - Ты все-таки зашел. Так мило. Ее я даже не сразу узнал. Сверху на рубашку она надела платье, черное, с глухим воротом. Ее лицо скрывала золотая маска, вроде тех, что носят на карнавалах в Венеции. - Тоже мне, богиня Иштар, - пробормотал я. - Богиня, - согласилась она, - ты чертовски прав, Андрюша,– маска оставалась бесстрастной, и даже в голосе я не услышал и нотки иронии. Она придвинулась ближе: - Ты разве не понимаешь? Это ведь мы настоящие. Я, ты, он. Еще более настоящие, чем эти. Мы бессмертны, чистая идея человека без ограничений плоти. Мы боги. Можем карать и миловать. - Серьезно? - усмехнулся я, разглядывая ее глаза в прорезях маски. - Как же ты собралась карать? Вика исчезла, на пол свалилась золотая маска, сверху ее накрыло платье. И тут же воздух прорезал короткий вскрик. Я оглянулся. Вика стояла за стойкой рядом с барменом, нежно приобнимая его за плечи, а тот стонал сквозь зубы, корчился от боли. Я не сразу заметил, а когда понял, в чем дело, похолодел: растопыренные пальцы Вики, ее ухоженные, белые, с отточенными коготками пальчики торчали прямо из руки парня, на рубашке уже расплывались красные пятна. Вика исчезали, и парень повалился на пол, сжимая окровавленное предплечье. - Видел? Я ведь могла запустить их и в сердце. Это круче пистолета. Круче любого оружия. Каждый в этом городе у меня на мушке. Никто не спрячется, понимаешь? Она подошла к стойке, аккуратно открыла бутылку мартини. - А что же старик не пришел? Побрезговал нашим обществом? - Он умер. Вика пожала плечами. - Ну и что? Второго и так надо было прикончить, неприятно как-то знать, что где-то шатается твоя копия. Я смотрел на нее, но сквозь маску ничего нельзя было разобрать. - Не тот, один из нас. Слепок. Копия. Бог. Называй как хочешь. - Умер? – Вика замерла. - Как? Это… Это ты его убил? Как ты это сделал? Ее глаза блестели. В них смешивались страх и восхищение. Тварь, – подумалось мне. - Какая же тварь. Она сейчас больше всего хочет узнать, как можно нас убить… И как же напугалась... Богиня. Мне вдруг сделалось противно, противнее во сто крат, чем от вида содержимого Серегиного желудка. Я отступил на шаг. Но идея пришла внезапно, осветила все вокруг как одна из этих чертовых цветных вспышек. - Да – сказал я, с трудом разлепив губы, - это я убил. Слова эти ужасно сложно было произносить, они сухими колючими комками застревали в горле. Вика стояла неподвижно, глаза ее расширились. В этих глазах был страх. Получилось. Тогда я оглянулся и крикнул, так, чтобы меня могли слышать все эти люди за столиками, запуганные или продавшиеся, чтобы меня мог услышать Сергей все еще торчавший возле стойки. - Это я убил! Я убил одного из этих гребаных богов, слышите? Среди десятков обращенных на меня глаз я снова нашел глаза Вики и сказал уже тише, только для нее: - Я пришел, чтобы сказать. Тебе. Если ты не прекратишь это, я убью и тебя, понимаешь? Безнаказанности не будет. Я повернулся и пошел прочь. Меня шатало, словно пьяного. Все, что случилось было слишком странно.
7.
Вика грызла чуть размокшие и оттого совсем не хрустящие вафли, запивая их горьким чаем. И даже это было хорошо. Тут все было хорошо, и старомодные обои, подходящие скорее для комнаты, чем для кухни и старые часы с кукушуой, и потрепанный с углов, советский еще столик, цветные кубики, разбросанные по полу. Совсем как в детстве, - думалось ей. И было уютно, как в детстве. В иные времена она бы сморщилась, сказала бы «убого». Ведь слишком это напоминало ее собственный дом, крошечную хрущевку с вечным запахом супа, жирным и липким, пропитавшим все вокруг. Но теперь вспоминались не отставшие у потолка обои и не скрип лестницы, под ногами отца, вернувшегося с ночной пьянки. Вспоминалось что-то совсем другое, светлое, давно забытое: ощущение уюта. И можно просто пить чай и не думать о том, как выглядишь. И что следует сказать и достаточно ли притягательно смотрится будто бы невзначай упавшая с плеча бретелька платья. - У меня теперь пусто, можешь пожить, - говорил Андрей. Его чашка остывала на столе, не тронутая. - А жена? – подняла брови Вика.. - Уехала, я их с Дашкой отправил к родственникам в Тверь. Думаю, лучше им пока без меня. Вика вздрогнула: - А если… - она едва смогла выговорить, - если твоя копия придет сюда? Андрей помолчал, потирая подбородок. Казалось, ему трудно было говорить. - Он… уже был тут. Предупредил, чтобы выбирались из города. Вика не верила своим ушам. - Был тут? Один из этих? И не напал? Андрей только пожал плечами. - Да нет, адекватный вполне… Сказал, что память у нас с ним общая… Ну и характер, вероятно. - Значит, он совсем такой как ты, - шепнула Вика, в горле у нее пересохло. – Скажи, ты думаешь она такая, как я? Серые глаза внимательно посмотрели на Вику. - Нет, я думаю, нет, – сказал он так уверенно, что Вика даже выдохнула от счастья. Конечно, он врет, - тут же решила она. Но счастье от этого почему-то не ушло, а стало еще больше и теплее.
Вика не могла уснуть, не впившиеся в ребра пружины и даже не страх перед Той ей мешал. Мысли метались как рой растревоженных пчел. Чего она добилась за всю свою жизнь? Вечная гонка, постоянная ложь, только чтобы выбраться из нищеты, добиться хоть чего-то. Она представляла, как бы повела себя, оказавшись на месте той, Другой. Вот она, Вика с изуродованным лицом, лишенная всего, даже права считаться человеком. Представляла, и чувствовала, как внутри зарождается та самая злоба, надрывная болезненная гордость, совсем как у Той. Вика узнавала себя, словно в кривом зеркале. И от этого становилось страшно. Еще она думала об Андрее. Обычный человек, не один из Этих, и даже не Славик, он ведь единственный из всех услышал ее крик о помощи, брошенный в прямой эфир, примчался спасать. И сейчас не уехал с семьей, хотя мог… До чего это смешно, - думала Вика. - Ужасно глупо. Он ведь и правда совсем не умеет жить. Но в груди вместо презрения рождалось совсем другое. Горячее и щемящее чувство, одновременно сладкое и мучительное. Чувство без надежды, ведь никогда, никогда она не станет ближе. Сознание этого хоть и кололо, но давало чувству какой-то иной необъяснимый оттенок. Вика поднялась, осторожно ступая по скрипучему паркету, прошла в соседнюю комнату. Андрей тоже не спал, сидел, на краю кровати, завернувшись в одеяло. Она осторожно опустилась на рядом с ним. - Ты не думай, - горло ее совершенно пересохло. Сердце колотилось где-то в висках, - я никогда бы... И я вам совсем не буду мешать когда все закончится. Никто не узнает. - Прости, Вика, – сказал Андрей, но в голосе ей почудилась жалость. Поднялся. Потянулся было к чему-то, но отдернул руку. Как будто там, а стуле притаилась ядовитая змея. Прошагал на кухню как был. Вика укуталась еще теплым одеялом. Ее знобило. Приподнялась, приглядываясь. На стуле лежал махровый халат. Тогда Вика зажмурилась, зарылась носом в его подушку, втягивая запах, такой уютный, уже почти родной. Горечи не было, была благодарность, даже за то, что ушел сейчас. Он ведь не мог иначе.
8.
Здесь было легче. Голые ветки, упирались в небо. Сквозь обычную серую муть синели прогалины холодного неба. Снега не было, но схваченная морозцем листва, прикрытая белесым инеем, блестела не хуже. Листья эти, уже не живые, хоть и сохранившие прежнюю форму, тихо шуршали под ногами. Странно было идти по ним босяком, не ощущая холода. Пара от дыхания не было. Остановился, попробовал не дышать. Ничего. Не было желания вздохнуть, только привычное беспокойство, где-то на грани с рефлексом приказало все-таки сделать новый вдох. Поляна уходила под откос, вниз, где тащила свои воды, темные и тяжелые, неширокая речушка. На другом берегу стоял, укрытый морозной дымкой, и от того словно нарисованный, лес. Впрочем, тишина была не долгой. По реке разносились звуки сирены, где-то вдалеке гнусавил мегафон, я закрыл глаза. По трассе, один за другим тянулись автомобили, и тормозили возле десятка сверкающих мигалками полицейских машин. Дорога была перекрыта. Мегафон кричал теперь совсем близко, что-то о пропусках и досмотре. - Эй мужик! – Недалеко от меня притормозил небольшой грузовичок. Водитель свешивался из окошка чуть ли не по пояс. - Замерзнуть не боишься? Я развел руками: - Не жарко. - От любовницы что ли бежишь, - хохотлнул он. - Да вроде того. Может подкинешь до города? Водитель кивнул, - До города можно, а вот из города сложнее. Да там увидишь. Водитель болтал без умолку всю дорогу. Тихо напевало радио и игрушечная собака кивала в такт головой на пружинке. Мне ведь не хватало, такого вот ничего не значащего разговора, чтобы не кидались на тебя с пистолетами, не глядели как на прокаженного. Но очень скоро от приятных мыслей я отвлекся. От самого города растянулась гигантская пробка, машины стояли в ряд, поблескивая на морозном ноябрьском солнце. - Это еще что? - Валят, - вздохнул водитель, - Все валят, кто может, тут такая буча поднялась после того выступления, ну, по новостям, знаешь... Люди пропадать стали… Баба там одна. Он еще разок глянул на меня и потер лоб под кепкой - Так что там с той бабой? - Да я что… Я разве ж говорю чего. Ну сказала там, мы мол боги или типа того, ну должны стоять над вами. Так я что ж, я же не спорю. Может и права она. Тык ведь если подумать, наш мэр, он просто человек, и заболеть может, ну или надавить на него, а там нового назначат, тот по своему. Ни какой, то есть, стабильности. Боги, говорит… А черт их знает, может и правда боги, раз их убить нельзя. Дождались, значит… Все очарование как-то резко кончилось и игрушечная собака кивала уже не ободряюще, а ехидно, издевательски подтверждая слова водителя. Я взглянул на него, тот напряженно молчал, сосредоточенно глядя на дорогу. Костяшки рук, сжимающих руль, побелели. От прежней оживленности не осталось и следа. Я вздохнул и закрыл глаза. К знакомому запаху стариковской квартиры на сей раз примешивался еще один: сладковатый запах ржавчины. Петр Иванович лежал на полу в прихожей, и в груди его, прямо напротив сердца зияла аккуратная дырка. Такую может оставить тонкая девичья ручка, если пройдет сквозь живое тело.
Вику я нашел почти сразу. Она сидела в том же клубе, теперь совершенно одна. На сей раз без платья и золотой маски. Музыка не играла, безумные блики больше не носились по танцполу. Было необычно тихо и гулко. Она смотрела на меня, будто чего-то ждала. А я ненавидел ее всю, до последней клеточки. Ее выбеленные волосы, ее прозрачную рубашку это тело, так соблазнительно проглядывавшее сквозь платье, и вымазанное лицо, и каблуки, приросшие к ногам. Все зло в мире, кажется, собралось вот в этой точке пространства. - Вот и все, - пробормотал я, приближаясь к ней. Она не попыталась убежать или исчезнуть, только расширенные ее глаза смотрели удивленно и испуганно. Губы приоткрылись. Не хотелось убивать подло, как она, всаживая неживые руки в человеческиую плоть. Но ведь и она не живая, - мелькнула мысль, - А вдруг получится. Мои руки вошли в ее тело… слишком податливое, слишком мягкие, слишком живое. Вика изогнулась, закричала Я наклонился к ней, еще живой. Медленно отер с ее лица маску. Противная жижа липла к пальцам, она пахла кислым яблоком и еще кровью. - И все? - раздался за спиной голос Вики, Другой Вики. - Вот значит как убивают богов, так все просто? Она перешагнула через тело и улыбнулась мне. - Ну что ж, попробуем. Кто первый? Я схватил ее сразу. Снова мерзлая крошка под ногами, дым из трубы, запах гари. Спаянные в один комок, мы не могли пошевелиться.. Я Видел как трещины бегут по моим-ее рукам. Изнутри нас заполнял холод, он сковал, он трещинами бежал по телу. Свет поблек и смазался, трещины пробежали и по нему. Стало темно.
Эпилог
Леонид Егорович вошел не спеша. Пошевелил носком ботинка груду осколков. Одни из них были черными как костюм, другие зеленые как рубашка, но красных было больше Он придирчиво оглядел все стулья, выбрал один и с кряхтением уселся. - Что-то измотала меня эта история. Верите ли, Андрей Алексеевич, третьи сутки не сплю… Да, жаль бедную девушку… Ну кто же мог знать. Тут он вдруг рассмеялся. - И когда это вы успели, а? Чтобы такую фифу в себя влюбить иным и жизни мало, а вы за три дня дело обтяпали. И ведь женатый человек. Не стыдно? Что смотрите? За вас она погибла, за вас. Иначе бы давно выдала. Себе жизнь, а вам пулю висок, или как там у них принято… Пятерню в сердце. Он вдруг погрустнел и вздохнул: - Да, жаль девушку… Ну да что ж поделать. Дайте-ка я вас освобожу лучше, руки-то, небось, затекли. Леонид Егорович с кряхтением наклонился, и стал разрезать веревки. Андрей отодрал с губ пластырь. Слова выговаривались с трудом. - Что… С ними? - С кем? С копиями? Лопнули они, знаете, как мыльные пузыри. П-ф-ф, и нет. А что вы хотели? Закон сохранения энергии еще никто не отменял, исчерпали, значит, весь запас и рассыпались. Знаю, знаю, о чем хотите спросить. Да вы поймите, я ведь тоже не всемогущ, и отнюдь не всеведущ. Мы с вами, может быть, никогда не узнаем, что это, собственно, было. Ну была информация проведении эксперимента, о том, что полученные в результате копии могут быть нестабильны, опасны, их следует опознать и как можно скорее изолировать, до тех пор пока они не самоуничтожаться. Остальное… Что ж, тут говорить. Да я же сам спрашивал, ученых этих, объясните, мол, по-человечески, что за ерунду вы нам тут вывели? А они все свое: «фантомные образования», «нестабильные соединения». Я так думаю, они и сами нифига не поняли, чего натворили… Больно уж удивленные были у них лица. Вот и доверь, как говорится, дураку технику. - Да… - Леонид Егорович Неловко поерзал на стуле, потер большие красные ладони и вдруг снова расхохотался. - А с твоим какая ерунда вышла, знаешь? Но это же надо было, вытащить другую копию на границу активной зоны, и там разорвать. Изнутри. Ты представляешь? Так уж чтобы наверняка. Это ведь еще додуматься надо было до такого. Взглянув на Андрея, чиновник перестал смеяться, безнадежно махнул рукой: - Да вечно так с этим геройством. Или дров наломают или погибнут впустую. Собственно, можно было и не стараться. - Он указал на кучку осколков, часть из которых были салатовыми, совсем как рубашка Сергея. – У них и так уже срок к концу подходил, рассыпались на пять минут раньше. Мы думаешь, почему мер не принимали? Ждали, пока эти твари сами развалятся, без риска для личного состава… Один черт с ними ничего не сделать. - Они были как мы? - Резонный вопрос, - кивнул Леонид Егорович, - даже полезный с точки зрения психологии, я бы сказал. Так вот, ровно те же самые, абсолютные копии, если хотите – слепки с личности, не живые в полном смысле этого слова. Но… с определенного момента вполне самостоятельные. Андрей молчал. По лицу его трудно было что-нибудь понять. Леонид Егорович вздохнул и стал не спеша расстегивать портфель. - А ведь согласитесь, - говорил он между делом, - вышел, своего рода, интересный социальный эксперимент, не находите? А знаете, что самое смешное? Ведь многие и на самом деле поверили, прониклись, так сказать, идеей божественной власти. Людей привлекает сила, вы понимаете. Это чувство любви на грани со страхом. Творится же сейчас в городе черт знает что, кто витрины бьет, кто в квартире заперся. Он, наконец, достал из портфеля какой-то сверток: - Последствия волнения, знаете ли, преодолеть не просто. И помочь нам в этом – ваш гражданский долг. Так что, уважаемы Андрей Алексеевич, будьте-ка любезны, снимайте штаны. Ну что вы, что вы хмуритесь, не подумайте чего плохого. Чиновник развернул сверток, оттуда выпала белая махровая ткань. - Вот он, не узнаете? Из вашей ванной, как новенький. Вы нас очень обяжете…Это только временная мера… Ну смелее, смелее. На плечи Андрея лег халат. Двери отворились, и в лицо ему ударил свет. Мало что понимая, он шагнул вперед. Все потонуло в белом мареве, на мгновение он ослеп, и только услышал гомон людских голосов, доносящихся откуда-то издалека, как шум далекого прибоя. Сквозь этот шум он услышал тихий шепот: - А теперь сволочь, будешь говорить и делать все, что тебе велят.
блин, а я то думаю, кто это выдал вроде как хороший рассказ, но при этом скомканный, и как бы это так получше выразиться - наскоро выплюнутый. А вот оно что - Лукое!))) Рассказ хороший, если его доработать, если хорошенечко дожевать. К примеру начало - появление кучи персонажей разом. Путает, неприятно. Да, потом каждый из них становится личностью, но в начале - путает. Далее - мгновенный соскок клона героини с катушек, при этом она идет по совершенно другому пути нежели чем пошла бы сам оригинал - не обусловлено, логически неверно. Развал старика получился каким то резким и сразу - наобум. Ближе к финалу какие-то причины вроде как обуславливаются у этого феномена, но как-то так, на уровне оправданий. Пригроза главгеру по финалу, когда он вышел в народ, вроде как подспудно понятно - боги и все такое прочее, а тут исполнитель есть, хоть и не тот, но все же... как то инфу ему поздненько об этом вручили, все ж не под софитами такие внушения делаются. Короче много корявостей, порожденных спешкой.
Но текст, как уже было сказано, если хорошенько доработать, может стать хоть и не великолепным (все ж крепко новых идей он не несет, да и сюжет скорее на запутан, а количественен), но не менее чем интересным и качественным.
казалось, что его цепкий и острый взгляд буквально царапает кожу.
Кажется - креститься надо, или хотя бы прилагательных избегать. Слог - баян. По сюжету. Во-первых, у автора было достаточно времени, видимо, чтобы написать этот текст. И это видно. Но не с хорошей стороны, как это обычно у всех; а с дурной. Слишком сложно всё. Запутано. Именно в корне - запутано. Вместо того, чтобы текст упрощать, автор его только путал и путал. И распутать этого крысиного короля - таким языком, таким объёмом... сложно.
Нет, я не говорю, что Вы автор баянист. Просто пишите проще. Не бойтесь, не укусит никто.
Автобус высадил их недалеко от базы отдыха «Окуневская» - так гласила табличка у входа, и покатил своей дорогой, неспешно и деловито, чуть накренясь вбок.
Мне показалось, что на табличке было написано: "Автобус высадил их недалеко от базы отдыха «Окуневская»" Странно, если это обычный рейсовый автобус, как "потерпевшие" оказались в нем все вместе. Если это спецтранспорт, почему он не заехал внутрь базы?
Цитата
Здание, проглядывавшее сквозь кованую решетку ворот, давило своей обветшалой роскошью.
Не нравится длиннющий причастный оборот, акцент получился на решетку а не на здание. Проглядывавшее и давило не вяжутся как-то. "обветшалая роскошь" - понравилась.
Цитата
Вода, казалось, была повсюду, она не только сыпалась сверху мелкой колючей крупой, ею был пропитан и воздух, даже дыхание оседало на воротник бледным водяным паром.
Шел дождь, а крупа, скорее, ассоциируется со снегом.
Цитата
Вика зябко ежилась.
Чей-то я такого слова не знаю.
Цитата
Тоненькая, не по сезону куртка почти не согревала, даже роскошный воротник не помогал: мех быстро напитался влагой, отяжелел и только раздражал теперь, источая запах мокрой кошки.
Тоненькая куртка с роскошным воротником из натурального меха? Так бывает?
Цитата
Спутников было трое.
только мы обсуждали мокрую кошку, потом хлоп - "спутников было трое". Надо как-то увязать. Дальше такое тоже встречается. Как это по-женски).
Затем идет описание спутников Вики. За него твердая 5. В плане описания мужчин Вам на сайте нет равных.) Как будто посмотрел на мир женскими глазами. Супер.
Текст большой, подробно разбирать не буду. Напишу общее впечатление. Написано нормально, но читать тяжеловато, из-за того, что постоянно приходится напрягать мозг, пытаясь понять происходящее. Местами есть интересные находки, удачные образы. Сюжет расплывчатый, текст распадается на эпизоды, нет кульминации, слегка затянуто, последнее предложение наивное. Иногда встречаются крепкие мысли, намеки на психологию, даже напомнило "Солярис". Но в целом, особых откровений нет.
Итог подводить не буду. Отрывок с описаниями спутников рекомендую к прочтению всем.
0
