Огромный налитый золотом диск медленно выплыл из-за туч, случайно высветив резкую тень, зверем проскочившую по одной из тесных улочек города. Она неслась неслышимо и неуловимо; сумрак ночи, сливаясь с чернотой кособоких построек, ловко прятал ее рваную клубящуюся тьмою фигуру. Луна проступала сквозь тучи, немногочисленные побледневшие звезды опасливо глядели вниз на тихие неживые улицы. Незримое зло на секунду застыло: лунный свет блеснул на зверином оскале. Ночное светило вздрогнуло, точно испугавшись, и набежавшие кучевые громады погрузили мир в непроглядную тьму.

Стояла ранняя осень. Крепчающий стылый ветер все чаще и чаще гонял вереницы пестреющих листьев: желтые, красные или коричневые, они съеживались и опадали, предчувствуя скорые морозы, которые в Северном Королевстве могли нагрянуть даже под исход лета. По ночам уже бывало довольно прохладно; природа готовилась к долгому сну под ледяными сугробами: потихоньку утихал птичий посвист, бледнели и отмирали растения, все короче становились дни.

С выходом ночи узкие улочки опустели. Люди попрятались в своих деревянных хибарах, но самые отчаянные отправились испытывать судьбу в таверны –  прибежища разбойничьих шаек, воров и иных темных личностей. Таких заведений в городе было не так уж и много – всего лишь четыре – но не проходило и дня, чтобы не стало известно о пьяном мордобое или беспринципном убийстве за горсть серебра. Полные опасностей улицы ночами освещала только луна – добропорядочный люд, накрепко заперевшись в домах, зачастую боялся зажечь даже свечку.

            Грузные тучи лениво застучали по крышам мелким дождем – земля постепенно размякла, превратившись местами в хлюпающее грязевое месиво. Город не ведал ни канализации, ни водопровода: помои выливали прямиком за порог, отчего в воздухе постоянно смрадило зловоние,  избавить от коего не могли ни ливни, ни ветер.

            Утопая копытами в грязи, мимо зашарпанных домов пробиралась крепкая каурая лошадь. На ней, уверенно держа спину, восседал человек в темных одеждах. Капюшон скрывал лицо от дождя, из-под подола намокшего плаща виднелись серые ножны. Лошадь шла медленно, с усилием продвигаясь через разлившееся посередь улицы смрадное болото. Животное недовольно фыркало, мотало головой, но всадник крепко держал поводья, не позволяя тому своевольничать.

            Внезапно мужчина одернул кобылу и застыл, прислушиваясь. Будто испугавшись чего-то, дождь на минутку затих, создав практически идеальную, но гнетущую тишину. И в этой темной промозглой тиши громом прокатился истошный выкрик: до того пронзительный и жуткий, что заставил бы нервно вздрогнуть даже покойника. Но всадник будто того и ждал. Он решительно пришпорил напуганную до полусмерти лошадь, пустив ее по грязевой жиже к месту чьей-то трагедии…

            Дождь бил каплями обезображенное тело, развалившееся на краю пустыря в темной грязи. Выплывшая из черноты туч луна безразлично освещала раскуроченную грудину и торчащие острия ребер. Одежда несчастного была разодрана; одного глаза нет, второй заляпала казавшаяся совсем черной кровь, ленивыми толчками еще сочившаяся из пустой глазницы. Мертвец крепкой небритостью, рассеченной парой застарелых рубцов, и валявшимся неподалеку кривым тесаком напоминал окаянника – возможного посетителя шумевшей неподалеку таверны.

            Всадник, не мешкая, соскочил с лошади и осторожно приблизился к трупу. Обычный смрад городского воздуха в этом месте смешался с чем-то несвычным: с резкой забивающей ноздри нотой металлической вони. Этот пронзительный запах зла человек бы не спутал ни с чем.

            - Эдвин, нужен ли свет?

            Человек в капюшоне повернул голову на знакомый чистый голос. Его сдержанный всем видом внушающий доверие обладатель секунду назад, словно городской призрак, возник из-за угла, так же как и Эдвин, спеша на крик. Тонкую фигуру мужчины опутывал такой же темный плащ, но светлые слипшиеся из-за дождя волосы ничто не скрывало, как и приятные располагающие черты спокойного лица. На вид подошедшему было лет тридцать, но чуть заостренный подбородок его отчего-то и не думал зарастать мужественной щетиной.

            - Как раз кстати, Отец Матиас. – Голос человека в капюшоне хрипел неприятно и жестко.

            Священник, озабоченно поглядывая по сторонам, приблизился к телу, одарив тревожным взглядом напарника; после сложил кисти лодочкой, что-то бормоча под нос. Промозглый воздух чуть слышно затрещал; блевотные запахи секундой отпрянули, и резкая вспышка белоснежного света защипала глаза – Эдвин отвернул голову. В побелевших руках Святого Отца забился кипенный лучащийся шар, который он, изогнув напряженно правильные дуги бровей, смело сдавил, умерив слишком резкую иллюминацию.

            Стало возможным разглядеть, что под плащом у рослого и крепко сбитого мужчины в капюшоне одет удобный костюм с многочисленными перевязями и ремнями; на поясе помимо длинного меча в серых ножнах висели еще два кинжала с серебряными рукоятями. Плащ застегивала золотая фибула формой семиконечной звезды – символа чистоты веры. Уже всего этого было достаточно, чтобы любой житель Северного Королевства понял, что перед ним Инквизитор – карающая длань Великой Церкви. Отрубленная бурая лапка лисы на шейной цепочке служила тому дополнительным доказательством. Сии атрибуты безразмерной власти давали право вершить суд над еретиками и нечестивцами, не дожидаясь приговоров и официальных решений.

            Напарник оружия при себе не держал; под плащом виднелись заляпанные крупными каплями грязи лазурные одежды священнослужителя. И все та же семиконечная звезда, но на этот раз не в виде броши, а на цепочке.

            - Это он? – голос Отца Матиаса звучал плавно, распевно, как и полагается священнику.

            Эдвин копошился левой рукой в развороченной груди несчастного. Сосредоточившись, он искал лишь одно, уже понимая, что не найдет. Сердце вырвано.

            - Его работа. – Грозно бросил старший, утирая руку о край плаща.

            Третий месяц отряд инквизиторов, не зная ни сна, ни отдыха – точно гончие псы – преследовал страшного зверя. Хотя, какое животное могло бы сравниться с тем, кого они пытались настигнуть и уничтожить с таким упорством?! Кровожадное исчадье беспроглядных подземных глубин – демон Анту – убивало людей, поддерживая собственное существование пульсирующей плотью сердец. Все это время они шли по кровавому следу, проехав Королевство с севера от окраин Морозных Пустошей до самой южной границы у полноводной Змеиной реки. И каждый раз чудовище ускользало, оставаясь на шаг впереди преследователей. Дважды они становились свидетелями того, как Анту разрывал беспомощную жертву, будто тряпичную куклу – но оба раза коварный демон  сбегал, едва завидев опасность. И теперь убить эту проклятую тварь, загубившую столько людей, стало для Эдвина делом, за которое он положил бы и жизнь – делом чести.

            Матиас свел ладони – магическое освещение исчезло; взглянул на соратника. Тот выпрямился во весь рост и посмотрел в сторону темного изрядно покосившегося здания на другой стороне заболоченного пустыря. В узких прямоугольных окнах горели огни; доносились сбивчивые возгласы и горланные запевания. Над дверью слегка покачивалась треснувшая табличка, изображавшая массивную деревянную кружку со стекающей по бокам пивной пеной.

            - Думаю, он там. – Предположил Святой Отец.

            Со спины к инквизиторам подоспел третий член отряда – двадцатилетний Дориан – кареглазый брюнет с потеком родимого пятна на виске; такой же высокий как Эдвин и в точности так же одетый, но худой, будто жердь. Лицо его страдало от вечных прыщей, что сильно облюбовали непропорционально маленький нос; раздвоенный подбородок же был отдан на откуп редким, но толстым черным волоскам, никак не желавшим густеть до полноценной бороды. За спиной молодой человек переносил массивный необычно изогнутый лук и колчан с белооперенными стрелами; на поясе – прямой кинжал и легкий длинный меч. Юноша, чуть заметно вздрогнув, одарил напряженным взглядом изуродованный труп, а затем легонько коснулся своей золотой звезды, почтив по обычаю парой беззвучных фраз память погибшего.

            - Тогда вперед. – Скомандовал Эдвин, и троица, взяв коней под уздцы, направилась в сторону таверны.

            Тяжелая дверь со скрипом затворилась за спинами инквизиторов: они оказались в небольшой комнатушке с низким закопченным потолком, что служила своеобразной прихожей, отделявшей большой зал со столами от входа. Слева вкопалась добротная стойка, за которой приземистый черноусый мужик с фигурой пивного бочонка протирал тряпкой деревянную кружку. Висячие щеки его лениво подрагивали в такт спокойным движениям рук; физиономия выражала закисшую скуку.

            Путники приблизились; Эдвин скинул капюшон, обнажив дрожащему свету изуродованное рубцами лицо и выцветшие от времени и сурового солнца светло-русые волосы. Глаза инквизитора были глубоко утоплены; брови вечно сдвинуты, напряжены. Усатый корчмарь, казалось, ничуть не удивился такому внешнему виду, и, продолжая протирать посудину, громко произнес:

            - Приветствую вас, уставшие странники в таверне «Хмель и мед»! В нашем заведении вкуснейшее во всем Королевстве пиво, великолепнейший эль и крепчайшая брага, - он на секунду притих, углядев лисью лапку и золотую фибулу, а затем подался к Эдвину через стойку и в полголоса спросил. – Что привело Великую Инквизицию в наши края? Неужто что-то случилось?

            - А ты, поди, сам не знаешь, о чем люди толкуют?.. – Старший сделал знак соратникам: те молча прошли в зал, оставив его наедине с усачем.

            Большая квадратная комната была плотно заставлена грязными кое-где растрескавшимися столами, за которыми спорили и гомонили в пиру бандиты всех мастей. Туда-сюда сновали сдобные бабы с большими кружками, поднося доверху наполненные и забирая пустые, чтобы через несколько минут вновь принести разбойничьей братии хмельного напитку. Пиво текло рекой; за центральным самым длинным столом большая компания, вскидывая к потолку ножи и кружки, затянула вразнобой пьяную песню. Ближе к стенам люди сидели потише: там и тут прикрытые капюшонами или повязками личности что-то негромко обсуждали, опасливо или наоборот алчно косясь на соседей. Сверху весь этот балаган освещала массивная вычерненная копотью люстра из колеса, по всей окружности которой подрагивали огоньки свечей.

            Двое в черных плащах быстро пересекли зал и разместились в углу за небольшим столом. Пламя стоявшей на нем бледно-желтой свечи едва заметно колыхнулось.

            - Ну и заведеньице… - проговорил Дориан, снимая лук и колчан.

            - Ничего особенного, юноша. Привыкай. – Священник произнес это с мягкой отрешенностью – взгляд его зацепился за квартет подозрительных личностей у противоположной стены.

            Укутанные в серые одежды, они сидели тихо, опасливо, собранно; разговаривали шепотом, постоянно посматривая по сторонам. Похоже, обсуждалось дело. Из четверых больше всех говорил одноглазый южанин с припухшей верхней губой; он шептался то с одним, то с другим, а потом сосредоточенно передвигал посуду по столу. Остальные – горбоносые, южной наружности – с серьезными лицами выслушивали его и кивали.

            Тем временем Дориан освободился от плаща и, заведя руки за голову,  откинулся на стуле. Он решил на минутку отстраниться от происходящего, до сих пор стоявшего пред глазами зловещим кошмаром. Прикрыв горящие от усталости глаза, юноша ощутил сосущую безысходность в груди. Склизкое надоедливое томление расползалось по телу, покалывая кончики пальцев терновым шипом. Безысходность. Теперь вся жизнь будет проходить именно так: в нескончаемых погонях, боях и опасностях. Инквизитор не выбирает свою судьбу – судьба выбирает его.

            Дориан не знал ни отца, ни матери. Новорожденным его подбросили на порог церкви, не оставив ни записки, ни объяснений. Обычное дело в эти смутные времена. Монахам и священникам ничего не оставалось, как выходить младенца; в те дни за него и выбрали жизненный путь. Никому не нужному подкидышу уготовили участь Инквизитора: путь бесконечной борьбы за чистоту веры, истребления темных сущностей, зачастивших в мир людей. Сколько себя помнил, Дориан проводил время в молитвах и тренировках стрельбы или фехтования. Его натаскивал престарелый извечно недовольный монах Ион. По молодости он загубил немало невинных: но с годами пришло осознание, Ион пустил в сердце Бога и ушел в монастырь. Седовласый и суровый монах стал для безродного щенка не просто учителем, а духовным наставником. Грубость и требовательность его, поначалу невыносимо въедливая, со временем предстали пред Дорианом незначительными стариковскими слабостями. Мальчик так привык к нему, что зачастую называл отцом, чем неизменно вгонял старика в краску.

            Когда Дориану исполнилось пятнадцать, Ион стал совсем плох: несвязная речь, разлад памяти, частый заходящийся кашель с кровью – все выдавало признаки скорой кончины. Но наставник не желал слез по себе: в один из дней просвета сознания он ушел в чащу. Умирать. Уходя, старик шепнул рыдающему ученику странную фразу, смысл которой молодому инквизитору только предстояло постичь:

«Добро во зле».

            Юноша часто возвращался к этим словам, пересматривая, выискивая суть предсмертного послания. И понимание по капле приходило к нему: за те пять лет, что пролетели с момента, как молодому человеку сообщили каким «особенным образом» он будет служить Церкви, Дориан немалое повидал. Под боязливый шепот толпы сжигали людей на кострах; вопили и бились в агонии обвиненные в колдовстве, чернокнижии и пособничестве силам тьмы. И в те минуты, когда рваные студящие кровь вопли проносились над площадями, а еретика, прикованного к столбу, охватывало голодное пламя, молодой инквизитор вторил про себя снова и снова: «Добро во зле, добро во зле». Он верил, что творя грех сейчас, Церковь тем самым несет добро честным верующим, защищая их от мрака и духовного разложения.

            Эдвин любил говаривать, что дело их не терпит жалостливости и покаяния в ошибках; и если сомневаешься – руби, а Бог на небесах разберется: кто грешник, а кто – праведник.

            Дориан встрепенулся, поняв, что проваливается в мягкую убаюкивающую пелену засыпания. Три месяца он дремал лишь по нескольку часов в день, да и то очень тревожно: нескончаемая погоня выжала все резервы и силы. Парень с неохотой открыл глаза. В зал уже вошел старший инквизитор: направлялся к столу.

            - Что-нибудь узнал? – Отец Матиас чуть потеснился, Эдвин присел рядом.

            - Да. Корчмарь сообщил, что незадолго до нас сюда завалились четверо южан. Говорит, подозрительные какие-то – шибко  молчаливые. За главного у них одноглазый. Пива почти не взяли, все больше еду. По сторонам, говорит, пялились, точно высматривали кого. Может, просто разбойничий нож, а может…

            - Уже обратил внимание. Их стол у стены. – Священник чуть приметно кивнул в направлении подозрительной компании, внезапно притихшей. Было заметно, как один из них – редкозубый молодчик со сбитым носом – нервно поглаживал кончиками пальцев рукоять притороченной к поясу сабли.

            - Нужно… - начал Эдвин, но так и не договорил.