Дан-Зана вытер нож, убрал его. Прицепил на пояс остатки воды, а мясо спрятал за пазухой. Машинально провёл руками от шеи к бокам, словно поправляя лямки, с досадой плюнул. Потом стал наматывать платок на голову – и вдруг увидел, что правый рукав порван и промок. Он удивленно посмотрел под ткань, увидел сочащиеся красным дырочки в руке, и только тогда почувствовал боль.

– Вот же жажда! – ругнулся он.

Рана была пустяковая, и не рана даже. Просто укус, хоть и глубокий. Но его все равно надо было промыть и перевязать. Ткани у него хватало. Но вода… Дан-Зана с сожалением решил, что лучше свалиться на двое суток раньше от жажды, чем на десять – от заражения.

На укус ушёл остаток воды из той фляги, которая висела на поясе до стычки. Осталась одна полная фляжка и кусок мяса.

– Ладно, пошли, – сказал он, но прозвучало не очень уверенно. Тогда он сказал ещё раз: – Пошли!

Окрепший голос не прогнал отчаяние, но изменил саму его суть. Оно больше не означало: «У меня нет выхода, я ничего не могу сделать». Теперь оно значило: «Я сделаю то, чего не могу. У меня нет другого выхода».

И он пошёл. Потом побежал. Он экономил, как мог. Солнце село, и скоро садилась луна, а Дан-Зана сделал всего три глотка. Но ему казалось, что маленькая фляга пустеет ужасающе быстро. До встречи с койотами ему постоянно хотелось пить, после неё – хотелось умереть, такой была жажда. А ведь еще надо было бежать. Он перестал останавливаться, зная, что один раз перейдя на шаг, он больше не сможет бежать, и  придется прямо на месте устроить привал на несколько часов.

В начале четвёртых суток закончилось мясо, но Дан-Зана даже не чувствовал, что оно было. Фляга опустела на две трети. Юноша передвинул её под плащ, чтобы она хотя бы не грелась на солнце, его тело грело воду не меньше.

В его голову стали закрадываться змейки сомнения.

Что такое долг? Служение? Он служит королеве, но королева там, в Даринском дворце. Пьёт воду. Её брат умирает – но умирает и Дан-Зана. И неизвестно, кто мучается больше. У короля хотя бы есть способы скрасить остаток жизни и облегчить кончину. Дан-Зана умирает за короля. А король за кого? Просто так? А кто из них имеет право на это «просто»?

Ответственность. Дан-Зана взял на себя это поручение, пообещал выполнить его. Но ответственность – это когда с тебя спрашивают за поступки, и ты отвечаешь за них. Нет ответственности – это когда спрашивать не за что. А если спрашивать некого?

И когда Дан-Зана готов был плакать от бессилия, злости, бесконечной жажды и механической уже неспособности прекратить бег, он понимал, что слезы – это вода, которую нельзя терять. Потом ему становилось стыдно. И за свои мысли, и за то, что эти мысли прекратила не совесть, а жажда. Дан-Зана не хотел, чтобы она заменила все его чувства.

И он продолжал бежать с неизвестно откуда взявшимися силами. А потом всё повторялось снова. Жажда, сомнение, стыд, рывок, жажда, сомнение, стыд, рывок…

Дан-Зана давно перестал ощущать собственное тело. Он не чувствовал ног. Вы не чувствуете палочек, когда бьете в барабан. Вы просто слышите звук. А сами палочки – они деревянные. Он не чувствовал рук, головы и плеч, как хозяин дома не может понять, каково кирпичным стенам на солнце и ветру. Он не чувствовал носа, рта, горла, лёгких, они превратились в фитиль свечи, который ничего не может, кроме как гореть. Даже не смотря на то, что он бежал в основном ночью – пламя ни на секунду не покидало его дыхательные пути.

Ежедневно на несколько часов он машинально забывался сном. И ему ничего не снилось. Проснувшись, Дан-Зана думал о еде, чтобы выделилась слюна, и он мог промочить ссохшееся горло хотя бы ею. От этого просыпался голод, который в последнее время, видимо отчаявшись, перестал скулить в животе и требовать корма. Но он просыпался ненадолго. На то время, пока Дан-Зана заставлял себя встать и сделать первый шаг. А потом приходили бездумье и беспамятство, и всё, кроме жажды, в нём замолкало.

На пятый день Дан-Зана заметил, что почти не пьёт. Наверное, тело подстроилось под обстоятельства, решил он. А потом, когда пришло время, потянулся за водой и с ужасом обнаружил, что уже третий глоток делает из фляги с красной лентой, а старая вообще пропала с пояса. Должно быть, он выбросил её, как только опустошил.

Алхимик что-то напутал, Дан-Зана не чувствовал себя свежим. И пить хотелось не меньше. Но он мог дольше терпеть. И укус зажил за день, даже шрамов не осталось. Теперь у него было больше возможности справиться, а значит, больше надежды. Доу-Дарса шутил, но его слова оказались самой важной правдой посреди Великой пустыни.

Оставить королю хотя бы глоточек.

И каждый раз, опуская руку к фляге, Дан-Зана повторял эти слова. Иногда это даже помогало ему против воли поднять руку обратно и отсрочить желанный глоток. На два часа, на три. Вон до того бархана. До следующей колючки. Пустыня жгла беспощадно и равнодушно, и Дан-Зана понимал, что его держал на ногах только сок. Но сомнений больше не было. Он слишком много прошёл, чтобы упасть, не закончив дело. Человек не может столько бежать без еды и воды – а он смог. Это не должно быть напрасно. Это не будет напрасно!

Наступило утро одиннадцатого дня. И с гребня очередного бархана он, наконец, увидел на горизонте город. Дан-Зана не помнил, как доплёлся до стен. Он твердил про себя слова, которые надо будет сказать, потому что боялся их забыть. Развести в кувшине воды, поить короля день. Развести воды…

 Первой, кого он встретил, оказалась девочка, игравшая в песке недалеко от городских стен. Дан-Зана выглядел страшно, но девочка ещё не умела бояться.

– Привет, – сказала она.

– Это Лавакия? – хрипло прошептал Дан-Зана.

– Да, – ответила девочка. – А меня зовут Кин-Наки.

Дан-Зана слабо улыбнулся и рухнул на колени.

Кин-Наки, дочь начальника гарнизона, вприпрыжку бежала в караулку к отцу. Во фляге с красной лентой плескался последний глоток алмазного сока, а грамота трепетала на ветру мятым лоскутом.

– Детка, что это у тебя? – спросил отец, забрав у неё флягу и грамоту.

– Это мне дядя дал, чтобы я отдала тебе.

– Какой дядя?

– Ну там, у стены. Я играла, а потом он подошел. Он был очень слабенький. Он сказал, что это сочок для нашего короля.

– Для короля, вот как? А что ещё сказал тот дядя?

– Он сказал, что это чтобы наш король не болел. Надо… – Кин-Наки нахмурилась, вспоминая, – Надо развести это в кувшине с водой и поить короля день. Да, так он и сказал.

– Правда? А откуда он?

– Он из Дарины.

– Дарины!? Так это же…

Начальник гарнизона Дин-Фау знал о том, что в Дарину послали гонца за лекарством. Ответа не было довольно долго даже для такого расстояния. Дин-Фау быстро пробежал глазами грамоту.

«Податель сего – личный гонец… не чинить препятствий… помощи моему царственному брату…»

– Детка, он сейчас там же?

– Да. Он попросил попить, я ему отдала свою бутылочку. Он сразу всё выпил и сказал, что отдохнёт немного, и чтобы я скорее бежала к тебе или к маме. Наверное, он сейчас там отдыхает.

– Милая, ты если ещё такого дядю встретишь, ты сразу всю водичку не отдавай. Если долго не пить, а потом сразу напиться, это вредно.

– Да? – забеспокоилась Кин-Наки, – А что с дядей будет?

– Ну… у него может заболеть животик. А может быть, он заснёт. Крепко и надолго.

– А, ну тогда все нормально. Дядя не говорил, что у него болит животик. Он лёг поспать, но это же не страшно?

Когда Дин-Фау прибежал на место, гонец королевы Кай-Леды спал уже очень, очень крепко.