Пролог.

 Пожилой епископ вот уже целый час рассматривал искусную настенную мозаику. Он даже не заметил, как один из придворных писцов украдкой положил на его кабинетный стол охапку древних аршаникарских свитков, после чего, не спеша, удалиться. И дело даже не в старческой глухоте семидесятилетнего сановника. Старинные гравюры на стенах тронного зала всегда завораживали редких посетителей королевских чертог своей красотой и изяществом. Молодой писец ступал по гранитному полу как можно тише, стараясь не потревожить патриарха, ведь тот не любил, когда его отвлекают от созерцания этих объектов живописи. Они украшали сие тёмное и, зачастую, безлюдное место замысловатыми мотивами из старых монтериэльских легенд, некоторые из которых были искажёнными страницами истории этой древней тщеславной империи. Сам зал был полукруглой формы и в худшие времена единственным его обитателем был самый обычный сквозняк, гулявший тут день и ночь между мраморных колонн, то и дело, цепляясь, словно надоедливый попрошайка на ярмарке, за страницы раскрытых книг и края гобелен. В зале не было окон, он освещался исключительно благодаря огню подсвечников, в изобилии разбросанных по помещению в хаотичном порядке. Но казалось, что свет исходил вовсе не от свеч, а от ярких мозаичных рисунков. Мельчайшие разноцветные камушки бойко переливались даже от незначительного источника света, чтобы позволить редким обитателям зала любоваться художественными произведениями древних королевских мастеров. Здесь можно было увидеть и грандиозные схватки монтериэльских воинов с варварскими ордами востока, и морские битвы с флотилиями пиратских государств юга, и милые глазу заснеженные шапки величественных гор севера.                                                                            

  Патриарх Уриэль Мендоза уделял немало времени их изучению. Считая себя человеком провидения, сложно отказывать себе в удовольствии изучения каждой детали, окружавшей, скажем, его предшественника. А предшественником Мендозы был последний император Монтериэля – Ричард VII, ныне известный, как Ричард Великомученик. «Мучеником», к слову, он стал здесь же, в этом самом зале, когда совершил акт самосожжения в день одного из главных государственных праздником империи – «Великого примирения».

  Одёрнув ворот своей богатой сановной мантии, достающей до пола, Уриэль, наконец, смог оторвать свой пристальный взгляд от мозаики, изображающей прекрасные лесные сопки на востоке Аршаникарума. Лысеющий старик с благородной сединой на висках, помутневшими от частого ночного чтения зрачками, похожим на орлиный клюв носом и покрытой гнойными нарывами из-за постепенно отказывающей печени кожей, медленно побрёл к соседней экспозиции, опираясь на свою до неприличия дорогостоящую трость из драконьей кости. А со следующей настенной гравюры на него грозно взирал высокий человек средних лет с темно-русыми ухоженными волосами длиною до плеч, аккуратно подстриженными усиками и бородкой, бледной болезненной на вид кожей и пугающе холодными карими глазами. Испещрённая драгоценными камнями корона и позолоченная кираса на нём, украшенная королевским гербом в виде звезды, называемой монтериэльскими астрологами «Драконьим сердцем», недвусмысленно намекала на то, что это есть последний император Монтериэля. Но была в этом портрете и другая отличительная особенность – изображённый на нём монарх был один. Издревле была традиция – на портретах, украшавших тронный зал, короли должны быть запечатлены вместе со своей семьёй. Вместо этого компанию королю здесь составляли только две чёрных, как смоль, остроносых псины, вальяжно распластавшихся около камина. У Ричарда не было детей, он был бесплоден. Уриэль Мендоза помнил, что когда его ещё звали графом Луи Мендозой, именно он проводил десятки бессонных ночей за поиском лучших знахарей континента и отбором кандидатов на исцеление мужской силы самого императора. Но не суждено было Ричарду стать продолжателем королевского рода. Многие в народе считают, что именно это подтолкнуло императора так жестоко поступить с собой, и в этом мнении сходится большинство. Но мало кто сходится в едином мнении насчёт того, что заставило написать его ту самую предсмертную записку, являющуюся по совместительству и последним указом короля, законная сила которого была скреплена кровавым отпечатком пальца Ричарда. Этот документ и по сей день хранится здесь, в троном зале, находясь в запечатанной витрине из редчайшего прозрачного адамантия. По надписи на этом высохшем от времени клочке бумаги можно было судить, что рука её автора дрожала во время написания. Она гласила: «Этим указом я, последний монарх старой империи Монтериэль, Ричард VII, изъявляю свою последнюю волю: упразднить династийное престолонаследие и отдать власть над империей в руки Архитектора судеб. Создать церковь, представляющую в Монтериэле волю Его и назначить графа Луи Мендозу главою её. Прощайте навеки, и да хранит вас Архитектор судеб!»

  Нынешний епископ Священного Монтериэльского Патриархата, безусловно, знал об этом больше всех досужих сплетников королевства вместе взятых, но даже он по сей день иногда задавался вопросом – почему император выбрал именно его на эту роль? Не находя ответа на этот вопрос, Уриэль мог только продолжать следовать грандиозной миссии, наложенной Ричардом на его дряхлые сутулые плечи, лишь иногда даря себе минуты отдыха около галерей настенных мозаик…

Короли… они ведь почти как люди. Они дышат, едят, любят, болеют.… Но самое главное отличие короля от обычного крестьянина заключается в том, что смерть простолюдина для государства - это всего лишь новая статистика, а смерть короля – новая эпоха.

Глава 1.

ГРАЖДАНЕ СВЯЩЕННОГО МОНТЕРИЭЛЬСКОГО ПАТРИАРХАТА!

 Вот уже тридцать три года и три месяца, как благородные рыцари святой инквизиции патриарха Уриэля Мендозы вступили в праведную войну с демонопаклонническим царством Аршаникарум! Все эти годы мужи, преданные делу Истинной церкви, беззаветно следовали зову Архитектора Судеб, направлявшему их сквозь смрадные топи и непроходимые заколдованные дебри, к самому сердцу обители скверны, к столице Аршаникарума - средоточию ереси! И вот, настал тот долгожданный час! Через три дня, в день Рождества Архитектора Судеб, армия Священного Монтериальского Патриархата сокрушит врата еретичного города! Порочные колдовские князья будут преданы огню вместе со своими демоническими учениями! Ликуйте, дети Судьбы! Принеся в жертву чудовищ в людском обличии, веками истязавших наши земли, войны святой инквизиции ознаменуют этим начало новой эры – эры мира и просвещения! Посему, указом патриарха Уриэля Мендозы, благородные рыцари не должны быть одинокими в своём порыве принести жертву Архитектору Судеб, и церковь согласилась взять на себя заботу об изъятии 2000 золотых монтериалов с души каждого гражданина столицы Патриархата (с домашних животных плата взимается в размере 200 золотых монтериалов за  лапу). Добровольные пожертвования принимаются от рассвета до заката в соборе короля Ричарда Великомученника на центральной площади, принудительные (включая штраф за непочтение к церкви) производятся от заката до рассвета представителями святой инквизиции на дому…

 Со дня Рождества Архитектора Судеб прошли уже больше двух месяцев, а эти листовки на гранитных стенах столичной тюрьмы до сих пор трепал ветер. Да и кому они нужны? Поседевшей и отощавшей от наставшего голода пожилой даме, всё ещё ждущей мужа с «праведной войны» и наивно полагающей, будто бы он перестал ей писать не потому, что его тело давно гниёт в одном из болот Аршаникарума, а потому что он потерял чернильницу? Или они нужны молодой девушке, некогда верившей в старые красивые сказки, в которых поцелуй прекрасного принца, мог исцелить прекрасную леди от любых болезней, а ныне сгнивающей заживо от проказы в собственном доме, ставшем для неё темницей? А может, они нужны просящему милость бездомному, чьё тело испещрено шрамами, полученными во время службы старому доброму королевству Монтериэль? Нет, никому они не нужны. Эти листовки так и будут висеть здесь, напоминая некогда праздным самодовольным монтериэльцам о том, что они потеряли. Листовки будут мозолить глаза, пока пропитанная лаком бумага не размокнет от нескончаемых проливных дождей или не истлеет под гнётом времени.

 Так называемый Священный Патриархат стоит на коленях перед призраком уничтоженного им же царства, а городская стража не поспевает за изловом прорвавшихся через зеркальную грань демонических созданий и очисткой городских улиц от разлагающихся трупов жертв чумы. Никому нет дела до листовок, напоминающих о былом величии этой страны. Дороги, выложенные мраморной плиткой, теперь были покрыты грязью вперемешку с кровавой жижей, изрыгаемой прокажёнными, которые ещё были, как им казалось, в состоянии стоять на ногах и выполнять свои повседневные обязанности. Даже великолепные белокаменные дома оказались покрыты пылью и сажей сожженных деревень, приносимой сюда вместе с осенним дождём. Казалось, чума поразила даже былую красоту этих зданий.

 Естественно, никто не обращал внимания и на высокого темноволосого бледноватого человека, лет двадцати пяти с виду. Он стоял, закутавшись в свой кожаный плащ, из-под которого виднелись висящие на поясе позолоченные ножны, украшенные чёрными рубинами. Но больше всего бросались в глаза очки с затемнёнными стеклами, которые всегда носили выходцы с сумрачного северо-востока, непривыкшие к бурным цветам, царившим здесь ранее. Этого человека звали Элиас Клащек.

 Таким, как он, здесь и раньше никогда рады не были, но сейчас… Люди сторонились его. Едва завидев его тёмную фигуру, редкие прохожие отворачивали свой взгляд, прикрывали глаза своих детей руками и спешили удалиться прочь. Лишь несчастная сгорбленная старушка, беспомощно тащившая за собой тележку с окоченевшими телами грудных младенцев, старалась заглянуть Элиасу в скрытые очками глаза, и в её взгляде читалось только одно: «Это ты во всём виноват, ты чудовище!». Но затаившая злобу старуха – это ерунда, куда проблематичней, когда встречаешься со стражником, потерявшим семью во время чумы. Как правило, без крови возникающий в таких случаях конфликт не разрешить. Такие инциденты должны были предотвращать два тюремных надзирателя, приставленных к Элиасу, но от этих болванов толк только в тавернах был - в тех случаях, когда кабатчик отказывался обслуживать аршаникарца. Тогда один из этих любителей дешёвого пива, по имени Гюнтер, мог соврать что-то про то, что это пленный аршаникарский чародей, которому через два часа должны вспороть брюхо, и чем плотнее он сейчас поест, тем мучительней в итоге будет его смерть. Срабатывало почти всегда – Элиаса и его спутников тогда совершенно бесплатно угощали сытной мясной похлебкой и неплохим домашним вином. Чего уж греха таить, Гюнтер, что называется, рубаха-парень из деревни, и он был по-своему рад конвоировать такого выгодного пленника. Возможно, у него просто не было родных и близких, в смерти которых сейчас можно было бы обвинить первого встречного выходца с северо-восточных земель. А вот Скоп – второй конвоир, был полной противоположностью высокому, сильному, но по детски беспечному Гюнтеру. Это был маленький, толстый, трусоватый тип с большими упитанными щеками и вечно бегающими маленькими глазками. Создавалось впечатление, будто он круглые сутки только и опасается того, что кто-то вот-вот отвесит ему пинок под зад. На рабочем месте его не жаловали. Пока Элиаса ещё не перевели в одиночную камеру, ему удалось наблюдать, как запуганный до смерти одним сокамерником Скоп ежедневно передавал за решётку увесистые сумки с хлебом и салом. Клащеку он больше нравился именно тогда, когда он лицезрел сусликоподобную харю Скопа только раз в день. Когда он стал частью суровой повседневной действительности аршаникарца, ему захотелось обратно в тесную общую камеру, в общество маньяков, насильников и сумасшедших. Постоянные вопросы из разряда «А, правда, что аршаникарские колдуны пьют кровь монтериэльских младенцев?» стали неизбежным, но оттого не менее раздражающим злом. Последний раз, когда Скоп спросил, едят ли, мол, в северо-восточных землях мозги пленных солдат, Элиас заявил, что в таком случае все аршаникарцы страдали бы от постоянного недоедания, если все монтериэльские солдаты такие же, как Скоп. Врядли он оценил иронию конвоируемого, но по подозрительному смешку Гюнтера он понял, что в его адрес было сказано что-то обидное. Это дало Клащеку пару дней передышки от постоянных тупых вопросов досужего тюремщика.

  Когда зябкий осенний воздух заполз под плащ Элиаса и принялся щекотать его кожу, словно влажные холодные щупальца, он постарался закутаться ещё сильнее, но отсутствие мало-мальски тёплой одежды под плащом сводило на нет все старания отпустить от тела как можно меньше тепла, прежде тем Клащек, наконец, дождётся своих проклятых сопроводителей. В их задачи не входило держать аршаникарца на цепи или даже ходить за ни всюду хвостом, они должны были следить лишь за тем, чтобы он не использовал свою магию не в интересах монтериэльской церкви. Да, сначала он был обычным аршаникарским военнопленным, доживающим свой век в тёмной сырой темнице и питающийся одной варёной чечевицей. Но всё несколько изменилось после того, как сестра начальника тюрьмы была «чудесным образом» исцелена Элиасом от недуга, давно считающегося в Монтериэле неизлечимым. Она была одержимой. Вековая изоляция Аршаникарума не позволяла монтериэльским врачам узнать, что практика аптекарумов восточных земель подразумевает не только лечение болезней, полагаясь на помощь демонов из зазеркалья, но и изгнание оных в случае их чрезмерного разыгравшегося, во время экзорцисского сеанса, аппетита. Для престарелого тюремного начальника это было настоящим, неподдельным чудом. С этого момента заключённый Клащек был освобождён из-под стражи и наделён особыми для вражеского военнопленного правами. Ему даже вернули его конфискованное оружие из красного золота. В обмен на это ему пришлось согласиться на сотрудничество с городской стражей. Он был обязан использовать свои знания и способности в случаях одержимости различных больших шишек города и их родственников. Но сейчас он был относительно свободен и ждал на улице Гюнтера и Скопа, которые отправились получать новое обмундирование в городской арсенал около получаса назад. Чума чумой, а новые портки для солдатни по расписанию. Но ещё хотя бы пять минут на этом промозглом ветру и Элиас подхватит воспаление лёгких, что даст повод местной милиции сжечь его вместе с трупами прокажённых. Разве станет кто-нибудь разбираться – кашляет ли аршаникарец из-за ангины, или же он чумной? Но на его счастье из дверей арсенала, наконец, показались фигуры Гюнтера и Скопа. Они щеголяли в новых нагрудниках и шлемах-морионах, которые отличались от предыдущих меньшим количеством дыр и коррозии. Гюнтер, как всегда, пытался развеселить своего напарника очередной надуманной историей из своей надуманной молодости, а Скоп, как всегда, старался подсмеиваться и делать вид, что понимает «в чём соль».

- Дайте угадаю, у нашего малыша опять живот скрутило? – поинтересовался экзорцист, ехидно покосившись на Скопа. – Или выбирали доспех без нацарапанных на нём похабностей? Почему так долго?

- Не до смеха, Эл. – Начал Гюнтер, - Встретили капитана стражи из храмового района, работёнка для тебя нарисовалась.

- В дочку кардинала Вьери вселилась одна из этих… ну, из этих штук. – Подхватил Скоп. – Хотя… видал я её летом на городской ярмарке, ох и страшная, зараза. Ещё вопрос - кто в кого вселился…

  Скорое предвкушение ужасных физических и психических нагрузок, вызываемых даже самым простым экзорцисским сеансом, заставило Клащека нахмурить лоб и быстро перебрать в голове все возможные причины одержимости среднестатистической молодой девушки. Если сравнивать с заслуженными аршаникарским экзорцистами, допускавшимися до излечение бесовства среди живых людей, у Элиаса была совсем мало практического опыта. Но, с другой стороны, все его «пациенты» представляли собой редчайшие и сложнейшие случаи одержимости. Ему ведь «повезло» начать свою практику именно тогда, когда и самые прославленные магистры-демонологи пожалели бы, что им не полагается уход на пенсию. Нельзя сказать, что Элиас изначально подавал огромные надежды, но в свете последней войны, он попросту оказался одним из немногих оставшихся.

- Иногда скорое слияние эофатрум и дэофатрум имеет предварительные симптомы. – Холодно заметил Элиас. – Среди них: бурный рост волос в области лица, ягодиц и живота, бледнота кожи, сильное истощение организма, повышенная слезоточивость. У неё что-нибудь из этого наблюдается?

- Эухряктум, дэухряктум… не знаю, растёт ли шерсть на её розовенькой дворянской заднице, одно ясно – опять сверхурочная пахота. – С досадой подметил Гюнтер. – Сейчас за нами экипаж пришлют, Эл. Дело срочное. По капитану тому было видно, что его задницей на алебарду посадить обещали, если не приведёт тебя ближайшие пару часов, а может и ширнули пару раз копьём под зад, для уверенного старта, так сказать. И чтобы в причинном месте ёкнулось, если в пивную заскочить удумает.

- Ясно. – Вздохнул Элиас. – Омнибус, хоть, закрытый будет? Иначе, если я хоть раз кашляну в присутствии любимой дочурки кардинала, на моём прахе в тот же вечер картошку печь будут. – Сказал он, прижимая плащ к телу.

- Эээ… да кто его… - растерялся Скоп. – Наверное, нет, потому что.… От, зараза!

 Его речь прервалась, когда внезапно примчавшийся экипаж с гербом святой инквизиции на дверях чуть не сбил Скопа с ног. Двери кареты тут же распахнулись, и из неё показался человек в чёрном инквизиторском мундире с регалиями, указывающими на его принадлежность к высокому званию инквизитора-командора. 

- Экзорцист? – поинтересовался инквизитор, обратив свой взгляд на Элиаса.

 Получив в ответ утвердительный кивок аршаникарца, он коротким жестом руки, украшенной впечатляющими золотыми перстнями, пригласил его сесть в омнибус, но остановил его сопроводителей.

- Мы приставлены следить за этим парнем, чтобы он страшного кровожадного демона не призвал, пока всевидящее око инквизиции смотрит в другую сторону. – Попытался прояснить ситуацию Гюнтер.

- Возвращайтесь к своим обязанностям. Мы вернём вам вашего питомца. Даже в целости и сохранности, если будет себя хорошо вести. – Ответил инквизитор, хлопнув дверьми прямо перед носом у стражников.

Глава 2.

- Меня зовут Сер Гилмариз. – начал инквизитор, когда экипаж тронулся с места.

- Не слишком ещё разобрался в подхалимской монтериэльской иерархии… «Сер» - это имя, или должность, скажем, поднимателя и выбрасывателя в урну мятых клочков бумаги, недокинутых до этой урны инквизиторским писцом среднего звена, которому статус не позволяет самому оторвать свою задницу от кресла? – спросил экзорцист, старательно пытаясь сымитировать заинтересованное выражение лица.

- Меня предупреждали, что ты слишком языкаст для пленника. – Спокойно сказал Гилмариз. – Но я не думал, что ты настолько не заботишься о целости своих передних зубов.

- Пока я не расколдовал кардинальскую дочку, тебе запрещено причинять вред моему здоровью, а значит, я могу ближайшие сутки глумиться над настоящим монтериэльским командиром ребят-пироманов. Всю жизнь об этом мечтал. А передние зубы всё равно не нужны для того, чтобы жевать переваренную чечевицу.

- А ты явно знаешь, чего от жизни хочешь. – По лицу командора проползла зловещая улыбка. – Наверное, там у себя, на должности надзирателя был, над пленными офицерами издевался?

- Да нет, не прошёл вступительные экзамены в факультет «Издевательств над пленными монтериэльцами», никак не получалось пытать их так, чтобы через пять минут сознание не потеряли, пришлось выучиться на аптекарума.

- Ах, вот оно как… - улыбка мгновенно сползла с физиономии Гилмариза, её заменила гримаса, полная отвращения и какого-то полуравнодушного презрения, как у мясника, глядящего в лицо телёнку, которого он собирается зарезать. – Знаешь, я заведую кафедрой по изучению аршаникарских ритуалов общения с бесами, и я знаю, что для таких сеансов вам совсем не нужен язык. – Его глаза пугающе сверкнули.

- Ну, без языка мне будет сложно глотать прекраснейшую тюремную чечевицу. Надеюсь, в ваши руки не попали сведения обо всём, без чего мы можем обойтись во время таких сеансов? А то у тебя появится слишком много поводов для шантажа.

- Просто, помалкивай, колдун.

  Элиас повернулся к окну и, одёрнув тёмно-синюю шёлковую шторку, уставился на толпу разгневанных лекарей, мимо которых проносился экипаж. Кажется, они были недовольны тем, что им не заплатили за неудачные попытки исцелить прокажённых государственных служащих. Аршаникарцу было забавно наблюдать за избалованными, как он считал, монтериэльцами, имеющими странную привычку требовать благодарности абсолютно за все свои действия, даже бесполезные. На его Родине медицина тоже никогда не давала никаких гарантий, но каждый больной, обратившийся к аптекаруму, каждый тупой ребёнок, которому пришлось вытянуть из носа ложку, заносился в специальный табель, исходя из записей которого, назначалось официальное жалование. Может быть, по этому они и проиграли войну? Может, по этому у Монтериэля была армия, которая задавила количеством? В армию охотнее идут тогда, когда знают, что им заплатят за протёртые на посту штаны, а не за количество отрубленных вражеских голов. Нет, скорее, тут виновата слепая уверенность лордов в приверженности Монтериэля подписанным пактам. Но документы – это не деньги, не крепостные стены и не ассасины, они не в состоянии заставить монарха, затеявшего войну, пересмотреть своё решение.

  Когда омнибус инквизиции миновал толпу бастующих, за окном начали мелькать одни лишь опустевшие бараки рабочих, с заколоченными окнами, ничего интересного. Вместо этого Клащек решил уделить внимание перстням, украшавшим руку Гилмариза. Это были массивные золотые печатки, все, так или иначе, несли на себе государственную символику. За одну ладонь этого монтериэльца можно было экипировать взвод пикинёров. Впрочем, тут, такие как он высоко ценились дворянами и все их боялись. Кто ещё сможет помочь, когда в твою юную дочь, ещё даже не успевшей полежать в постели с другим высококровным отпрыском, чтобы улучшить состояние папочки, вселяется демон? Ответ один – инквизитор, который притащит с собой охапку знахарей-шарлатанов, сожжёт их на костре на следующий день, когда поймёт, что они шарлатаны, переборет, наконец, свою гордость и приведёт настоящего экзорциста.

- Даже не думай об этом. – Неожиданно протянул Гилмариз.

- Почему я не могу сейчас думать о бане в монтериэльском женском монастыре? Это как-то задевает честь инквизиторского омнибуса? Тут только о целовании ног Мендозы думать можно? Извини, он не в моём вкусе.

- Я вижу, как ты на мои перстни таращишься, колдун. Даже не думай о том, чтобы что-то украсть. Я вас, аршаникарцев, знаю, вы от природы преступники.

- Ты даже для инквизитора слишком плохо о нас думаешь. Да, мы убийцы, маньяки, колдуны, извращенцы, но ни как не воры безвкусных перстней.

- За один этот перстень можно купить сотню таких, как ты. И я не пожалею всех этих перстней, чтобы тебя поджарили на медленном огне у меня на глазах, когда твои услуги больше не потребуются.

- Да, ты просто прелесть. Но, боюсь, не скоро тебе посчастливится удовольствие это испытать, тут ещё лет триста таким, как я, кашу разгребать. Кстати, а почему на безымянном пальце ничего нет? Наверное, жену свою тоже в ереси обвинил, когда она подала яичницу в форме аршаникарского креста? Или обвинил и сжёг её маму, а жёнушка обиделась?

- Ты! – Гилмариз обратился к солдату, сидящему напротив. – Заткни ему рот!

- Слушаюсь, сер! – откликнулся солдат, после чего спешно снял шёлковую шторку и принялся сворачивать её в кляп.

- А, понятно, наверное, среди вас принято друг другу не только плечо подставлять. Зачем же жена тогда… - успел ляпнуть Элиас, прежде, чем оказаться связанным и заткнутым.

- Если ты вякнешь что-то подобное в доме кардинала Вьери, мне не то, что захочется, мне просто придётся тебя вздёрнуть, колдун. Но я надеюсь, что ты что-нибудь вякнешь. Почему-то ты мне не нравишься даже больше, чем другие аршаникарцы.

  Экипаж находился в пути к храмовому району ещё, по меньшей мере, минут двадцать. Как только прекратились звуки шмякающих под колесами омнибуса трупов, экзорцист понял, что они находятся в спальном районе, где располагались особняки церковных служащих. За окном начали мелькать фасады всё ещё чистых, ухоженных домов и постепенно угасал запах гниющей плоти. Гилмариз одним резким движением выдернул кляп изо рта Клащека и приказал солдату разрезать верёвку, сковывавшую его запястья.

- Делай своё дело, это продлит твою жалкую жизнь. – Рявкнул Гилмариз, вылезая из омнибуса.

- Если каждое такое дело будет продлевать мне жизнь, я протяну ещё несколько столетий. – Элиас, размяв руки, выбрался из омнибуса и направился вместе с инквизитором к дежурившим у ворот слугам. - Не волнуйся, я буду посещать твою могилку. А могу научить тебя изгонять демонов послабее. Ты будешь отличным учеником – злым, озабоченным, мечтающим убить своего учителя.

  Гилмариз не успел ничего ответить, служанки кардинала поспешили принять верхнюю часть мундира высокопоставленного гостя и отнести её в гардероб, а стражники, сразу приметившие в Клащеке внешность человека с северо-востока, потянулись к его позолоченным ножнам.

- Они нужны мне для ритуала. – Возразил экзорцист.

 Те неуверенно переглянулись друг с другом, после чего уставились на инквизитора. Получив от него одобрительный кивок, оставили в покое оружие аршаникарца и пригласили обоих в дом.

  Жилище Батиста Вьери являло собой яркий пример церковной привилегированности в Монтериэле – настоящий замок, со своим гарнизоном, вооружённым по высшему разряду, защитные стены с бойницами и башни с баллистами. А во дворе гостей встречал огромный фонтан в форме могучего рыцаря, стоящего на теле поверженного дракона, гордо задрав тяжёлый двуручный меч высоко к небу.

- Это что, замаскированная катапульта, или требушет? – спросил Элиас у самой пожилой из служанок, проходя мимо фонтана. – Такая громадина.… Наверное, со скрытым военным подтекстом?

- Нет, что вы, это дед кардинала Вьери – Джордано Вьери. Он прославился в своё время тем, что защитил своё поместье, лично сразив горного дракона, пробудившегося от спячки раньше срока. – Охотно, но довольно замучено объяснила престарелая женщина.

- А, ясно. И что он хотел выразить таким непропорционально огромным мечом у себя в руках?

- Ты когда-нибудь  заткнешься?! – Не выдержал Гилмариз. – У тебя родители, вообще, были? Что они делали, чтобы заткнуть тебя?

- Не думаю, что у тебя есть с собой мешок вафельных конфет. Ладно, пойдём, посмотрим вашу девчушку…