Короткое описание:
Я - Пятый Куратор Эры Водолея! А чего добился ты? (Примечание: использован текст песни гр. Мельница - "Весна")
Один из древнейших законов гармонии в Голактеко гласит: «Эта пять!» Испокон веков жыды свято чтут его. Правда, далеко не всегда могут позволить себе построить дом с пятью стенами. Или завести пятерых детей. Или иметь пять секретных штабов. Но кое в чем сама природа помогла жыдовскому народу соблюдать закон, создав ровно пять рас, каждая из которых в своей области важна и незаменима. Ремесленники, лекари и силачи – веселые кеназы-тентакленосцы. Механики, маги и алхимики – интеллигентные фарды с полуметаллическими внутренностями. Религиоведы, литераторы и историки – добродушные гиганты ниггуниды. Суровые воительницы лдовки и их робкие мужья – садовники и музыканты. Но самая удивительная и причудливая раса – вне всякого сомнения, хатулиги. Если кеназы, фарды, лдовки и ниггуниды еще смахивали на людей, то хатулиги напоминали скорее огромных антропоморфных манулов. Только черных. И с крыльями. Отвечали загадочные крылатые хатулиги за вполне прозаичные документы, удостоверения и свидетельства. Несмотря на миллиард лет своего существования в Мире Земли, жыды никак не могли сбросить с плеч бумажную волокиту. Быть жыдом не так-то просто. Мало родиться, к примеру, фардом – нужно еще и получить документы, подтверждающие, что ты фард. Еще сложнее дела обстоят с полукровками…
Хатулигов принимают в ордена с распростертыми объятиями. Они славятся по всему миру как превосходные шпионы и мастера маскировки. Они умудряются быть незаметными и в пустыне. Их убежища вычислить практически невозможно.
Но адрес одного из хатулигских поселений Аа-Рмоо-Шиах помнил так же твердо, как собственное имя. Ведь и сам он вот уже почти четыреста лет не мог получить документов. И в офисе ребе Маал-Катц-Трора был гостем частым.
Мрачный Аа-Рмоо-Шиах плелся по узкой каменистой тропинке. Он спускался с подземной горы Мпрег (издалека она очертаниями напоминает мужчину с огромным животом) на краю Сомалийского полуострова, стараясь не смотреть вниз. Там, глубоко-глубоко – под полями пшеницы и кукурузы, под пиратскими пристанями, под ногами унылых косматых верблюдов – пестрым персидским ковром расстелился хатулигский город Накшлкон. Дома хатулигов были вырублены прямо в гигантских сталагмитах. К каждому порогу со всеми предосторожностями (камень есть камень, любит аккуратное обращение) прибивалась длинная деревянная площадка. Одним словом, при планировке жилищ соблюдены все условия для того, чтобы после миски горячих пяней выкурить на площадке трубочку сушеных опят, потянуться, прищуриться на искусственное Солнце, шагнуть в пустоту, расправив крылья, и с добродушным матом лететь уж по своим делам.
Аа-Рмоо-Шиах вот уже два часа последними словами мысленно ругал раввина. Вялые щупальца волочились за ним, запутываясь в сухой траве и непроизвольно кроша камень. Он не обращал внимания.
«Попрекает нас разгильдяйством, а сам… Это ж надо – разогнать орден, не позаботившись о безопасном убежище для слабых!» – Под слабыми он, конечно, подразумевал Ба-Гхалель. Мужчина готов был на стены лезть от раздиравшей его мозг тревоги. Где она сейчас, жива ли, здорова ли, хорошо ли высыпается? Ребе еще удружил – запретил звонить остальным бойцам ЖОГа. Хоть плачь! Приближаясь к границе Накшлкона, Аа-Рмоо-Шиах бормотал под нос:
- Что ж, поживу тут с недельку. Если все будет спокойно, заберу к себе и Ба-Гхалель. Пусть только попробует читать мне нотации…
Мужчина направился к лестнице, вырубленной в скале. Но дорогу ему преградил возникший буквально из ниоткуда рослый хатулиг с гранатометом:
- Стой! Кто идет? – Стальное черное дуло уставилось тентакленосцу прямо в лицо.
- Я… - прошептал Аа-Рмоо-Шиах, про себя подумав: «Все никак не привыкну. Молодцы хатулиги. Заботятся о безопасности своих граждан. Не то что некоторые…»
- Вижу, что ты. Кто таков будешь? – повторил страж, не убирая оружия.
- Аа-Рмоо-Шиах Поделенныйнадвое, воин ЖОГа, Россия, - отчеканил тот.
- А ну покажи повязку, - сощурился страж.
Заученным движением мужчина повернулся к нему правым плечом.
- Настоящая. Покажи язык! Так… черный. Все как полагается. Что тебе нужно, воин?
- Могу ли я увидеть ребе Маал-Катц-Трора? У меня к нему есть важный разговор.
- Хм. Разговор у него. А со мной поговоришь? – буркнул страж, почесав когтем переносицу. – Знаешь, каково тут торчать сутками, подстерегая оболтусов вроде тебя? Сидеть в засаде и выжидать, выжидать, смотреть – не дай Ктулху, клон проскочит! Я раньше шпионом был… Вот это работенка по мне! А от бесконечных посиделок на границе хвост скоро отвалится.
- А как ты клона отличаешь? – недоумевающее спросил Аа-Рмоо-Шиах, следуя за стражем по высокой и крутой лестнице к офису раввина. – Ты заставил меня показать только повязку и язык.
- Все правильно. Повязку подделать невозможно. А жыдовский язык имеет такой оттенок черного, что не передается клону. На глаз отличать его можем только мы, хатулиги. Вообще, камрад, для тебя не секрет, какой ажиотаж подняли из-за клонирования…
- М-да… - Мужчина горько вздохнул. – Жили себе, жили…
- Парень, да на тебе лица нет, - заметил страж, оглянувшись через плечо. – Потерял кого-то?
- Можно сказать и так, - пробормотал тентакленосец. – Моя подруга… Я не знаю, где она. А связаться с ней не могу. Нам раввин запретил пользоваться воздушно-перезвонной связью. Как бы из соображений безопасности.
Морда стража исказилась будто от зубной боли:
- На самую мозоль наступил, камрад. Моя жена – шпион пятого разряда. Служит сейчас в ТФИЛЛИНе самого Израиля! Домой носу не казала уже года два. Дети на мне. А теперь, когда объявлен Всеобщий Ахтунг, я и сам в собственном доме редкий гость. А что делать? Приходится мелюзгу с собой брать. На границу. Эх… Ну вот и пришли. Заходи, камрад. Удачи тебе вселенской. Она понадобится – ребе сегодня в отвратительном настроении. Если проблемы возникнут – обращайся. Звони Гханцвен-Гальцену. – Страж отдал честь и поспешил вновь заступить на пост. Аа-Рмоо-Шиах махнул ему рукой и шагнул в бревенчатую хижину на большом плоском выступе сталагмита.
Внутри, конечно же, царил беспорядок. Восточная стена утыкана свечами; соответственно, плинтус заляпан воском. Стопки тетрадей, папок и блокнотов высятся на спальной циновке. На письменном столе – опрокинутая кофейная чашка, чучело богомола и миска бульона с утопленным в нем будильником. Подставка для ручек забита окурками. На стене висит календарь за 1489 год. Впрочем, и календарь, и чашка, и чучело – все это терялось в облаке табачно-грибного дыма. Некурящий Аа-Рмоо-Шиах невольно поморщился, шляпой разгоняя мутную сизую завесу. Хозяина несуразного жилища он тоже заметил не сразу.
Ребе Маал-Катц-Трор, угрюмый пожилой хатулиг с косматыми седыми баками, сидел под столом, листая папку-архив и переговариваясь по ИУВПС – индивидуальному устройству воздушно-перезвонной связи:
- …Нет! Говорю в десятый раз: не была его прабабка лдовкой! Откуда я знаю? А откуда у тебя хвост растет, умник? – Увидев Аа-Рмоо-Шиаха, он знаком попросил его подождать. – У меня источники надежные. Постой, я не понял. Ты чего ниггунидов с их раскопками привлекаешь? Она что – историческая личность? Почему о прабабке какого-то занюханного фарда наслышан сам ребе Кхаддитс? Не он? А кому тогда принадлежит палец, из которого ты регулярно высасываешь сведения?.. Стой, меня с другого потока вызывают. Кхаддитс! Мехьела молош, я о тебе как раз вспоминал. Ну-ка проясни мне ситуацию с прабабкой того французика. Ну какого-какого! Того, что хочет стать лдовом. Ты думаешь, мифической прабабки достаточно?
- Ребе! – раздраженно шепнул Аа-Рмоо-Шиах.
- Юноша, имейте терпение! – рявкнул раввин, после чего вернулся к разговору с главой ниггунидов. – Это я не тебе. У меня посетитель, так что чеши языком живее. Лично у меня в архиве нет никаких подтверждений. Фотография сохранилась. Типичная фардовская морда. Выдвижные глаза никаким макияжем не скроешь. Сама? Сама она во Фтопку угодила. Говорят, Унылая болезнь. Запустили. А я почем знаю? Не лекарь… Погоди, меня опять курьер вызывает… Ладно-ладно, закругляйся. Я перезвоню. У меня тут посетитель. Судя по выражению лица, он меня сейчас с шерстью сожрет. До связи. – Устало вздохнув, Маал-Катц-Трор вынул из уха ИУВПС и хмуро воззрился на тентакленосца:
- Я как бы извиняюсь.
- Да ну? – холодно спросил Аа-Рмоо-Шиах.
- Не дерзите, юноша. Присаживайтесь. – Раввин кивнул на кособокий стул, вымазанный в зубной пасте.
- Спасибо, постою.
- Воля ваша. Вы кто?
- Аа-Рмоо-Шиах Поделенныйнадвое, Россия.
- Вы с эры Водолея? Какой орден?
- ЖОГ.
- Хм, никогда не слышал.
- Нет-нет, ребе, вы обязаны нас помнить! – Мужчина слегка усмехнулся. – У нас три воина, включая меня, до сих пор не получили документов. Я, Ба-Гхалель и Тцетрафеймгле…
- Так, - задумчиво перебил его Маал-Катц-Трор. – Давайте сразу договоримся: что такое Ба-Гхалель, я не знаю и знать больше не желаю. Эта девица уже десять лет носу не казала в мой офис. Видимо, не больно-то рвется в настоящие лдовки…
- Ваши очереди, процедуры и печати доведут до инсульта и Аполлона Бельведерского, - ответил тентакленосец. Украдкой бросил взгляд на папку-архив в лапах раввина. С пожелтевшей фотографии улыбалась Ба-Гхалель. Нос немного распух после очередной драки, озорные огоньки притаились в лилово-карих глазах, жесткие кудри струятся по плечам, выбиваясь из-под черной пилотки. Аа-Рмоо-Шиах судорожно вздохнул, опустив ресницы. Лучше не смотреть. Ее улыбка карябает душу. А сейчас надо быть сильным, несгибаемым и забыть о всякой сентиментальщине.
- Ну, а вы, юноша? – прервал его мысли нетерпеливый рокочущий бас раввина. – У вас что за проблемы? Почему до сих пор без документов?
- Я полукровка, - пожал плечами Аа-Рмоо-Шиах. – Полукеназ, полуниггунид…
- Полуниггунид? Но… но… но у них же… - Раввин запнулся, разведя лапы в стороны примерно на полметра.
- Ниггунидка – моя мать, - сухо пояснил мужчина.
- А… Извините, - нервно хихикнул Маал-Катц-Трор. – Чего ж вы хотите? Давайте, мы вас кеназом-переростком запишем.
- Не надо, я сам еще не могу определиться, потому и бегаю по офисам столько лет. А Тцетрафеймгле помните?
- Ну еще бы. Эта зараза полвека насилует мозги мне и прочим хатулигским ребе. Я подумываю офис перенести, а ему новый адрес не сказать. Достал он меня. Ненавижу иметь дело с бывшими людьми. С ними всегда куча возни.
Аа-Рмоо-Шиах вздохнул:
- Я знаю, он жутко назойлив… Но пожалейте его, ребе, ему и без того жить тяжело. Запишите его хотя бы лдовом. Для этого особых знаний не требуется, да и внешность у него подходящая… Не мучайте хорошего жыда!
Бросив ручку на поросший опятами стол, раввин хмуро воззрился на тентакленосца:
- Юноша, вы что себе думаете? Да разве б я не дал ему лдова? Разве по собственной прихоти я его мурыжил столько лет? Что же мы, по-вашему, звери какие? Юноша, я что, похож на зверя? – Маал-Катц-Трор выразительно потыкал десятисантиметровым когтем в косматую черную морду.
- Ну-у… - протянул Аа-Рмоо-Шиах.
- Я бы его в первый же день лдовом записал. Если бы он был согласен хоть на лдова. Не в его положении выпендриваться. Но этот кровопивец упорно метит в хатулиги! И с какой стати мы должны принять его в наши ряды?!
- Он отличный шпион, не хуже любого хатулига.
- Не смешите меня, юноша! Он пока и первого разряда не получил. И потом, что отличает истинного жыда рода хатулигов? Вибриссы, когти, хвост, крылья! У него есть хоть что-то из вышеперечисленного? Нет.
- Но он за секунду может отрастить…
- Я повторяю: не надо. Вы, юноша, прекрасно знаете: дело не в этом. Давайте покончим с этим заведомо бесполезным разговором и перейдем к делу. Зачем вы, говорите, пришли?
- Я хочу попросить у вас убежища. – Аа-Рмоо-Шиах вкратце рассказал раввину об орийском буре и непрекращающейся погоне. Но не успел он рта закрыть, как Маал-Катц-Трор перебил его:
- И вы пришли с этим сюда?! Вы с ума сошли! С тем же успехом могли бы сбросить на Накшлкон ядерную бомбу. Эффект тот же.
- Одним словом, нельзя, - сказал Аа-Рмоо-Шиах и повернулся было к выходу, но раввин остановил его:
- Не решайте за меня. Хорошо, можете остаться. Но если орийцы выследят вас, вы обязаны моментально уйти и увести их за собой. Не сочтите меня подонком. Сами понимаете – не могу я такой опасности подвергать граждан Накшлкона.
- Я понимаю. Спасибо вам, - устало улыбнулся мужчина. – Подскажите, пожалуйста, где я могу остановиться?
- Наглеть не надо, юноша, - покачал головой Маал-Катц-Трор. – Уж извините, подбором жилья не занимаюсь. Воспользуйтесь своими связями. А меня попрошу оставить наедине с Маал-Катц-Трором. У нас – в смысле, у меня – полно еще работы.
- Связями? – вскричал Аа-Рмоо-Шиах. – Вы меня оскорбляете! Связи – это чисто человеческое понятие, а я не хочу иметь с людьми ничего общего! Вы… как вы смеете?..
Не глядя на него, пожилой хатулиг постучал когтем по клыку и щелкнул пальцами. Неведомая безжалостная сила ухватила Аа-Рмоо-Шиаха за щупальца и протащила носом по земле вплоть до самой границы…
…Он пришел в себя не сразу. А только тогда, когда его окатил прохладной водой из термоса давешний страж, Гханцвен-Гальцен. Рядом толпились его дети. Восемь пар блестящих желтых глазищ с любопытством разглядывали тентакленосца.
- О-ой, моя голова… - Аа-Рмоо-Шиах поморщился, потер виски кончиками пальцев. Звенело в обоих ушах. Если бы бензопилы звенели, а не жужжали – это звучало бы именно так. Спазмы железным обручем сдавили голову; чтоб не заорать, мужчина впился зубами в собственное запястье.
- А я тебе говорил, что у него плохое настроение, - напомнил страж, выливая остатки воды в стаканчик и протягивая Аа-Рмоо-Шиаху.
- Уфф… Не то слово. – Тентакленосец покосился на руку. На коже остались вмятины от острых треугольных зубов.
Наперебой заговорили отпрыски Гханцвен-Гальцена:
- Ребе всегда злой.
- Он кажется еще злее, потому что ведет себя не зло, а противно.
- Он ужасно старый. Все старики злые.
- Не все. Только ребе.
- А кто такой ребе?
- А ну цыц! – негромко прикрикнул на них отец. – У дяди Аа-Рмоо-Шиаха голова болит.
- Да, дяде худо, хоть вешайся, - мрачно поддакнул тот. – Но встать и действовать надо…
- Вот-вот, вставай давай. – Гханцвен-Гальцен подал лапу Аа-Рмоо-Шиаху. – Уф, не в обиду тебе будь сказано, но… до чего ты огромен. И чем тебя только в детстве кормили, камрад?
- В детстве-то? Я у людей рос. – Под тяжестью воспоминаний его лицо исказила злоба. – Жил впроголодь. Только на службе у ЖОГа отъедаться начал. – Аа-Рмоо-Шиах снял шляпу и рассеянно вылил недопитую воду себе на макушку. – Фак-ма-мосск… Еды и ванну со льдом, еды и ванну со льдом… Ктулху ради, я что, так много прошу? Гханцвен, где я могу остановиться? Ребе разрешил мне остаться в Накшлконе, но где жить?
- Думаю, смогу помочь, - ответил страж. – У меня к тебе предложение, одинаково выгодное для нас обоих. Мой дом пустует уже два года. Пока не объявили Ахтунг, мы с детками могли хотя бы днем отдыхать дома. А теперь удается забежать лишь на пару часов – подремать. Мелких приходится кормить одними нанопельменями и прочей походной дрянью, которую варить-жарить не надо. Давай так договоримся. Тебе – крыша над головой, пища и столько льда для ванн, что на миллениум хватит. А ты будешь сидеть с моими мелкими и… варить им еду. Если умеешь, конечно.
Аа-Рмоо-Шиах посмотрел на симпатичные зубастые мордахи малышей. Посмотрел на свои пыльные сапоги и рваные перчатки. Закрыл глаза, и в памяти всплыл рецепт тушеных пяней с патиссоновым маслом и чесноком. Потом рецепт копченых мухоморов под шубой. Потом почему-то фотография Ба-Гхалели. «Повозиться с детьми – полезно. На будущее. Надеюсь, у нас не будет так, как у Гханцвена с женой».
- Думаю, идея зачетная, - улыбнувшись, сказал Аа-Рмоо-Шиах и пожал стражу лапу. – Будем друг другу полезны. Проводишь?
Жилище семьи Гханцвен-Гальцена располагалось в сравнительно невысоком сталагмите, но до крыльца с земли все равно лететь минуты полторы. Аа-Рмоо-Шиах с некоторой завистью проводил взглядом крылатые силуэты хатулигского семейства и стал вслед за ними карабкаться по отвесной стене, помогая себе тентаклями. Им-то хорошо, они-то летать учатся раньше, чем ходить…
- Ну, чувствуй себя как дома, камрад, - сказал страж, гостеприимным жестом обводя комнату. Все вещи на своих местах. Идеальный порядок. Если не считать толстого слоя пыли на полу и мебели. – А вы, мелкие, слушайте. Я сейчас улетаю, а за старшего остается дядя Аа-Рмоо-Шиах. Вы должны его слушаться. Кстати, ты есть, наверное, хочешь? Но у нас в доме шаром покати, только немного рыбы осталось с вчерашнего ужина.
- Рыба – это хорошо, - заметил Аа-Рмоо-Шиах. Пустой желудок поддержал его одобрительным урчанием.
- Правда, она сырая. А я слышал, что вы, кеназы, не любите сыряк. Может, пожарить? – растерянно протянул Гханцвен-Гальцен, поставив на стол большое узорчатое блюдо с рыбой. Дети моментально похватали по рыбине и уволокли – кто куда. Со всех сторон доносилось радостное чавканье.
- Нет-нет, не надо. Я так голоден, не могу больше ждать… Знаешь, пословица есть: порожнему желудку и гвозди покажутся пянями. – Аа-Рмоо-Шиах тоже взял одну рыбину и уселся поудобнее за столом, с наслаждением вгрызаясь в пахнущую тиной плоть и слизывая с губ чешуйки длинным черным языком. Впервые за последний год он чувствовал себя почти счастливым.
* * *
- Ба-Гхалель, свет мой ясный, как насчет Незаметности? – шепнул конь. Он уныло плелся по дороге, глядя в мокрую землю; лохматая русая челка завесила ехидные серые глаза. Встречные крестьяне с недоумением и испугом поглядывали на усталую всадницу двух с половиной метров ростом.
- О чем ты? – тихо спросила она, склонившись к уху животного. – Никто пока ничего не заподозрил. Я выгляжу вполне нормально. Мало ли среди людей таких высоких женщин.
- Ты с ума сошла, - фыркнул Тцетрафеймгле. После десяти часов езды без передышек с его разгоряченной морды капала пена. – Тебе мало того, что мы в Средневековье? Мы в Средневековье, хотя твой любовничек открытым текстом заявил: носу туда не казать.
Ба-Гхалель больно дернула его за гриву:
- Не смей его так называть! Ты не думай, у меня есть план. Поселившись в городе, мы сможем оторваться от погони. Орийцы не сунутся в людное место. Им это невыгодно.
- Школота ты и есть… - Земля кончилась, начался щебень. Тцетрафеймгле вздохнул, ускорил шаг. Копыта выбивали по каменистой дороге ритмичную дробь. – Не торопись, подумай. Хотя бы раз подумай головой. Тебе она зачем – пилотку носить? Нам-то, нам соваться в людное место выгодно?
- Вечно ты думаешь только о плохом… - проворчала девушка. – Давай поищем ночлег. Я устала, как собака. Во рту вот уже третий день ни печеньки, а когда я спала последний раз – и вовсе не помню. Я пока не давала согласия стать раввинессой.
- Будто тебе кто-то предлагал, - парировал Тцетрафеймгле. – Если настанет день, когда школоту вроде тебя начнут пускать в раввины, я добровольно заточу свою душу во Фтопку. Впрочем, соглашусь с тобой в первый и последний раз. Отдых. Это все, что нам сейчас нужно. Посмотри, нет ли чего на горизонте. Вот уж не думал, что у лошадей настолько поганое зрение.
Они остановились на краю огромного камышового поля. Ба-Гхалель приложила ладонь ко лбу козырьком, вглядываясь вдаль. Слева поднялась куча воронов, разорвав толстую радугу закатного неба и на секунду поглотив солнце. Ряды деревянных крестов высились над камышами. Человеческое кладбище. Справа торчит какой-то тонкий шпиль. Девушка прищурилась, потерла пальцем веко. Шпиль приблизился.
- Мне кажется, что там стоит какое-то большое здание.
- Что ты видишь?
- Только шпиль, и то размытый… Погоди, хрусталик настрою… - Ба-Гхалель осторожно провела кончиком ногтя по глазному яблоку. – Это не шпиль, а крест. Там большой храм. Подожди секунду… Да, это город, очень крупный.
- Отлично. Далеко до него?
- Ох… Да. Миль пять.
- Морских или сухопутных?
- Мне – однохренственно. Я устала. А ты выдержишь еще пять миль?
- Вряд ли. Давай в поле заночуем.
- Другого выбора нет…
Товарищи двинулись вглубь поля. А палитра неба становилась все более убогой, пока вообще не остановилась на одном-единственном темно-синем. Закройте глаза на минутку… Открывайте! Вот и высыпали звезды. Будто рядом с закрашенным холстом кто-то провел пальцем по щетине зубной щетки. Звезды белы, как дорогой зубной порошок, и пахнут осенними кострами бедняков…
- По барабану, - прокомментировала Ба-Гхалель и без сил ввалилась в свежепоставленную палатку. Тцетрафеймгле, вновь принявший жыдовское обличье, молча покачал головой, решив погулять на сон грядущий.
Он пробирался через заросли камышей, пушистыми головками бьющих его по щекам, слушал ночной ветер и тщетно пытался разглядеть вдали тот самый город – хрусталик он настраивать не умел. Выбравшись на пустынную поляну, Тцетрафеймгле улегся на траву. Впервые он видел небо таким… Сначала хотелось зажмуриться, ведь казалось, что опор под ногами не осталось, кроме черно-звездной пустоты, и он вот-вот полетит вниз… Комета прорезала небосвод, и он все-таки закрыл глаза, и даже дернулся – как дергается всем телом человек, увидевший во сне собственное падение. Это небо так похоже на украинское…
К горлу подступил ком. Вот уже полвека он лелеял мечту найти свою родную деревню и сбежать. Служить в ЖОГе, шпионить за орийцами, вообще жить в этом безумном мире – довольно занятно, но своим он здесь никогда не будет. Его или презирают, или побаиваются. А вообще относятся не как к живому жыду, а скорее как к очередному удачному эксперименту Нгламмон-Циона. Тот даже награду какую-то получил.
Тцетрафеймгле открыл глаза. Вспомнилась жена. И дети. Кажется, пятеро. Живы ли они, вспоминают ли его? Он сам даже их имен вспомнить не может. В памяти маячат только лица, но через секунду он понимает, что принял звезды за блеск в их глазах. И голоса удается воспроизвести на секунду, но они опять теряются в шелесте камышей и ночного ветра. Почему ему вообще пришлось покинуть семью?
- Молодой человек! Как вас… Тцетрафеймгле, кажется?
Шпион вздрогнул. Принял вертикальное положение. Откуда взялся изящный дубовый стол посреди поляны? За ним сидели пятеро интеллигентных на вид людей, худощавых и бледных. Их он точно никогда раньше не видел.
- Эммм… Мехьела молош, конечно, но я, во-первых, не человек, а во-вторых, откуда вы знаете мое имя? – спросил шпион.
- Мы все знаем, - улыбнулся один из них. – Знаем, что вы служите в ордене ЖОГ. Знаем имена ваших товарищей.
- Знаем имена, - поддакнул второй.
- Имена и их переводы, - сказал третий.
- Красивые переводы, - добавил четвертый.
- Это вы вообще к чему? – пробормотал Тцетрафеймгле. Не обращая на него внимания, начал говорить пятый:
- Как вы лодку назовете, так она и поплывет… Имя, даваемое новорожденному, должно определить его дальнейший жизненный путь, настроить его на удачу…
- Ну, слышал про эту астрологическую хренотень, - промолвил Тцетрафеймгле. – При чем здесь я?
- …Ба-Гхалель, - по-прежнему игнорируя выпады шпиона, продолжил пятый. – От древнежыдовского «ба а гхал лелли» - «из праха возрожденная». Удачно. Как бы намекает: все несчастья останутся в прошлом. Нгламмон-Цион. От древнежыдовского «нгла но оммон а Цион» - «ты верен Родине». Под таким именем вырастет истинный патриот, гордость жыдовского народа. Аа-Рмоо-Шиах. Буквально «а рмоош ку аа шиахс» - «сын двух народов». Конечно же, перенявший у рас-родителей самые лучшие качества. А что же у вас? Тцетрафеймгле. От низменнейшего древнежыдовского «тце а трафеймгл» - «без формы». Бесформенный, попросту говоря. Нарек вас, как я понимаю, раввин…
- Ой, ну и подумаешь, - дрогнувшим голосом сказал Тцетрафеймгле, чувствуя, как невыносимо закололо под левым нижним ребром. – Велика важность. Да мне так больше нравится. Им дают красивые имена с пафосным значением. Им начинают льстить уже с пеленок и сбивают всю программу, не дают воли к саморазвитию. Мне – хорошо. Мне все дороги открыты. Бесформенный? Ну что ж… Я могу лепить из себя все, что заблагорассудится…
- Дело не в значении имени, и вы прекрасно это знаете, - спокойно заговорил первый. – Дело в отношении к вам. Дело в отношении, которое побудило их дать вам такое имя. Не врите себе. Полноценным жыдом вам никогда не стать. И документов вы не получите. Кто вы для ордена, например? Просто рабочий материал. Результат удачного эксперимента. Пушечное мясо.
- Вовсе нет! Я…
- Сгусток особых клеток.
- Но послушайте…
- Секретное оружие для чрезвычайных ситуаций. Когда вас используют, и ваше тело с его уникальной клеточной структурой не будет подлежать восстановлению, вас немедленно отправят во Фтопку. Никто вас воскрешать не будет.
- Не отправят! Со своими так не поступают! – крикнул Тцетрафеймгле. В серых глазах дрожали злые слезы.
- Как вы сказали – со своими? Правильно. Со своими так не поступят. Но вы-то им никто. Все равно что для людей – лабораторная крыса.
- Неправда! Я… Меня любят!
Пятеро людей переглянулись и залились издевательским смехом. Они на глазах толстели и здоровели, округлившиеся щеки разрумянились. Это весьма странно. Но Тцетрафеймгле не обращал внимания. Так плохо, так горько ему никогда еще не было. Силы покидали его, ноги подкашивались, руки дрожали, а слезы ручьями лились по осунувшемуся посеревшему лицу.
- А знаете, почему к вам так относятся на самом деле? – отсмеявшись, продолжил второй. – Потому что внутри вы никакой. Пустышка. Ни характера, ни обаяния. Постойте… А может, у вас и души нет? Конечно, нет. Скорее всего, вас в пробирке вырастили, будто какую-то инфузорию. Напихали вам в мозг ложных воспоминаний, чтобы вы считали, что тоже имеете право на нормальную жизнь и уважение окружающих…
- Заткнитесь, твари!!! Врете вы все!!! Врете!!! Есть у меня душа!!!
- Нам виднее, нам со стороны виднее…
Тцетрафеймгле бессильно рыдал. С каждой секундой он все больше тощал. Где-то в глубине подсознания понимал: надо уйти, но уйти не мог…
- Фак-ма-мосск! Что здесь происходит? – Из камышей высунулось заспанное лицо Ба-Гхалели. Впрочем, когда девушка увидела Тцетрафеймгле и его мучителей, сон с нее как рукой сняло.
- Тцетрафеймгле… С ума сошел? Зачем ты споришь с ними? Они идиоты. Пойдем спать.
- КАК ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ, Я НЕ МОГУ ИДТИ СПАТЬ! – заорал Тцетрафеймгле, повернув к девушке искаженное плачем и яростью лицо. – ОНИ НЕПРАВЫ! Я НЕ МОГУ ИДТИ СПАТЬ, ПОКА НЕ ДОКАЖУ ИМ, ЧТО ОНИ НЕПРАВЫ!
- Педобир тебя отлюби, - ругнулась Ба-Гхалель, схватила его за руку и притянула к себе. Прошептала:
- Пойми: ты не должен ничего им доказывать. Это тролли…
- Т…тролли?.. – заикаясь, пролепетал шпион.
- Они самые. Тролли запросто роются в твоем мозге, нащупывают самое больное место и давят на него. Ты пытаешься им что-то доказать… А они питаются твоей обидой, твоей злостью, горем и прочими отрицательными эмоциями. Как ты мог повестись на такой явный толстый троллинг? Посмотри на них! Какие морды они отожрали на твоих мучениях!
- Но они ведь… неправы?
- Конечно, конечно! Пойдем отсюда!
- Но я… но я не могу. Раз они действительно неправы, я должен им это показать…
- Нет, дурак! Чтобы победить тролля, ты должен его игнорировать! Давай вместе. Повернись к ним спиной… Так. Возьми меня за руку покрепче. И идем. Медленно. Ни в коем случае не оборачивайся и не отвечай. Не замечай их, будто их нет. Понял?
- Да…
- Куда собрались, ребятки? – крикнул первый. – Эй, ты… Ба-Гхалель, да? Ну, могла бы хоть поздороваться. Не хочешь? Не надо. Я просто хочу, чтоб ты знала: недолгое у тебя будет счастье.
- Знаешь, почему Аа-Рмоо-Шиах с тобой? – хмыкнул второй. – Только ты можешь выдержать его. Ниггунидки для него крупноваты, а кеназки, наоборот, мелковаты…
- Ему на тебя плевать! – вставил третий. – Для него ты – просто ладная, фигуристая и доступная девка, которая всегда отдастся, стоит ей только намекнуть… Вполне возможно, что он иногда трахает и других лдовок.
Ба-Гхалель заскрежетала зубами. Крепче стиснула руку товарища. Но не оборачивалась.
- Идем, Тцетрафеймгле, - шепнула она. – Идем…
Видя полное безразличие своих жертв, тролли заволновались. Они долго шли вслед за Ба-Гхалелью и Тцетрафеймгле, издевались над ними, кричали самые похабные ругательства, которые только могли прийти им в голову. Но бойцы по-прежнему игнорировали их. Тролли вновь стали бледнеть и худеть, а Тцетрафеймгле, напротив, почувствовал, как к нему возвращаются силы. Под конец тролли уже не могли говорить, только швырялись в жыдов камнями, пока совсем не иссохли и рассыпались в мелкий прах.
Девушка и шпион молча забрались в палатку и легли спать. Но Тцетрафеймгле долго еще не мог сомкнуть глаз. Ближе к трем часам ночи он растолкал спутницу:
- Ба-Гхалель, слушай… Вот они говорили, что я просто… ну… сгусток клеток, и души у меня нет…
- Я слышала.
- Это правда?
- Ймгле, у тебя в голове мозги или нанопельмени? С какого перепугу у тебя нет души? Ты такой же, как мы. Только тело продвинутое, и характер мерзкий. Спи, дурака кусок.
- И вы меня не презираете и… не хотите от меня избавиться?
- Если бы хотели, я б не стала возиться и оставила б тебя на съедение троллям. Спи, говорю. Нам надо набраться сил и энергии. Завтра трудный день.
* * *
- Гулкими пещерами, темными ступенями
Прятались от Солнца-ааа да от огня,
Самородки сеяли, только не ко времени –
Потерялось золото-ааа в сумраке дня…
Нгламмон-Цион горячо любил Гимн. Готовя обед, он пел его на кухне своего уютного, сухого грота. Он пел его в мастерской, каждый вечер вынимая и прочищая глаза, а затем на всю длину выдвигая из глазниц окуляры – чтоб отполировать хорошенько. Он пел его в лаборатории долгими зимними ночами; меланхоличное бледное лицо с тонкими чертами терялось в облаках ртутного пара, металлически-дребезжащий голос старательно выводил протяжную мелодию, железное эхо звенело не умолкая. И, конечно, он никому об этом не говорил. Ни одной живой душе. За такое фамильярное отношение к Гимну его, конечно, не накажут – репрессии и казни погибли десять тысяч лет назад, вместе с последним королем Педобиром – но могут неодобрительно покоситься, и, чего доброго, пальцем у виска покрутить. Гимн есть гимн, его не поют поодиночке. Это тебе не попсовая людская песенка для душа. Но Нгламмон-Цион до одури обожал Гимн и ничего не мог с собой поделать. Пел он его и сейчас, шагая по городу, каждый переулочек которого знал как свои девять пальцев.
Старый Лондон канул в полночь. Грабителям и проституткам серебристо-кисельный туман – по колено, а тротуары и спящие сторожевые псы утонули в нем вслед за притихшим городом. Нгламмон-Цион питал тайную слабость к стилю одежды людей-британцев девятнадцатого века. Золотисто-коричневые теплые плащи с пелеринами, клетчатые кепи, лакированные ботинки – он бы отдал все на свете, чтобы хоть раз нарядиться как благородный английский джентльмен. Но жыдовский Закон гласит: носи черное и будь светел душой. Нгламмон-Цион – большой любитель понаблюдать за людьми – со временем пришел к выводу: жыдовская одежда представляет собой некий гибрид военной формы пехотинцев и традиционного наряда ортодоксальных иудеев. «Интересно, это они у нас переняли, или мы у них?» - размышлял алхимик.
Впрочем, скоро он нашел занятие поинтереснее, нежели внутренние рассуждения о моде и тряпках.
Нгламмон-Цион увидел двух джентльменов, которые вели себя отнюдь не по-джентльменски. А людей такого сорта на дух не переносил даже спокойный и благодушный алхимик.
Сметанно-бледная женщина в бордовом платье быстро шагала по тротуару, кутаясь в шаль. Она то и дело оглядывалась назад, на двух джентльменов-велосипедистов. Впрочем… Последив за ними немного, Нгламмон-Цион задумчиво покачал головой: нет… Нет. Как классно они одеты. Кепи, плащи с пелериной, в ботинки можно глядеться как в зеркало… Но, судя по визгливым эпитетам, которыми они награждали несчастную, алхимик скрепя сердце был вынужден признать: перед ним два быдла. Два прекрасно одетых по последней лондонской моде быдла. Ах, как несовершенен мир!
- Ради Всевышнего, оставьте меня в покое! – запыхавшись, кричала женщина. Она перешла на бег, то и дело спотыкаясь и царапая при этом миленькие туфельки на невысоких, но изящных каблучках. Это не дело.
- Все-выш-ний?.. Эт кто? – проорал один из благообразных господ, смачно харкнув на аккуратную клумбу с петуниями.
- Наверное, муж этой выдры! – громовым ревом отозвался второй. Рисуясь, растопырил кривые ноги в стороны. Педали некоторое время по инерции крутились сами.
- Буга-га!... – восхитился его гениальностью товарищ.
Нгламмон-Цион бесшумно мчался за людьми. Он их видел, они его – нет. Спасибо Незаметности. Что же делать, как спасти бедную леди от их навязчивого внимания? И хорошие ли у них вообще намерения, вот в чем вопрос?
- Сюда иди, цыпочка! – немедленно дал исчерпывающий ответ кривоногий и сымитировал губами звук поцелуя.
- Не надо! Я же никому ничего плохого не сделала, я просто шла в аптеку! Полиция, полиция! – в панике кричала женщина. Алхимик вздохнул. Придется вмешаться. Со стороны раввината это чревато выговором и запиливанием в дверь. Но, в конце концов, он давно тосковал по приключениям. Кто ж еще сумеет развеять его скуку?
- Ага, вот эти ребята, - ни к кому не обращаясь, пробормотал под нос Нгламмон-Цион и скинул Незаметность.
- Эй! Вы двое!
Хулиганы одновременно обернулись и резко затормозили, разинув рты. У незадачливой миссис открылось второе дыхание и она счастливо сгинула в грязном молоке тумана на другой стороне улицы. А джентльмены, похолодевшими руками обуздав железных рысаков, в священном ужасе взирали на странного незнакомца ростом чуть выше двух с половиной метров. На бесстрастном длинном – типично английском – лице выделялись жуткие круглые глаза. Выпуклые, как у хамелеона, они бегло осматривали улицу, ворочаясь в разных направлениях. На каждой руке – по девять тонких-претонких гибких пальцев с четырьмя фалангами. От кислотно-оранжевой люминесцентной шевелюры рябило в глазах.
Один из хулиганов жалобно пропищал:
- Ты откуда вообще взялся, демон?.. Ты кто?!
- Кто я? – переспросил Нгламмон-Цион. – Дайте подумать. Ну демон, ясное дело. Хотя нет. Скажем так: я джинн. Всемогущий уличный маг.
- У-лич-ный? Эт какой?.. – прошептали сникшие хулиганы.
- Уличная магия – это магия совершенно особая, - будничным тоном пояснил Нгламмон-Цион. – Ой, а что это у вас в ухе? – Он изящным жестом извлек из уха кривоногого большую морковь.
- Черт возьми! – вскричал его спутник.
- Признаться, я тоже весьма удивлен, - согласился алхимик. – Ведь я ожидал увидеть свеклу. Но не будем о грустном. Я просто разогреваюсь.
|
0
