Спустя некоторое время после того, как Дорф унес факел, глаза привыкли к темноте. Теперь можно было различить кровать, табурет и стену напротив, сложенную из множества больших камней. По потолку ползли трещины, совсем как морщины на лице Смотрителя, когда тот хмурился. Аринд, прильнув к двери, вслушивался в затихающие шаги и звон ключей, связку с которыми Дорф носил сбоку на поясе.
К слову, Смотритель - это его второе имя. В подземелье многие имели по нескольку прозвищ. У сухонького вечно брюзжащего старика Саора их было аж целых три. Дорф еще говорил про него, что он Алхимик и Травитель, поэтому Аринд сначала путался, думая, что речь идет о разных людях. У него самого тоже было два имени - Аринд и Ар. Второе - нелюбимое: обычно Дорф обращался к нему так, если сердился. Наверное, его тоже называли Смотрителем, когда ругали, потому он и не разрешал так себя называть. Звуки в коридоре утихли. Аринд нехотя поднялся с корточек и как был, в обуви, забрался на кровать. Он боялся тишины, поэтому если Дорфа подолгу не было, приходилось разговаривать с вымышленным другом. Аринд именовал его Повидлом, потому что так называлась сладкая прослойка в пирожках, которую он очень любил выковыривать и всегда съедал в первую очередь. Правда Дорф не понимал прелести сего занятия и считал, что Аринд попросту переводит еду. В такие моменты ладони Смотрителя вместо родных и теплых становились грубыми и больно били по щекам, но Ар не плакал, а, спрятав пирожки под рубашку, приносил их в свою комнатку, где делал тайники. Постепенно хлеб черствел и засыхал, повидло превращалось в пастилу и становилось еще вкуснее, а пропитанное им внутри тесто можно было долго разгрызать и рассасывать. Вымышленный собеседник казался неразговорчивым, но Аринда это ничуть не беспокоило. Он сам придумывал ответы на свои же вопросы, а невидимый друг молча соглашался. Завтрашний день обещал быть особенным. Дорф сказал, что утром отведет его на поверхность. Проведя все пять лет жизни в подземелье, Аринд думал, что поверхность - это такая же тюрьма, только наверху. Туда относили умерших преступников, а еще там наверняка были целые горы сладких булочек и супу, которые Дорф всегда приносил с собой. Саор говорил - там светло, не то что в этой проклятой дыре и не воняет так, что кишки наружу просятся. Аринд даже завидовал Алхимику: его-то живот с ним не разговаривал, только урчал, когда хотелось есть. - Повидло, ты как думаешь, там снаружи большая тюрьма? Интересно, Дорф покажет мне, в какой комнате он живет? Саор сказал, нужно сначала закапать мне лекарство в глаза, чтоб я не ослеп. Что такое ослепнуть? Ну, понимаешь, это когда приносят факел, а тебе все равно темно. Только не так темно, как сейчас, а совсем. Ну, ты же понимаешь? Повидло кивнул и устроился рядом с Ариндом на кровати. - А еще меня намажут мазью, потому что главный светоч там, снаружи, кусается. Кожа потом краснеет и идет волдырями, у меня уже так было, когда я трогал огонь. Повидло привычно промолчал, а Аринд шумно вздохнул и принялся раздеваться. Он стянул с себя верхнюю рубашку и повесил на спинку громоздкой кровати, которая занимала в комнатке почти все место. Рядом, на табурете лежали книжки, которые еще год назад принес сюда Дорф. Читать охранник не умел и сказок не знал, но Аринду нравилось подолгу пересматривать потертые картинки со странными животными и людьми, нарисованными черной краской. Мужчины в тяжелых одеждах застыли, пойманные кистью художника. Казалось, воины готовы были в любой момент сорваться с места, и Аринд думал, что они перебегают с одной страницы на другую, как только он закрывает книгу. - Хочешь, я почитаю тебе? Повидло снова кивнул. Аринд раскрыл книгу наугад и принялся «читать», бормоча странные слова, значения которых не знал. Некоторые, например, «алхимическая смесь» или «ингредиенты» он слышал когда-то от Саора, а другие просто выдумывал. Конечно, Аринд на самом деле не умел читать. Но Повидло всегда внимательно слушал и будто даже понимал. В такие моменты Аринд считал себя похожим на Саора, когда тот водил пальцем по бумажкам с каракулями и что-то брюзжал себе под нос. Для полного образа не хватало только стеклянных гляделок – очков, которые Алхимик напяливал на себя, когда у него мутнело в глазах, и грязной тряпки, обернутой вокруг пояса и гордо именуемой передником. Глаза начали слипаться. Борясь со сном, Аринд поначалу придерживал веки пальцами, затем стал читать с закрытыми глазами и так и уснул с книгой в руках. Повидло посидел рядом еще немного, а потом встал и ушел через закрытую дверь.
*** Дорф громко чихнул и выругался. Что ни говори, а по осени стояла такая сырость, что в пору было одежду на себе выжимать. Тут еще из-за этих проклятых дождей жена разболелась и слегла. Смотритель помрачнел, плотнее кутаясь в шерстяную накидку. За пределами тюрьмы дышалось как-то легче. Воздух был свежий, впитавший в себя по капле предрассветный холод, и прозрачный, как родниковая вода в хрустальном бокале. Солнце нехотя выбиралось из одеяла тумана и медленно поднималось над озябшей землей. Дорф сощурился, выпуская изо рта пар. Вокруг одна пустошь. Все одноцветное, грязно-коричневое, но местами уже чуть припорошенное поблескивающим инеем. Будто осень, как дряхлая старуха, утратившая молодость и свежесть, куталась в серебро и драгоценности, чтоб унять тоску об ушедшем. И чем ближе был исход, тем ярче и богаче становились украшения. Потом осень надевала белую шаль и, превратившись в зиму, щедро разбрасывала по земле невидимую алмазную пыль. Выглянувшее солнце с легкостью отыскивало этот небывалый клад, заставляя его искриться мириадами бликов. Снег на время скрывал уродливость пейзажа. Пока все вокруг оставалось белоснежным и нетронутым, даже старуха казалась красавицей. Но зыбкую безмятежность портили следы. Будь то повозка, пьяная толпа или одинокий путник. Все они, проходя, оставляли на ровной пустоши бесчисленные шрамы. Разъяренная зима била морозами и бурями, а потом, обессилев, сбрасывала с себя украшения и заливалась слезами, вторя весенней капели. Тогда на душе ее становилось теплее, старуха ненадолго оживала, вспоминая молодость… Дорф поежился и прибавил шагу: тюрьма была уже близко. В остроге работы всем хватало: одной охраны снаружи требовалось человек тридцать. Да и подземелье немаленькое: как-никак, два этажа занимало. В каждом крыле был и алхимик свой, и носильщики, а главное тот, к кому Дорф всегда так торопился. Он назвал его Ариндом. Это яркое имя, скрашивавшее тоску подземелий, вот уже пять лет грело каменные стены острога и зачерствевшее после смерти сына сердце смотрителя. Улыбка невольно тронула сухие губы, только темно-зеленые глаза под широкими густыми бровями не улыбались. Да и как тут улыбаться, зная, что мальчик растет диким зверьком, и неизвестно, сколько еще ему осталось до очередной проверки.
*** Аринду виделся сон, где он стоял среди множества огромных камней и пытался с ними заговорить, еще ему снился Повидло с книгой в руках и в переднике Саора. Сколько бы Аринд ни старался, он никогда не мог различить лица выдуманного друга. Знал только, что оно у него доброе, и что Повидло часто улыбается. Потом Повидло вдруг необыкновенно вырос и, оказавшись в доспехах, точь-в-точь как у рыцарей с картинки, начал сражаться с огромными крысами за кусочек высохшей булочки. Раньше Ар частенько находил свои тайники разграбленными. Крысы почему-то считали, что сладкое угощение предназначалось для них. - Вставай, - послышался голос Дорфа. Аринд зябко поежился: из коридора тянуло холодом и плесенью. - А Повидло уже ушел? - Какое еще повидло? Вставай, кому говорю, одевайся живо и марш завтракать. Раньше Аринд ел только вдвоем с Дорфом, поэтому очень удивился, обнаружив на кухне Саора с кружкой горячего чая. - Лопай, да поживее, – скомандовал смотритель, поставив перед Ариндом большую чашку с кашей, в которой посредине расплывалась золотистая лужица масла. Видно было, что Дорф волновался: он все время косился на Саора и спрашивал одно и то же: - Ты уверен, что это безопасно? - Что ты заладил? – прокряхтел Саор. – На заднем дворе его никто не увидит. Да и если увидят, невелика беда. Посули стражникам лишнюю копейку, они и будут помалкивать. Дорф как будто успокоился и тоже принялся за еду. *** Ступенька. Еще одна. Лестница, ведущая на поверхность, была крутой, и Аринд порядком устал, поднимаясь по ней. Саор наружу не пошел, но достаточно было и теплой ладони Дорфа, чтобы беспокойство немного отступило. Сердце отчего-то стало быстро-быстро стучать. Аринд сжимал рубашку у груди: волнение подступало к горлу, становилось страшно. Воздух здесь был совсем другой, он странно пах, и дышать им было куда легче. Лестница упиралась в массивную железную дверь. За ней была другая - деревянная, окованная металлическими пластинами. Из щелей били тонкие полоски света. - Ну, готов? - сощурился Дорф, потянувшись к засову. Аринд испуганно зажмурился и закрыл лицо ладошками. Послышался звон ключей, скрип и громогласный хохот Смотрителя. - Чего испугался-то? Сначала Аринд почувствовал, как что-то холодное бегает по телу, забравшись под рубашку, щекочет кожу и треплет волосы. - Дорф, это ты меня трогаешь? - Это ветер тебя трогает, открой глаза. Аринд чуть раздвинул пальцы, позволив свету пробиться сквозь закрытые веки, которые тут же стали оранжевыми. Несмело открыл глаза и пошатнулся. Над ним, куда ни глянь, простирался огромный потолок, сделанный из пара, какой поднимался над котлами Саора, когда тот варил яд. (Наконец стало понятно, куда он девался на самом деле). А где-то за густой завесой прятался кружок главного светоча. - Солнца сегодня нету, облака закрыли, но оно и хорошо. Тебе с непривычки на яркое смотреть нельзя, – Дорф похлопал Аринда по спине. – Челюсть-то подбери, слюна, вон, того гляди закапает. Тут, снаружи, Смотритель выглядел совсем другим. Кожа у него, оказывается, была вовсе не желтая и не оранжевая, а какого-то необычного светлого цвета. Аринд посмотрел на свои руки и очень удивился, поняв, что все тело у него белое, намного белее, чем у Дорфа. От восторга перехватило дыхание. Никогда еще Аринд не видел такой большой комнаты. Только вот стена, окружавшая ее, почему-то была очень низенькая – всего с ладошку. Аринд попытался потрогать ее, но не смог дотянуться. Тогда он вспомнил, что когда Дорф становился маленьким, это тоже не получалось. Приходилось сделать множество шагов, прежде чем Смотритель снова вырастал, и можно было прикоснуться к нему. Снаружи пол был таким же, как в тюрьме - сложенным из потрескавшихся каменных плит, в щелях между которыми была трава (Дорф это так назвал). Трава была разная: зеленая и мягкая, иногда колючая. Аринд опустился на колени и принялся восхищенно разглядывать находку. Ею оказались мелкие бледно-синие жучки. Поначалу он был абсолютно уверен, что за стеной ничего нет, потому очень удивился, узнав, что Дорф живет не в этой комнате. Оказалось, помещений множество, и есть даже такие, которые не ничем не ограждаются. Аринду захотелось во что бы то ни было унести с собой частички верхнего мира. Он набрал множество камней и нарвал, цветов, прежде чем пришло время возвращаться обратно в подземелье.
Имхо. Теперь можно было различить кровать, табурет и стену напротив,сложенную из множества больших камней - что-то здесь не так. сложенная - и сразу представляется что стена неустойчивая с дырами от неровных камней. перефразировать не помешает. Первые два абзаца - не перевариваемый поток инфы, которую просто хочется пролистать. Вымышленный собеседник казался неразговорчивым -почему казался?? он им был. Повидло, ты как думаешь, там снаружи большая тюрьма? Интересно, Дорф покажет мне, в какой комнате он живет? Саор сказал, нужно сначала закапать мне лекарство в глаза, чтоб я не ослеп. Что такое ослепнуть? Ну, понимаешь, это когда приносят факел, а тебе все равно темно. Только не так темно, как сейчас, а совсем. Ну, ты же понимаешь? - может, стоило разбить это на несколько начальных предложений, а то запутанно получилось. Воздух был свежий, впитавший в себя по капле предрассветный холод, и прозрачный, как родниковая вода в хрустальном бокале. - хрустальный бокал лишний, родниковая вода подразумевает чистую прозрачность, а вот хрустальный бокал - наоборот видеться мне запотевшим от прохладной родниковой воды. Это яркое имя, скрашивавшее тоску подземелий, вот уже пять лет грело каменные стены острога и зачерствевшее после смерти сына сердце смотрителя. -уххх... яркое - не значит горячее,а имя - грело стены? это как? Разъяренная зима била морозами и бурями, а потом, обессилев, сбрасывала с себя украшения и заливалась слезами, вторя весенней капели. Тогда на душе ее становилось теплее, старуха ненадолго оживала, вспоминая молодость… - это все о чем? вначале главной идеей было - уродливость пейзажа, а закончилось все вообще не разбери чем. Начало мне не понравилось, сумбурное, непонятное. к концу стало интереснее, и последний кусок уже окончательно заинтересовал. и тут-то все и закончилось.))))
Большое спасибо за разбор) Много полезного) На счет потока инфы - кусок вырван из романа, до этого уже говорилось о Дорфе и Саоре) И там не про уродливость пейзажа, а про осень, которая рядится в иней пытаясь украсить свою старость. Чем старее - тем ближе к зиме ну и потом весна соответственно)
0
