Царствование Ивана Грозного сменилось смутными временами правления Бориса Годунова и Шуйского. Появление на Москве самозванца Гришки Отрепьева, этого ставленника польской короны и шляхты было результатом ослабления русского государства и долготерпения народа.
После смерти Ивана IV народ, задавленный поборами, измученный помещичьей барщиной, ещё надеялся на улучшение своего положения, но так и не дождался этого улучшения и благосостояния.
Правление Годунова переполняло чашу горя народного. Нищая Русь всё больше нищала. На долю народа её выпали ещё более суровые испытания. Годунов лишил уже того последнего малого, что оставалось_ воли и хлеба.
Беспредельная нищета и голод охватили всю страну, самое обширное государство, ещё недавно объединённое Иваном Грозным из нескольких разрозненных удельных княжеств и стараниями Ермака приросшее Сибирью, и вызвали такой же беспредельный гнев к царю-ироду.

Несколько всадников в расшитых кунтушах и шлемах с большими наушниками осадили коней на высоком берегу, вернее, холме._ Берег был немного дальше и ниже. Внизу, под холмом расстилались болота, поросшие лесом. Но за лесом была заметна река, а за рекой тын и небольшой рубленый городок-крепостица. Сверху можно было различить несколько рубленых домов, из каменных труб которых курился дымок.
Лица всадников были скрыты большими решетчатыми забралами. По шлемам и костюмам в них можно было узнать поляков или литовцев.
Они долго рассматривали крепостицу. Наконец один из них что-то сказал по-польски окружавшим его товарищам и указал рукой в перчатке с большим отворотом южнее крепостицы.
_Панове, хлоп_ есть хлоп. Вы видите, что застава не укреплена. К ней можно подобраться по суше с юга. Здесь совершенно отсутствует глубокий ров и подъёмный мост. Я думаю здесь мы добудем не только сытый обед для себя и корм для наших коней, но и прибавим себе добычи.
_Дозвольте вопрос, пан Собецкий. Вы допускаете немедленный штурм с нашими десятками сабель этой засеки.
_Разумеется, пан Здислав. Надеюсь, вы спрашиваете не из страха перед этим деревянным забором.
_Пан Собецкий, я хотел бы, чтобы вы меня поняли правильно. Я хочу предложить свой план. Зачем нам рисковать жизнями наших людей, тем более, их у нас осталось немного, и, тем более что они разбегаются. И они нам могут пригодиться в будущем. При меньшем риске они охотнее пойдут в дело.
_Короче, пан Здислав, что вы предлагаете?
_Я предлагаю отвлечь внимание защитников крепости и поджечь вон ту стрельну, что на самом мысу, а самим разбить ворота с юга и ворваться в этот посёлок.
_Панове, я принимаю план Здислава. А как думаете вы, хорунжий?
_Здислав слишком осторожничает. Я бы не стал ждать. Людям не терпится дорваться до печёного мяса, что ходит за тем тыном. Но брать действительно надо с хитростью. Не так ли, Рук._ Он повернулся в сторону четвёртого поляка, молчавшего всё это время. Лицо того закрывала кольчужная сетка, спускавшаяся прямо с козырька шлема. Открытыми оставались лишь глаза. По этим едва заметным в щель из кольчужной сетки глазам было видно, что они сверкнули неким лукавым блеском, когда хорунжий произнёс слово «хитрость». Из-под кольчужного забрала раздалось только многозначительное: «Гм!»
_Хорунжий, прикажите найти брод и скрытно переправиться._ Приказал Собецкий.
_Рук, вам: Возьмите десяток удальцов, пакли, переправьтесь под этим берегом и подожгите вон ту, угловую стрельну. Отвлекайте русских. Мы подойдём к южным воротам, как только вы запалите угловую башню.
Поляки натянули поводья и повернули оскаленные морды лошадей в сторону леса. Затем свернули в него и скрылись.

Конные хоругви пана Лисовского вышли к московским рубежам. Уже позади были рубленые укрепления Брянска, посады Карачева, впереди виднелись извилистые берега и тихие заводи Оки, извилистые рукава Орлеи (ныне Орлика), а у их слияния Орловская крепость. Брянск и Карачев безропотно ставшие под руку Лжедмитрия, теперь уже не сдерживали отряды из Речи Посполитой (или Литвы, как называли её тогда на Руси).
Полковник Лисовский был сначала в опале (вне закона) у короля, когда такие же шляхтичи как и он подняли рокош_ мятеж против нового короля Сигизмунда III Baзы. Новый король пришёлся не по вкусу и пану Лисовскому, когда его шляхетские вольности пытались ущемить. Но сила солому ломить и ему с его людьми не долго бы пришлось гулять по Речи Посполитой и рубиться с гусарами его величества.
Но события на Руси повернули иначе Фортуну. Одновременно с царствованием Годунова и Шуйского в России начался хаос. Голод косил народ, поднимая мужиков на восстания, холопы бежали от бояр, войско царское уже было не в силах сдерживать натиск татар, с севера наступали шведы, в Речи Посполитой готовилось большое военное вторжение. Сам король тайно собирал силы и готовил план присоединения Москвы и всей России к польским владениям. Он хотел сесть на трон московских царей и возложить на себя шапку Мономаха.
После того как самовоспровозглашённый царевич Дмитрий и Марина Мнишек сели на Москве и после их смерти, вообще началось невообразимое в Московии. Польские отряды, вначале изгнанные, опять нигде не встречали сопротивления, когда на юге рати Болотникова угрожающе заявили о себе царскому трону.
И опять царевич Димитрий появился, но этот царевич был уже польского происхождения.
Лисовский знал это. Этот шляхтич был самым смертным из всех шляхтичей на Речи Посполитой. Когда-то он был осужден короной и попал в тюрьму. Сидеть бы ему в сырых подвалах, но его осенило, что он вторично спасшийся чудом царевич Димитрий. Когда он открылся, магнаты уцепились за великолепную мысль и вызволили находчивого шляхтича, мало, дали ему в помощь крупный хорошо вооружённый отряд. Они помогли ему средствами, кто чем мог. Снабдили оружием, одеждой с доспехами, лошадьми, деньгами. Король указом позволил ему набрать собственновольно людей в отряды.
Второй царевич быстро дошёл до московских рубежей и нигде не встретил сопротивления, напротив того, всюду, где он появлялся и объявлял себя, к нему переходили и люди на царской военной службе, и холопы.
Царь Шуйский был непопулярен и в народе, и среди своих приближенных. Когда же царю Шуйскому удалось разбить Болотникова под Тулой, новый царевич испугался этой новости и повернул со всем своим воинством на юг. Новость эта дошла до Речи Посполитой и вызвала раздражение у вельможных магнатов. Решено было спасти положение и послать на помощь пугливому царевичу отряд, дабы поднять боевой дух его и прибавить смелости. Во главу отряда был назначен полковник Лисовский.
Лисовский сам набирал отряд из бывших рокошан. К нему охотно шли шляхтичи, которые оказались не у дел и не в почёте у самого короля.
А король и окружавшие его вельможные гетманы довольно охотно посылали бывших своих политических противников подальше от польско-литовских границ, в далёкую и дикую, необозримо огромную Московию.
Лисовский и его рокошане знали: терять им нечего, наоборот, поход в их понимании представлял собой простую прогулку и сулил лёгкую добычу... как оно вскоре и оказалось.
Пан Лисовский спешил к царевичу Димитрию с несколькими хоругвями в Орловскую крепость, в которой по последним сообщениям тот остановился. Лисовский спешил, ибо время поджимало. Уже была поздняя осень, необходимо было становиться на зимние квартиры, людям необходим отдых и тёплый кров. Именно всё это поляки и рассчитывали получить в Орловской крепости.
Зима приближалась. Обезлюдели посады и деревни. Всё короче становились солнечные дни, всё длиннее становились холодные ночи.
И без того долгая дорога становилась ещё длиннее, когда развезло от дождей.
Ледяные ветры выстуживали тело насквозь. На много вёрст вокруг не было ни одного очага, где можно было бы обогреться.
Кругом шныряли шайки, которые грабили деревни перед самым носом у отряда. Но полякам зачастую удавалось отбивать добычу у тех. Нередко ляхи опережали станичников, и тоже, если доводилось нагрянуть на уцелевшую где-нибудь деревню, опустошали полностью. Хватали овец, ловили безжизненных лошадей и коров, не оставляли ни одной курицы.
Но с приближением к Орловской крепости стала всё реже попадаться добыча. Всё чаще попадались по дороге трупы.
Волчьи стаи по ночам своим диким воем вызывали свежий мороз по и без того уже озябшей коже. Кругом они подымали такой дикий вой, что кони от него жутко шарахались, бесились и рвали привязи.
Несколько отрядов прибилось к Лисовскому. Это были казаки и бывшие служивые люди, да и просто беглые холопы.
На исходе второй недели конные хоругви пана полковника Лисовского вышли к извилистым и высоким берегам Оки и Орлеи. Холодные свинцовые тучи мутной и зловещей пеленой обложили горизонт. Такая же тёмная и хмурая вода гнала свои мелкие волны по руслам Оки и Орлика.

Они пришли с запада, эти незваные гости. В лихое время. На Руси смута, страшный голод устилает трупами дороги. Деревни обезлюдели. Волнения в городе. Подосланные Годуновым бояре зарезали царевича Димитрия, но вот уже и царя-душегубца нет в живых. Бояре грызутся за престол, за уделы... А тут вдруг ещё объявился, как он сам то объяснял, Царевич Димитрий. Сказывали, что идёт он из Литвы с ратью несметной.
Раздаёт он народу и грамоты прелестные, и зовёт к себе служивых людей и просто холопов. Обещает вольную холопам.
Сказывают в народе, что не царевич это, а бежавший в Литву чернец Гришка Отрепьев. Иные же в народе заявляют, что всё это бояре выдумали и не хотят настоящего царевича. Потому и распространили везде указ ловить Гришку-Лжедмитрия, а холопов ловить и сечь кнутами, сажать в «железы», вертать обратно хозяевам.
Но холопы бежали от помещиков в Литву, или если было нельзя, то бежали на юг к казакам; опять, если к татарам на аркан не попадут; уходили в леса, становились татями-станичниками или уходили под Нижний Новгород на Волгу._ Искали волю в степях, лесах. Останавливали дворян, купцов. Отбирали у них добро и посылали хозяйские души на божий суд.

Лес отступал всё дальше под топором дровосека. Всё дальше уходили полоски пашен и жнивья мужиков.
Уже минуло то время, когда лес окружал засеку и подступал к обоим берегам рек Оки и Орлеи (ныне Орлика).
Баре захватывали всё новые угодья, и хотя земли ещё было вдоволь, между тем, не всем жилось всласть.
Мужики вырубали леса и распахивали новые полосы. Но житьё от этого лучше не становилось.
Вскоре лес расступился вовсе. И взору татарского соглядатая, сидящего верхом на лошади, откуда-нибудь с высокой макушки поля, открывалось оголённое пространство на много вёрст вокруг. С лошади можно было оглядеть разбросанные тут и там деревеньки, выглядывавшие из-за леса или оврага.
Оголённые высоты водоразделов превратились в естественные пути продвижения татарской орды.
Таким образом, русский пахарь, заботясь о хлебе насущном, вырубая леса и распахивая новые нивы, проложил, сам того не ведая и не желая, своим извечным врагам дорогу к своему дому. Расчищенные от леса водоразделы русских рек и речушек стали доминантными дорогами набегов крымских татар, которые стали зваться шляхами.
Как железо точит, изъедает ржа, так овраги рвут косогоры, лишённые растительности. Рыжей охрой глина обозначила глубокие рвы, обрывы и норы. Вся Орловская земля, испахана лемехом пахаря, на которой предварительно были вырублены леса; что впоследствии и вызвало эту ужасную эрозию почвы.

Яким не знал о всех речках и речушках окружавших Орёл, не знал где пролегает Свиной или Муравский шлях, не знал он и в какой стороне находится Москва. Но о татарах ему уже напела мать в раннем детстве. Батя лишь в трёх словах мог отозваться о них. Когда он говорил о татарах, то, почему-то, чесал под рубахой волосатую грудь и глядел в сторону солнца с затаённой тревогой. Глядел так, как будто видел пожар. При этом поспешно крестился.
Яким уже привык, что родители его при всяком сравнении с какой-нибудь бедой упоминали татар. Не было беды страшней и горче чем набег татар.
Родители определяли набеги по приметам от своих родителей. Достаток в домах мужиков и сушь были верными следствиями появления татар. Хотя впрочем, Яким не помнил за всю свою жизнь чтобы у них когда-либо появлялся достаток. Кроме кур у них не появилось ничего.
А боярин потребовал долги за неурожайный год. В избе хлеб был уже напополам с мякиной, яичко доставалось лишь Тимошке. Девчонки, особенно младшие, начинали припухать. Филат становился всё злей и без причины всё чаще бил жену Прасковью и кобылу. Якиму доставалось во время работы, когда он не был расстроен.
Девчонки потихоньку таскали с огорода и лакомились репой. Яким поглядывал на них, когда они блаженствовали, грызя репу, глотал слюну, сплёвывал и отворачивался.
Яким с отцом Филатом хотели поскорее нарубить дров и успеть засветло возвратиться. Отец в вывернутом овчинном колпаке, с бородой под самые глаза понукал истощалую кобылу. Яким, прижавшись спиной к отцовой спине, глядел вслед удаляющейся избе.
Ощущая своей спиной, отцовский топор, засунутый за кушак, он блаженствовал, пользуясь вынужденным отдыхом во время езды. Отец ехал молча, и лишь изредка выкрикивал: «А-а но-о-о-о! Твоя табе тута!» Но кобыла подвигаться продолжала всё также по-прежнему медленно и неторопливо.
Яким зажмурил глаза. Ему стала мерещиться девка соседского мужика Антипа. Что-то томное его одолело и...
Яким видел её всего два раза. На игрищах, как только закатывалось солнце и родители укладывались. Яким бежал к соседскому амбару. Там собирались такие же смельчаки как он, и девки. С девкой он заговорил сразу, как только увидел её большие светлые глаза и... полный рот... Заговорил смело и дерзко: «Ишь ты!»,_ нараспев протянул он, заступив ей дорогу, и сразу жаром обдало щёки.
_Чегойто это я! Про чтож ты! Вот дурень!
_Чего ж ты, чудной!_ Как будто читая его мысли, вопросительно глянула на него и прыснула она.
Совсем уничтоженный, Яким искал слова, и не находил. Вдруг она бросилась бежать, Яким за ней. И так взапуски они бегали вокруг копны.
Яким норовил схватить её длинную косу и повалить в копну. Но она уворачивалась, и, хохоча, кинулась куда-то в бок. Он с разлёта в копну.
Яким родился на несколько лет и вёсен раньше того дня, когда отец решил удариться в бега на Дон. Теперь уже пушистая бородка курчавилась на его широком, скуластом лице. Он был единственной подмогой у Филата. Из восьми детей он был самый старший. Остальные_ шестеро сестёр, старшей из которых была Матрёна, которой миновало тринадцать вёсен; и восьмой, самый младший, Тимошка, которому едва минуло две весны. Жена Филата_ Прасковья родила за всю совместную жизнь всего четырнадцать детей, из которых выжили восемь, остальные умерли младенцами.
Филату ещё везло. У него был помощник, сын Яким, не считая Матрёны и Прасковьи, да их лошади.
Везло ещё Филату и с детьми. У других детишки мёрли как мухи. Оставалась лишь половина, а то и треть.
А лес всё также всё дальше отступал под топором мужиков. Всё дальше от родного дома Яким с отцом ездили на своей кляче за дровами и лесом для починки избы.
На Ивана Купала в ночь он виделся с ней второй раз, но так и не узнал, как её зовут. Лишь у дружка потом узнал, что это дочка коновала Антипа.
Яким дёрнул локтем и дрыгнул ногой.
«Не балуй!»_ вдруг резко раздалось за спиной. И резкий и сухой хлопок плетью по малахаю вернул к действительности замечтавшегося юношу.
Лежать было уже неудобно. Обух отцовского топора давил в поясницу. Пробудившийся от мечтаний Яким заворочался. Устроившись поудобнее в соломе, Яким начал глядеть на поле и на далёкий лес.

Казимир Лисовский, рокошанин.
1614_ напал на Болхов.
1618_ в сражении у Царёва Брода (места впадения Сухой Орлицы в Орлик, под Орлом) разбит Пожарским. Начал бродить с уцелевшими шляхтичами. Грабить города.
Пан Казимир Лисовский_ представитель крупной шляхты Речи Посполитой, возможно воевода, гетман. Во всяком случае, военачальник, нечто вроде полковника, не менее.
1608_ после рокоша в Речи Посполитой Л. попадает в глубинные районы России, как интервент во главе большого контингента польско-литовских отрядов. Со своими отрядами прошёл по всей Оке, от Вереи до устья, от Брянска до Мурома.
Имел большой военный опыт. Кроме схваток в Речи Посполитой с коронными войсками и наследниками, воевал с татарами, немцами, шведами, а также с царскими войсками.
(Большая Советская энциклопедия)

Начинался 1608-ой год лютой зимой на русской земле. Деревни опустели, люди бежали от голода, холода и помещиков. Дороги были устланы тысячами трупов. То были крестьяне, простой мелкий народ, так и не нашедший себе пристанища, еды и тепла, и умершие прямо в пути неведомо куда от лютого холода и голода.
Ещё недавно отшумело восстание Болотникова. Остатки разбитой его армии ходили по лесам и большим дорогам, уклоняясь от встречи с царскими воеводами. По лесам хоронились беглые. На месте городов, дворянских усадеб и крестьянских дворов дымились пожарища. Волки, выйдя из лесов и оврагов стаями хозяйничали вместо людей по пустым посадам и дорогам, обожравшись находившегося здесь в достатке человеческого мяса.
Но это было только всего лишь прелюдия к новому лихолетью, ещё большим смутам. С запада несла новую беду на концах длинных сабель польско-литовская шляхта. Как волчьи стаи на лёгкую добычу устремились польско-литовские грабители-авантюристы на измученную и беззащитную русскую землю.

Тысячами ведьм выла метель в густом заснеженном лесу в верхушках деревьев, неразличимо сливаясь с воем волчьих стай. Жестокий ветер сковывал колючими иглами лица и снегом залеплял глаза.
Дороги видно не было. Сугробы поднимались выше заносимых ими кустов. А там, где предполагалась дорога, увязая в сугробах и пряча лица от бешеного ветра и колючего снега, несколько всадников упрямо двигались вперёд на заиндевелых и усталых лошадях. Выбившиеся из сил и еле передвигавшие ноги кони мучительно брели по грудь в снегу. Волчий вой сильнее плети подхлёстывал изнурённых животных. Но вот, передний жеребец всхрапнул и сильнее стал грудью и передними ногами прокладывать путь в глубоком снегу. Кони почувствовали жильё.
_Слава те господи!_ проговорил самый передний всадник в огромной бараньей шапке надвинутой на самую переносицу и волчьем тулупе,_ Жильё! Жильё!_ крестясь, твердил он.
_Что там, Панкрат?_ перекликнулись за спиной ехавшие следом.
_Жильё!_ повторил кричащим голосом Панкрат. Но из-за сумасшедшей воющей вьюги и воя волков те всё равно ничего не расслышали.
Тот уже ещё громче, в самое ухо подъехавшего товарища крикнул:
_Жить будем! Жильё близко!
_А-а?_ нерасслышав, протянул подъехавший.
_Жильё, Жильё! Кони чуют! Игнат! Жить будем!_ надсаживаясь в седле и изо всех сил стараясь перекричать вой непогоды и волков, голосил Панкрат.
В самом деле, лес кончился, и впереди показались какие-то постройки. Подъехав к ним ближе, все увидели, что это всего лишь жалкие остатки строений.
Это был полусожжённый постоялый двор, где уцелело от огня только забор, да стены стойла. От сгоревшего дома осталась одна печь, одиноко торчавшая среди обугленных брёвен.
Они остановились у заброшенного заезжего двора.
_Доброе жильё было, Панкрат!_ сказал Игнат тому, чей жеребец первый почуял укрытие.
_Может и было, когда бы не сожгли._ Сказал Панкрат, привязывая коня к коновязи.
_Пойдем, поглядим, может хозяева что-нибудь оставили для нас и лошадей. _Сказал Панкрат и повернулся к остальным.
_Как же оставили?!_ грубо прохрипел сквозь зубы Носик,_ Всё тому оставили, кто петуха пустил._ И стал устраиваться в углу под сохранившимся навесом.
_Погляжу. Может в том углу что осталось для лошадей._ Сказал Панкрат. С ним пошли ещё двое.
В углу под уцелевшей крышей виднелся занесённый снегом ворох сена.
Незапертые ворота с противным скрипом раскачивал ветер.
Панкрат соскочил со снова отвязанного коня и, поднатужившись, пнул их ногой. Ворота, скрипнув, немного подались и упёрлись в нанесённый сугроб.
Он ввёл под уздцы коня. Вслед за ним, не слезая с сёдел, во двор въехали остальные четверо.
На занесённом снегом подворье валялись трупы двух татар в полосатых стёганых халатах и малахаях. Третий, прислонившись спиной к бревенчатой стене, сидел, уронив рассечённую саблей голову на плечо. На оскаленном в жуткой гримасе лице протянулся наискосок, через вышибленный глаз, на месте которого зияла пустая дыра, след сабельного удара. Второй, уцелевший глаз глядел куда-то вверх и в сторону. Оскалившийся рот выставлял напоказ редкие корявые жёлтые зубы. В деревянной бревенчатой стене торчал воткнутый кривой татарский нож с костяной рукоятью.
Дверь валялась вышибленной и из проёма тянуло дымком. Путники завели коней под разорённый навес. Там у коновязи стояло пять приземистых татарских лошадей и гнедой жеребец.
_Игнат, эка воно!_ проговорил один в волчьей шапке, заросший до глаз бородой.
_Вот ите, браты-товарищи!_ И татарское добро._ Проговорил Панкрат.
_Пошли за чужим, а потеряли своё вместе с головой!_ рассудительно изрёк угрюмый мужик с чёрной как смоль бородой.
_А ведь дымком пованивает. _Медленно сказал Панкрат, принюхиваясь к ветру.
Все потянули носом и изголодавшимся нутром, не бравши в рот ни крошки вот уже несколько дней, почуяли запах варева.
_Неужто хозяева целы и дома!_ Восторженно воскликнул Игнат Среброконный. И недоумённо посмотрел на вход в мало-мальски уцелевшую часть жилья. Дверь здесь тоже была сорвана и валялась рядом.
Все разом устремились в тёмный проём. Посреди рубленого бревенчатого полусгоревшего помещения над затухающим кострищем висел татарский казан.
Двое казаков, Иван Рябоконь, здоровенный детина, и Егор Рука, длинный как жердь, ворча, задевая головой притолоку подошли к казану, заглянули в него, пошевелили в нём рядом находившимися плошками, и воскликнули:
«Ребята, во время мы подобрались! Не поспели татаре! Сожрать нам оставили!»
Вдруг сзади, из угла раздался стон. Все разом повернулись туда.
В углу лежал человек. На нём была казачья шапка с кистью и польский кунтуш с засученными рукавами. Левая рука его была замотана окровавленной холстиной, правая сжимала рукоять польской сабли. Из-под шапки на щеке, переносице и лбу его виднелась запёкшаяся кровь.
Панкрат переглянулся с Игнатом и, наполовину вынув из ножен саблю, осторожно и тихо шагнул к лежащему.
_Погоди! _Удержал его за плечо Игнат. И подойдя уже ближе к лежавшему, внимательно оглядел его. Тот снова застонал и начал бредить.
_Что он говорит, Панкрат?
_А бес его знает. Раненый вишь. Наверно горячка.
_А видать татар-то порубил он. Лихой рубака! Эка с троими справился!
_А кто же ещё? Он самый. Удалец! Вишь платье на нём? Из Литвы верно.
_А всё едино, кто бы он ни был, а всё наша, христианская душа. Не дадим ему помереть. Чуешь, по-нашему бает?
_Поглядим наперво, что в казане. Поедим, да молодца нашего ещё покормить надо.
У казана уже толпились собравшиеся здесь путники. Подцепляя из казана мослы варёной конины, они, обжигаясь, с жадностью рвали зубами жёсткое и возможно ещё недоваренное мясо.
Панкрат Волк был действительно похож на матёрого зверя вышедшего из леса. Весь заросший косматой седой бородой до самых глаз, да ещё и в таком же волчьем тулупе, он со звериной дерзостью грыз мосол, и из-под седых и таких же косматых нависших бровей горящими угольями глаз буравил лежавшего.
Игнат Среброконный был моложе и стройнее коренастого Панкрата Волка.
Бросив обглоданный мосол, Игнат подсел к раненому. Тот был ещё молод. Лицо его было гладко выбрито.
_А ведь на лице-то никакой растительности. Видать, было, брился._ Подумал Игнат._ Должно быть из Литвы.
Но тот вдруг опять застонал и по-русски крепко и матерно выругавшись запросил пить.
_А ну, вы, нахлебники, тоже ведь наш не иначе, дай сюда из котла варева!
В крынке ему подали варева, чтобы напиться. Игнат замотал раненому голову холстиной.
Раненый успокоился, затих, открыл глаза и удивлённо уставился взглядом ясных глаз на окружавших его незнакомых людей. Дёрнулся, хотел схватиться за саблю. Но Игнат удержал его.
_Успокойся. Ты лежи. Тут нет недругов. Раненых нам нет надобности убивать. Уж ты лучше сказывай: Откуда ты, чей есть и почему раненый здесь один лежишь?
С головы раненого свалилась шапка. Подняв её, Игнат нащупал в отвороте свёрнутый в трубку лист бумаги. Развернув его, Игнат увидел свинцовую печать на шнурке. Прочтя написанное он с недоумением повертел грамотой. Он ещё немного повертел грамотой с уважением, ещё раз недоумённо поглядел на печать и крестики под текстом. К Игнату подошли другие, грубо своими костлявыми пальцами, как у лапы у кочета выхватили у него грамоту и тоже недоумевая начали вертеть её в руках.
Игнат отобрал у них бумагу и аккуратно свернул трубочкой.
_Чужое не замай, не сметь трогать, станишники! А ну если государева грамота. Должно быть гонец. Вот дай очнётся, всё и узнаем. А ну, станишники вы этакие, дай ему согреться и как следует прийти в себя.
Раненый повёл глазами по склонившимся над ним бородатым лицам. Потом, увидев шапку и грамоту, успокоился.
_А вы-то сами кто таковы будете?_ проговорил он еле слышно.
_А мы, мил человек, из рати Ивана Болотникова,_ сказал Панкрат,_ слышал такого? Как пропал Иван, с тех самых пор скитаемся, от государевых-ирода воевод уходим. Ты уж извини, брат, мы тут твою конину потрескамши. Да коли бы не она, помирать нам с голодухи; в этакой круговерти.
_Ты сам-то кто, откуда, чей будешь?_ повторил Игнат.
_Гонец от Болотникова, до царевича Димитрия. Везу в Орловскую крепость весть и указ. Просит он о помощи,_ в Туле осаждён оказался.
Да вот метель-непогода заставила свернуть в этот двор. Да тут и наскочил на татар. Вот и казан ихний с мясом здесь. Хотел до татарской конины дорваться, подкрепиться, да силы отказали. Крови много потерял. Рубиться тут с троими пришлось, хорошо, не со всеми разом. Они меня тоже зацепили, да и кровь пустили. Вот так теперь и сижу здесь один раненый.
_По одёже видать из Литвы.
_Пришлось побывать там.
_Плохо твоё дело, брат!_ Пропал Иван Болотников. Сами от него.
_Что ты брешешь!?_ Раненый приподнялся на локтях и здоровой рукой схватил Среброконного за отворот._ Что брешешь?! Как пропал?! У меня грамота его к царевичу.
_Ты погоди._ Вмешался Панкрат.
Раненый обвёл глазами незнакомые лица. Усмехнулся.
_А, станичники! Кто же такие будете?
Игнат в ответ тоже усмехнулся:
_Вишь, станишники. Чего спрашивать. Вот ходим-бродим, чужую конину добираем. Спасибо что оставил! Сам-то чей, откуда будешь?
Раненый рванулся на ноги.
_Чего допрашиваешь?! Гонец от Ивана Болотникова к царевичу Матвей Рожь-Горкуша я. И не слыхивал верно. Задержки не чинить. Мне немедля ехать надо.
И кинулся уже было идти. Но Игнат и Панкрат его остановили.
_Допрежь буран не уляжется не доберёшься. Оклемайся._ Участливо предложил Панкрат.
_Где конь?!?_ спохватился Горкуша.
_Цел жеребец твой, с нашими рядом стоит.
_А что за спешка такая, казаче?_ поинтересовался Иван Рябоконь.
_Велено мне, братцы, от Ивана Болотникова срочно передать грамоту царевичу, чтобы на выручку шёл. Успеть бы только.
_Плохо твоё дело, брат._ Встрял в разговор Егор Рука._ Мы только оттуда. Пока ты здесь рубился и лежал, взяли нашего Ивана.
_Что брешешь?!_ кинулся Матвей на Егора.
_Опоздал ты._ Горько успокоил его Игнат._ Правда это. Который день мы уходим от воевод царских. Обманом взял Шуйский Тулу и всех. Болотникова увезли неведомо куда. Опоздал.
Матвей почувствовал земля уходит из-под ног, и опустился с размаху на землю. Побежали в глазах какие-то радужные круги и опять темнота.
Среброконный сурово оглядел товарищей и по-атамански повелел:
_Ребята, сидеть нам тута вместе... покель буран не стихнет. Задайте корма лошадям, подоприте ворота. Теперь наши дорожки вместе сошлись. Будем идти в Орёл вместе. Переждём буран и айда. Другого пути нету.
Игнат Среброконный спокойно по-атамански распоряжался. Его атаманский наказ все слушали молча и безропотно принимали.
_Ты пока расскажи, как занесло тебя сюда, и где довелось тебе побывать? Откуда вид такой, будто латинец?
Рожь-Горкуша начал свой рассказ, с приведением краткой биографии и набросков портрета личной характеристики.
Матвей Рожь-Горкуша когда-то бежал в Литву, как бежал в своё время кто-то из родных, отец или дед.
Там жил. Был у монахов в учении. Учил латынь, научился писать, считать. Потом попал к казакам, а затем к польскому пану, где прослужил как военный слуга. Научился верховой езде и владению оружием, фехтованию, рубке, метанию, стрельбе из пистолета и ружья.
Потом участвовал в походе Лжедмитрия I. Oт последнего познакомился с Болотниковым, у которого был потом в прислужении.
После разгрома его рати и гибели Болотникова ушёл к Лжедмитрию II.
После похода на Москву-бегства Лжедмитрия и убийства его гулял по Оке, Зуше, Сосне. Боролся с воеводами и их приставами. Уходил от погони, грабил богачей, помещиков, бояр. Присоединялся к польским отрядам. Снова уходил от них. Затем разменивался с поляками.
Ушёл к Пожарскому с повинной, прося взять его на службу. Пожарский принял его.
После боя с Лисовским во главе отряда казаков. Снова схватка с Лисовским. Погони. Схватка (бой под Болховом). Убивает Рогоновского на поединке. Уходит снова за рубеж, в Литву... чтобы разыскать и убить Лисовского, отомстить за личную обиду, за поруганную любовь.

Лжедмитрий II (царевич), вышел из Пропойска в Речи Посполитой (Ныне Славгород, в Белоруссии) через Чечерск, Панову Гору (уже московский рубеж), через Стародуб-Северский, где он 1607. VII oбъявил себя царём Димитрием, вышел к Брянску, из него к верховьям Оки.
В Пропойске он сидел в тюрьме.
Через Брянск пошёл до Козельск, Белёв, Одоев, Крапивну, Дедославль (ныне село Дедилово, под Болховом) до Епифани, откуда бежал на Комарицкую Волость (Севск). Далее из Трубчевска, через Карачев в Орёл. 1608. I Becной 1608 г. разбил царские войска под Болховом. 1608. 1-го июня вышел к Москве. Взял её в осаду. В начале 1610 –го бежал в Калугу.
В конце 1610-го убит в Калуге своим сообщником.
(Большая Советская энциклопедия)

Багряный диск солнца медленно погружался на западе в тёмно-синюю гущу леса. Сумерки всё быстрее и теснее наползали на дорогу. В стороне от дороги на краю оврага ярким сполохом светился костёр. У костра лежал человек. Опершись на локоть и подперев голову рукой, он, не мигая, глядел на пляшущее пламя костра. Лишь изредка подбрасывал в огонь сухие сучья хвороста, и опять, по-прежнему оставался лежать недвижим. С каждым всё новым и новым подбрасыванием хвороста, огонь в костре вспыхивал ярче, освещая угрюмое, задумчивое заросшее густой бородой лицо лежавшего человека.
Внизу, на дне широкого поросшего высокой травой оврага, встревожено всхрапывали кони.
Вдруг со стороны леса раздался режущий слух и леденящий в жилах кровь свист. Немного погодя, словно бы выждав малость, свист повторился. От костра поднялся бородач, и, видимо в знак ответа, дважды огласил тишину режущим атаманским свистом.
Со стороны леса послышался приближающийся топот лошадей. Всадники приблизились к огню. Лежавший приподнял голову. Двое резко осадили коней почти у самого костра и спрыгнули на землю. Один из них в малиновом долгополом охабне с завязанными за спиной длинными рукавами и в заломанной шапке отдал повод своего коня другому, и, присев к огню, заговорил с лежавшим:
_Желаю здравия, Панкрат! Уж залежался наверно. Выводи лошадей. Из Литвы обоз идёт. Чуем, шляхтич с ними. Вот уже вторую ночь кружим, да ухватиться нельзя. Кругом охраны много.
Лежавший ничего не ответил. Как смотрел, так и остался как завороженный смотреть на пламя.
_Мы с ребятами в засеке просидели весь день и всю ночь. _Добавил второй в кафтане-однорядке и казачьей шапке, пониже ростом и с небольшой бородкой, продолжавший держать под уздцы коней.
_Большой отряд ляхов идёт. _Повторил первый. _Ребята вторую ночь водят.
Но лежавший всё также, по-прежнему молча продолжал заворожено глядеть в огонь.
Говоривший был молод, над верхней губой рыжие завивающиеся усы. Он был строен и малиновый охабень с чужого плеча был ему явно велик.
_Ребята спрашивают: скоро ли щупать будем? _продолжал тот.
_Щупать будем девок и курей. _Наконец заговорил лежавший медленно, спокойно, не допускающим возражения железным голосом. _А это те не куры... и не девки. Ждать будем до зорьки. Передашь в засеке, Панкрат велел выманить. Пусть пошумят, потом отойдут. Я свистну. Сигнал, значит, дам тебе и Говорухе. Разом возвращаться и уводить лошадей. Ударим сзади, по погоне. Я беру на себя главного,_ пана.

Юрий Беззубцев. гг рождения и смерти неизвестны. Участник крестьянского восстания под предводительством Болотникова (1606-1607гг). Возглавлял отряд казаков и крестьян.
Происходил из путивльских помещиков.
Участвовал в сражении под Кромами (Август 1606-го), в походе на Москву и её осаде.
После сдачи Вереи Болотникову, и ухода двор. отрядов И. Пашкова и П. Ляпунова Шуйский пытался использовать Ю.Б. в переговорах с осаждений в Калуге. В 1609-ом Ю.Б. действовал на стороне Лжедмитрия II. Oceнью упоминается в числе военачальников отрядов освобожд. Москвы от польских интервентов.
(Большая Советская энциклопедия)