Ночёвки на природе даже в летнее время всегда отзываются диким холодом во всём теле. Любое движение заставляет аж передёргиваться, а нос наверняка будет течь до обеда. Впрочем, есть только одно средство как-то облегчить мучения.

Добрую свечу[1] я с воем носился по тракту, исступленно размахивая руками и подпрыгивая как умалишённый. Говорят в далёком Китае, монахи почти весь день проводят, подпрыгивая и размахивая всем, чем можно, и даже целую воинскую науку изобрели. Да, теперь я понимаю – в горах ночи холодные…

Однако на голодный желудок много не побегаешь, тем более, что утоляя жажду росой я уже дважды порезался и оставил это занятие. К счастью, мой всё ещё быстрый с утреннего холодка шаг прервал не менее бодрый перестук копыт. Очень скоро со мной поравнялся белобрысый малый, в просто крестьянской одежде, на таком же молодом гнедке. Одинокий путник был проигнорирован, а конь ещё ухитрился выстрелить из-под копыта мелким камнем. Да и Бог с ними – главное то, что малой сидел на жеребце босиком, а значит деревня, хутор или ещё что-то там совсем рядом.

Надежда придала силы, и уже к обеду я обречённо провисал на ветке, к несказанной удаче растущего у самого дома, тополя. Ветка гнулась, но держалась крепко, что давало мне некоторый шанс уцелеть, избегнув слюнявых пастей хуторских волкодавов, которым, почему-то, не понравилось, что я хожу по их двору и даже пытаюсь стучать в двери. Одно хорошо, такой лай хуторянин услышит даже на самом дальнем поле. 

Услышали. Крепкий сиволапый крестьянин, с такой же крепкой жёнушкой и выводком ребятишек с полсвечи наблюдали за диковинным фруктом на семейном, наверное, даже родовом тополе. Пришлось трижды повторить спектакль, что «я священник ограбленный разбойниками на тракте (кошель послушно скрылся под сутаной), бредущий уже три дня (лицо приняло самый страдальческий вид) умирающий от голода (шея вытянулась насколько могла, демонстрируя позвонки) и утоляющий жажду утренней росой (порезы на губах пришлись как раз кстати)». На третий раз селянин коротко цыкнул на собак, дав возможность, наконец, спуститься. Судя по виду, хуторяне были людьми сердобольными, но бедными, да моя пантомима тянула максимум на кусок творога с квасом и указание на соседнюю деревеньку. За тряскую телегу до этого самого селения пришлось припомнить, что часть денег удалось сокрыть от татей, используя дарованные богом углубления в теле. Помнится, какой-то древний римлянин заявлял, что деньги не пахнут – прав был, пройдоха!