Короткое описание: Автобиография очень необычного гвоздя, записанная на алюминиевой банке.
«Прежде, чем начну рассказ, попрошу называть меня Гвоздь! Именно так! С большой буквы! Я обязан сделать вам это важное замечание, уважаемый мой читатель и почитатель! Ведь я не гвоздь, а именно Гвоздь! Нет, конечно же, я и гвоздь тоже. Сделан из железа, с шапочкой, там, со стержнем. Но, в отличие от моих металлических собратьев по табуретке, я Гвоздь! А они не Гвозди! Они просто гвозди! А я именно гвоздь, который Гвоздь, а все потому, что исключительный! В чем моя исключительность? Охотно объясню, читатель ты мой и почитатель! А исключительный я потому, что умудрился до этого додуматься! Вот так! И что, спросишь ты? И то, отвечу я! И то, что гвоздей в той самой табуретке много. Точно не считал, но много. Однако Гвоздь среди них единственный. И это я! А все потому, что я додумался до своей исключительности, причем додумался сам, без чеевых подсказок и наставлений! А эти оболтусы не додумались. Они не решили стать Гвоздями даже тогда, когда я объявил это о себе! Ну не идиоты ли? Как думаешь, почитатель ты мой и читатель? А ведь объявить себя Гвоздем мог кто угодно из них! И еще раньше меня! Звание Гвоздя делает меня исключительным. Но и звание гвоздя означает немалую ответственность. Нас, конечно, много (в смысле гвоздей, а не Гвоздей – не путайте!), но не так много, как той кучи древесины, которая вся вместе называется табуреткой. И именно мы делаем так, что бы эта куча была не кучей, а именно табуреткой! Да, именно мы! Почему? А все очень просто. В деревянных брусках, из которых, собственно, и делается табуретка, живет куча маленьких таких кусочков древесины. Ну, вы их наверняка знаете, мой почитатель, наверняка не раз встречали и называли опилками. Трусы жуткие. Стоит пилу показать – по углам забиваются. Одни – в один угол, другие – во второй. В итоге посередке никого не остается, и брусок разваливается. Некоторым мест по углам не остается, так они вообще из бруска выпрыгивают. И не по одному, не по двое. Эти попрыгунчики там целыми фонтанами эмигрируют из неспокойного бруска. А уж что происходит, когда за дело берется швейцарка… Но, надо сказать, и без пилы, и без швейцарки зрелище выглядит немногим краше. Лежат, значит, бруски. Они друг с другом абсолютно не связаны, им друг на друга откровенно наплевать, древесина друг с другом не разговаривает, кое-кто даже не понимает, что он во Вселенной вовсе не одинок. Не важная команда, согласитесь? С такой не то, что табуретку, вообще ничего не сделаешь. Максимум – костерок сколотить на вечер. И то, они, поди, и знать-то не будут, что горят не одни. Другое дело, когда есть мы. Ну, в смысле, гвозди, а не Гвозди. Когда есть Гвозди, то это вообще замечательно! И все же, для такой относительно несложной, но, все-таки, до ужаса ответственной работы, подойдет и групка обычных гвоздей. Коим был и я, до того, как стал Гвоздем. До того, как я стал исключительным, мы с братьями только тем и занимались, что крепили эти тупые доски вместе, заставляли их работать сообща, а не перешвыриваться подозрительными и надменными взглядами. Только тогда эта куча древесины и получила возможность носить гордое звание «табуретка». Как видишь, мой читатель и почитатель, гвозди создали, если можно так сказать, целое древесное государство. Они заслуживают оглушительную славу и место в одном ряду с самыми знаменитыми князьями, фараонами, королями, императорами и президентами! Но при всем при этом, они сами до этого, почему-то, не додумались! Чудно, не правда ли? Древесина их хвалит, боготворит, словно подсказывает, ну станьте вы Гвоздями! Ну пожалуйста! Нет! Металлические мои братья делают очень умный вид, и восторженная древесина слышит очередной красноречивый бред о том, что это, мол, их работа, ничего, типа, особого, они всегда рады, им некогда зазнаваться, им работать надо и прочая пафосная ерунда. То ли лицемерят, то ли реально дураки! Почему не признаться себе и всем, что тащишься от себя? К чему эта дурацкая скромность? От того, что прихвастнешь пару раз, ничего не изменится – ты так и останешься Гвоздем. Если ты им, конечно, являешься. Вот я открыто, без лишней скромности, говорю: «Я Гвоздь!». Я же не перестал им от этого быть, верно? Напротив, это-то меня Гвоздем и сделало! А что делает гвоздь Гвоздем? Проще говоря, что делает его исключительным? Правильно! Исключительный, значит, отличающийся от других! И зачем мне нужна скромность, если ее отсутствие и сделало меня исключительным. А ныть про скромность и прочие никому не нужные составляющие морали, могут лишь неудачники, вроде обычных гвоздей. Ведь им уже никогда не стать Гвоздями. Им уже стал я, благодаря своей сообразительности, чем закрыл дорогу остальным дуракам. Ну что я сделаю, если они дураки? Пускай сидят в своих деревянных кельях, да завидуют… Правда, никто мне пока не завидовал. Или пытались делать вид. Что им еще остается делать? Не сидеть же, не долбиться же шапкой в стенки кельи, убивая ни в чем не повинную древесину, не ныть же: «Какая я бездарность! Никогда не стать мне Гвоздем!» Ну и пусть! Ну и пусть помалкивают там, пусть пыжатся от гордости и надменности! Все их дутое величие лопнет, как только древесина поймет, кто из нас настоящий Гвоздь!.. Так я думал. Но, к моему несчастию и к позору древесины, та тоже не разглядела во мне Гвоздя. Ну, эти просто, по природной глупости. Вспомните, мой читатель и почитатель, что я вам говорил про бруски и пилы. Вспомните и подумайте, могут ли такие недалекие существа сразу разглядеть во мне истинного революционера? Поэтому я не стал на них обижаться. Ничуть. Совсем не обижался. Вот, не поверите, мой почитатель, ни капельки не обижался на оболтусов и дуралеев. Пусть древесина посмеивается над моими великими рассуждениями, а гвозди хорохорятся… Видал, почитатель, какое я словцо завернул? Хорохориться! Ведь не каждого встречного в наше время спросишь, а он знает это слово! А я знаю. Говорю же – я талант!.. Так вот. Пусть они смеются и хорохорятся. Чем дольше смеются и хорохорятся, тем старательней потом будут вылизывать мое острие. Нужно лишь время. Так я думал. Но этому самому времени, почему-то, на меня было плевать, как и тем идиотам! Оно шло, шло, и ничего не меняло. Как будто весь мир встал против меня. Но я крепился, я боролся, я не давал себя опрокинуть, не давал сбить меня с пути истинного. Но при этом, я понимал, что не могу крепиться вечно. Надо что-то придумать. Что-то, что моментально изменит их мнение обо мне! Что-то, что заставит их поверить в мою гениальность! Что-то, что не позволит им говорить, мол, я такой, как все! Я долго думал. Днями напрягал гениальный мозг. И вот однажды, я позволил отвлечься себе от этих раздумий. Я думал о том, какая неудобная моя келья, да еще и такая, как у всех. У меня, как у исключительного, как у Гвоздя, должна быть шикарная келья. Даже не келья – хоромы. Просторные и удобные. А то сижу тут, словно селедка в банке. Силой своей гениальной фантазии представил себе строй блестящих кружков гвоздевых шляпок, выстроившийся на коричневой древесной пустыне. И вот тут-то меня и осенило! Конечно же! Все гвозди сидят в одинаковых кельях в одинаковом положении! Все гвозди. Но если так делают гвозди, то уж Гвоздю делать этого не престало. Надо изменить свое положение в келье! Идеальный вариант – чуть-чуть выползти из этой сырой и тесной пещеры и начать выглядывать. Вот тогда, решил я, все поймут, что я исключительный! Если не понимали – поймут. А если понимали, но не верили – поверят, теперь ни у кого не будет в этом сомнений. Даже у самой тупой опилки. Была ночь. Я начал извиваться, стараясь выползти наружу. Как червяк блин. Ничего. Не зря ведь поговорка гласит – из грязи в князи. Сегодня – червяк, завтра – король. Неплохой карьерный рост, как думаешь, дорогой почитатель? Вот и я так думал. Думал, как все заволнуются, когда не найдут меня. А потом кто-нибудь дня так через два догадается поднять зенки к небу, и тысяча взглядов воззрится на меня с изумлением и восхищением, пока их хозяева не начнут челками и шапочками подметать пол, отвешивая мне поклоны. И вот, когда прохладный ночной ветер обдувал половину моего стержня, я остановился. На первое время хватит и этого. Все равно, теперь мою исключительность не заметит только слепой. Наступило утро. Мои ожидания оправдались лишь отчасти. Все и в самом деле запаниковали, когда одна из келий оказалась пуста. Охали, кричали, суетились, паниковали. Где этот гвоздь, говорили. Сейчас дед придет с огорода, сядет на качающийся стул (а я, надо сказать, занимал достаточно важную для устойчивости табурета келью), и все – сушите весла. То, что сладким мечтам, всю ночь игравшим в моей шапочке цветным калейдоскопом, не суждено сбыться, я начал подозревать уже тогда, когда эти смерды все-таки посмотрели наверх. И дня не прошло! А они не так уж и плохи (но я все равно лучше!). Нашли меня, и давай кричать. Я не понимал, видел только, как ртами шевелят. Да у этих дураков даже глазомера нет! Не видят, что я просто не могу слышать их на таком расстоянии! И тут вылазит один из гвоздей. На немного. Только чуть-чуть стержень показался. Знал свое место, неудачник. Не дерзнул лезть дальше. Ну-ну. Все-таки, гвозди не столько глупцы, сколько лицемеры. - Ты чего там делаешь? – Долетает до меня его слабый крик. - Торчу. Ты, разве, слепой? Или глупый? – Ответил я ему. С достоинством ответил, твердым голосом. И, надо сказать, достаточно громко. Но даже так он умудрился пропустить вопросы мимо ушей. - А зачем? – Я едва расслышал вопрос, изрядно разбавленный ветром и расстоянием. Представьте себе, как я оскорбился, когда до меня дошел смысл его слов. Все-таки они глупые. И слепые, раз не заметили, что я выделяюсь из всего бруска. Я ему как-то так и сказал. Постарался, конечно же, что бы заковыристей получилось, с достоинством. Я ведь Гвоздь, исключительный! Простую речь оставьте простым гвоздям! - Глупец, и все-таки ты слеп! Окинь взором просторы сей доски и удивись, презренный! – Каждое слово я вычеканивал. И делал это очень громко, что бы на этот раз все и всё слышали. Эти слова войдут в историю, их запомнят для потомков… - Да-да, классно сказал. Слушай, слазь, а? Хватит ерундой маяться! Сейчас дед шлепнется на нас, ножка забарахлит, и все – тушите свет! – Оборвал мою речь очередной слабый выкрик. Этого я не ожидал! Я даже сначала не знал, как реагировать на эдакую наглость. В шапочке кипел настоящий котел из отборнейших ругательств. Но выдохнув, я, гений, никогда не позволяющий себе ругательств серой толпы, крикнул ему: - Возвращайся сам в свою грязную келью, глупец! Я же туда не вернусь, не настолько пал я, что бы спать в берлоге, подобной твоей! Я выше этого. А потому нет мне дела до того, что там думают подобные тебе. Плевать хотел я, кто какого деда боится и что тушить собрался! Ко мне это больше никак не относится, а потому отныне вы будете решать свои проблемы без меня! Он еще пару минут что-то там выкрикивал, просил меня «прекратить дурачиться» и «подумать о последствиях». Но я не внял его мольбам. Я не хотел отступать. Отступать перед гвоздями, которые не в силах перебороть даже свою надменность. Которые не могли прекратить это дурацкое лицемерие, что они красиво именовали скромностью, и признать, что я Гвоздь. Ну и пусть. Сейчас дед-то придет, посмотрим, как запоете. И вот, на табурет легла тень, лучи утреннего солнца загородила знакомая фигура низенького и худенького человека. Опускается дед на колени и говорит, мол, не порядок. Тут гвоздь торчит. Мог бы что-нибудь приятное прокряхтеть, комплимент какой. Вот, например, какой тут у вас Гвоздь есть, исключительный. Но нет. Даже он не хочет меня признать, и по моей шапочке звоном разносится тупая боль. Немного отойдя от первого удара, я понял, что меня забивают обратно. Нет! Нельзя! Надо бороться! Нельзя поддаваться! И я стал тужиться, цепляться острием за стены кельи, разгоняя недовольные опилки. И у меня получилось! Я выстоял в первой своей битве! Ценой за победу стал сильно погнувшийся стержень. Разумеется, с таким стержнем работать в табурете не сможет даже Гвоздь. Поэтому меня подхватили два каких-то кривых холодных пальца, и небесная лазурь рванулась мне на встречу. О том, что меня выдрали из табурета, я понял, когда приземлился на садовую брусчатку. Надо мной возвышалось мое бывшее жилище, две ножки раскорячились в стороны, словно боясь меня затоптать. По форме я теперь больше похож не на гвоздь, а на рыбацкий крючок. Но победа в первом бою стоила того. Ничего, думал я, потом мне все это окупится в двойном размере. Поймут, идиоты, кого выгнали – сами вниз полезут, меня поднимать. А я тут пока полежу, позагораю. Ждать я умею. Всю жизнь ждал. И еще подожду. - Здравствуй, мой новый почитатель! – Издевательски крикнул я гвоздю, которого дед вбил в келью вместо меня. Новичок не ответил – он с волнением и интересом разглядывал новое место работы. Ничего. Еще заметит. Еще первый прибежит, предложит заселиться в келью вместо него. Заселяйтесь, мол, в свою резиденцию, о, великий! А я, смерд, так, на улице постою – мне не сложно. Нежимый такими мечтами и надеждами, я разлегся поудобней и стал загорать. И так, день сменялся ночью, ночь днем. Дед запинал меня куда-то в угол деревянной беседки, рядом с которой стоял стул. Лень, поди, было нагибаться и тащить меня на помойку. Что ж, и на том спасибо. Его лень сохранила для потомков такого гения, как я! Жаль только не оценил никто. Время шло, а я все так лежал и загорал. И верил, что вот она, моя победа. Совсем близко – только руку протянуть. И вот, когда, однажды, я так лежал и купался в этих ярких и приятных мыслях, меня ласково щекотнул слетевший с дерева желтый лист. Началась осень. Сначала меня затопило морем таких же листьев. Но листья-то ладно – мне даже понравилось, какое у меня теперь яркое ложе. Ну еще бы, какого еще ложа заслуживает Гвоздь? Лелеял даже планы о том, что бы взять пару листиков с собой, в табурет, когда меня обратно позовут. Украсить ими свои апартаменты. Но затем с неба каскадом рухнул дождь. Это было не самое приятное времяпровождение: я мок, мерзнул, окислялся, но не сдавался. Я верил в свой путь. Я верил, что добьюсь своего. Когда дожди закончились, я, было, решил, что пронесло. Подумаешь, прохладней стало… о-о-о-очень п-п-прохладней. Главное, что через меня теперь не держат путь бурные ручьи. Как я ошибался! Вместо дождя с небо посыпался снег. Сначала я подумал, что так даже красивее. Такой белый, пушистый. И только потом, когда я весь оказался под толстым белым покрывалом, я понял что так не столько красивее, сколько холоднее. Я тогда подумал, что все, конец. И я реально начал засыпать! Как заснул не помню, да простит мне мой почитатель. Даже у гениев иногда отказывает память. Но когда проснулся, меня ждало еще более ужасное открытие. Сначала я нарадоваться не мог. Я был жив! Белое покрывало на глазах превращалось в тонкую прозрачную пленку и омывало меня каплями талой воды! Но, когда я заглянул в одну из этих капель, то понял, что лучше бы уж умер. Смерть более гуманна, чем т а к а я жизнь! Из капли на меня глядел не Гвоздь. Даже не гвоздь. Даже не тот самый рыбацкий крючок. Я стал не только калекой, но и уродом: коричневый Гвоздь, покрытый темно-оранжевыми язвами, щетинящийся неровными чешуйками ржавчины. Сначала я страшно горевал. Всю весну я просидел в депрессии. Вокруг таял снег, выглядывала из-под камней брусчатки молодая травка, весело щебетали птицы за застрехами беседки. Вся природа, весь мир веселился, словно в издевательство надо мной! Через какое-то время надо мной снова надменно выросла табуретка. Всю осень, всю зиму, всю весну, пока я дрожал от холода, спал в анабиозе и сидел в депрессии, она простояла в сухости и комфорте под кровлей беседки. Трусы! Слабаки! Да ни у одного из них духу не хватит попытаться пройти через то, через что прошел я… И тут меня снова осенило! Они трусы. Они слабаки. А я – нет! Я прошел через все испытания и выжил! Я героически справился со всем, выпавшим на мою долю, и уж теперь-то ни у кого не хватит смелости заявить, что я не исключительный. Ведь я прошел через то, через что не проходил не один из этих напыщенных индюков, всю зиму просидевших в укрытии. Получается, что табуретка выросла не надменно, а с готовностью! С готовностью принять меня обратно, и выгнать самозванца, занявшего мою заслуженную келью. Не помня себя от радости, я принялся карабкаться по ножке, а, добравшись до своей пещеры, начал выковыривать оттуда еще спящего новичка. А тот еще и упираться начал, мое, говорит место! Нет, братец, местечко-то мое. Твое место вон там – на брусчатке! Иди, пройди через те же испытания, что и я, и, может, сможешь говорить со мной на равных. Но тут проснулись и другие гвозди. Их сонные зеньки даже не сразу расширились в изумлении, стоило им меня увидеть. Даже узнали не сразу, гады! А потом еще и спросили: - А ты чего тут забыл? Тебя же выковыряли! - Глупцы! Неужели не видите вы, как изранило меня время? Неужто я не заслуживаю чести, славы или хотя бы места в родной келье? Или вы… - Начал я, но эти наглецы не дали закончить: - Брат, конечно же. Ты заслужил и чести и славы. Но только, пожалуйста, можешь спуститься вниз и там ими наслаждаться, хорошо? Не мешай малому спать – ему еще работать весь день! Пусть отоспится перед тем, как дед вернется! Ты нам не мешай. И мы тебе мешать не будем тащиться от себя, хорошо? Ты же один с этим справишься, верно? – И, не дав ответить, вернулись в кельи со словами: - Вот, и молодец! Они сказали, что я заслужил чести и славы. Но в их тоне не было и нотки искренности и уважения. Они просто прогоняли меня, как надоедливого комара. Я бы так не сдался. Я бы выковырял этого «малого» из кельи, даже если бы пришлось повыкидывать вслед за ним кучу древесины моим ржавым острием. Но над стулом снова, как в тот раз, год назад, нависла тень. Снова загородил солнце тот самый силуэт. - Надо же, - услышал я хриплый голос старика. – Гвоздик ржавый. Выкинуть надо бы. А то берег, берег. Зачем берег? Что он мне – кривой такой? – Это я услышал, когда он уже нес меня в руках. Я снова устремился в небесную лазурь, но на этот раз приземлился уже не на брусчатке, а на помойке, находящейся прямо за забором дачи. На этом и заканчивается моя история, читатель мой и почитатель. Но моя борьба не закончена. Я кривой и уродливый, всеми брошенный и никем не понятый, но я не сдамся! И, рано или поздно, поверь мне, весь мир узнает обо мне! Ни у кого уже не будет сомнения в моей исключительности! И в пасмурный мир, полный врагов и предателей, наконец-то, несколькими яркими лучами вторгнутся мои первые друзья и почитатели. О, читатель! Если ты прочел это и проникся ко мне сожалением, уважением, поверил в меня, значит я пишу это не зря…»
Гвоздь не успевает закончить. Рука в желтых резиновых перчатках подхватывает исцарапанную ржавым острием алюминиевую банку. «Настал момент истины! – Думает гвоздь. – Люди прочитают мое творение и узнают обо мне! Наконец-то все заметят мои умственные, ораторские и писательские способности! Теперь-то всё точно зависит лишь от времени, и на этот раз у него не будет иного выбора, кроме как прийти!». С этими мыслями он устраивается поудобней и ждет, опершись горбатой спинкой о металлический нарцисс, когда-то оторванный от бра. Гвоздь еще не знает, что банка с его автобиографией через несколько часов отправится на переплавку…
Забавно. Сначала много про отличие Гвоздя от гвоздя, чересчур много. И так назойливо повторяется, будто читатель слишком глупый и не поймет, потому хочется обидеться и закрыть страницу. Но все же читаешь и думаешь, что курил автор, в хорошем смысле этого выражения. Это же надо придумать. Потом как-то становиться скучно и затянуто, но в целом хороший рассказ. Но вот в чем загвоздка: если бы гвоздь сидел в табуретке всю жизнь, как и все, и не выпячивал свою исключительность, то так бы и заржавел в этом стуле. Но автор посчитал что выпячиваться плохо и наказал гвоздик. Но по мне, сидеть в стуле, и ржаветь вместе со всеми еще хуже. И хоть он боролся, его борьба ни к чему не привела. Жаль. Может нехорошо так с гвоздиком?
0
