Вот он я – один, оглушенный подводной тишиной, огороженный тихим мраком. За окнами – страна, родина, в которой я чувствую себя никому не нужным. Здесь никому не нужны мои стихи, заметки. Моя цель – добраться до телефона и записать все это. Но в эту ночь мне больше нечего сказать. Хотя... Надо сказать, что я рано начал хоронить себя. В последнее время лезут мысли об инвалидах. И даже ассоциации. А впрочем, как не умереть при жизни, ежедневно помня, что ты смертен?
***
Надо думать о море, бризах, роковой брюнетке... А я перебираю в памяти проулки родной провинции. Той самой, в которой чувствую себя никому не нужным. Моя память, как свалка за гаражами. Надо вопреки всему взять и забыть туман прошлого, я же клялся. Довлеющая память лишает меня логики, все мои записи разнузданны. Я сам себе противен до того, что все мои ощущения концентрируются в паху – то чувство, когда хочется сжать зубы, выйти и плюнуть на кого-нибудь за то, что не помогает мне.
***
Я проживаю в голове целый мир. В ней постоянно моросит тетрис ломаных мыслей. Пока уровень не уложится идеально, он не исчезнет, и так мучаюсь с каждым рядом. Пристраиваю мысли друг к другу. Наверное, из-за этой рефлексии выражение моего лица имеет нелепый и потерянный вид. Зачем вообще мне голова, которая доставляет столько неприятностей как мне, так и окружающим?
***
Капли дождя разбиваются о стекло, Давлю карандаш, свой мир выжимаю. Не помню, когда у нас было светло...
(Вот видите, я не могу даже скоординировать размеры трех строк стихотворения – все ударения падают, как им вздумается!) Писать категорически не о чем. К слову, успел постичь чуть ли не все оттенки любви к женскому полу. И ни за одну из них я не боролся. Вспоминаю даже, как, будучи неуравновешенным ребенком, так влюбился в кулончик-пупса, что швырял его об стены в приступах ненависти, чуть ли не пенясь из-за того, что девочка-индианка (этот самый пупс) так близка, но нема. Меня доводил до бешенства факт полного обладания тем, что не способно меня понять. Было и наоборот. Привязавшись к девчонке, которую часто видел на улице, но робел подойти, был уверен, что мы без слов с ней понимаем друг друга. Она, напротив, была недоступна для обладания. Наверное, если бы я боролся каждый раз за любовь, то не познал бы все ее оттенки.
***
Сегодня списывался с проституткой. Целый час пудрила мозги, после чего оказалось, что она мне годится в тетки. Сгладив своей болтовней последние извилины моего мозга (внутренний солипсист хотел написать вместо «мозга» - «меня»), вынудила-таки показать себя первым. Ответная фотография, где похожая на учительницу начальных классов тучная женщина, со смиренно расплывшимся в широкой улыбке лицом и пергидрольно-белыми гадюками, держит пышный, раскидистый букет, навсегда отбила желание к подобному способу самоутверждения. (Простите за темп последнего предложения, хотел как можно скорее смыть с себя и плюнуть: Хар-р-р-р-Тьфу!).
***
Я боюсь себе признаться в страхе за свое существование, я совсем не понимаю жизни, как надо жить. Другие тоже не понимают, хотя делают вид. И я им иногда черно завидую. За себя могу сказать, что я – человек одноразовый. Переменчивый, можно сказать. Сначала было стыдно, но по осознании, что жизнь каждого из нас одноразовая, стало ясно, что и сам человек обязан быть таким же. Что касается моего мировоззрения, то им подавиться можно: «пока сдаешь на права, некогда зарабатывать на машину». Этот-то идеализм и довел меня до нижеизложенного позора.
*** Может, я зря взялся описывать все это? Впрочем, можно попробовать и в любой момент бросить. Помните? Есть любовь имени Платона, родственная, душевная, вечная. Есть половая любовь, превращающая тело в одну сплошную мышцу, тоже вечная. Похотливая любовь – ко всему движущемуся – не менее вечна. Формальная любовь, aka «отношения» не менее остальных претендует называться вечной. Берясь рассказывать о второй, поступаю, как чертов писатель. Первая, к слову – трофей воспевающих плоский мир поэтов. Третья – ораторов. Последняя – для посредственных отпрысков всего вышеперечисленного. В этих четырех стенах все и началось. Кроме внезапных нахрапов надзирателя, беспокоящегося о моем здоровье, тут ничего нет. Описывать все это торжество государственности над свободой личности я не намерен, прокрутите лучше, если вам надо, «Жестяной барабан» Грасса – может и накрутите заряженную глубоким смыслом камору. Итак, не имея ничего общего с манерными дяденьками, подкрадывающимися сзади к литературе и трущимися об ее неженские формы, я не мог, даже на последней стадии внутреннего тления, писать открыто на бумаге свои мысли. Зато мог безнаказанно пылесосить людей через всемирную Паутину. Там я и наткнулся на школьницу из соседнего города, часы езды до которого отсюда укладываются в неполный день. Здесь, поверьте, носить жалкое клеймо паука-анонима (и всего созвучного с этим словом) не стыдно. Скажу вам более, стучание пальцами по клавиатуре на самом деле очень познавательно, если отбросить всякие предрассудки. В пространстве этого четвертого измерения, имея максимум желаний при минимуме сопротивления, можно натаскать себя до уровня Шекспира, найти свою Джульетту, а потом так же благополучно забыть обо всем, как только надоест. Свою школьницу-старшеклассницу я нашел случайно, посредством виртуальных друзей. У нас завязался спор о нормальности обмена интимными фотографиями, в прочный узел которого мы с ней уткнулись. Благодаря этому узлу в обще пассивной нити разговора, между нами что-то возникло, и у меня образовалась подвязка в недоступном мне прежде социальном слое – слое соблазнительных и, как мне казалось, доступных красавиц. Больную для себя переписку (теперь-то я могу не прятаться за плотским прахом объективности, и говорить «себя») я окрестил курсором на небытие. Нажав синий крест и удалив нарост сообщений, как-то высвободился из-под грозовой тучи соблазна. Так что все выпуклости кардиограммы жизнедеятельности наших отношений придется восстанавливать самостоятельно. Ее чересчур контурный макияж не обманул меня, и моя худышка действительно оказалась манерно кокетливой. В самом начале нашей долгой переписки я не преминул указать на это и заметил ей, что она рассуждает как гимназистка. Мое замечание уронило ее пальчик на закрывающую скобку (а вы говорите о нематериальности духа) и, улыбнувшись, девочка заинтриговалась тем, чем вызван подобный вывод. Сперва мы перекидывались лаконичными выводами друг о друге, так что подобный откровенный формат выглядел приемлемым. Как вообще откровенность между нами могла выглядеть ненормальной, если начало общению положили мои развратные нескрываемые намерения? Я, до пренебрежения открыто, выпрашивал ее воплотить мои фантазии, а она с мягкой прельщенностью отсрочивала мой сладкий миг. Уже было согласившись, она коварно начинала ломаться, говоря, что чувствует себя известно кем. Хмель ее разливного имени проникал в меня очередной загадкой. Ее имя имело русский аналог, с возводящим к немецким корням изменением второй «о» на «а», и с пристроившейся следом «у». Фамилия, и подавно, даже для аристократии оказалась слишком звучной. И вот представьте, эта подрастающая (как я был сначала ошибочно и твердо уверен) модель расспрашивает меня о том, какой ракурс ей лучше выбрать, что одеть и какую часть своего магнетического тела выхватить! А потом, как ни в чем не бывало, просила прощения, взывала к совести и, с великолепно сыгранным сожалением, говорила, что не может предать ее. В иные периоды наша переписка текла обыденно, и эти семейно-бытовые перепады страсти и рутины являются мощнейшим колечком в цепи поработивших меня оков. Как-то помогал решать этой худышке логарифмы, которые едва помнил со школы. Она обращалась ко мне, как обращаются к давно знакомому другу, и мне это казалось диким. Присутствовали и подозрения. Понимая, что только ненормальный может выколачивать из незнакомой школьницы фотографии ее, пусть и прекрасного, тела, она решила (как мне показалось) испытать меня психологическим цербером, рассказав о недавно случившемся в ее городе происшествии с участием маньяка, ее сверстницы и монтажной пены. Я даже словесно приосанился под немигающим оком ее наивной подозрительности. Подозрения ее могли быть вызваны тем фактом, что переписка наша обрывалась, а через какое-то время я, как чертов охотник, вернулся снова. И вернулся не без четких установок на свою ненаглядную.
***
Дело в том, что обряд со вставлением пальца в кольцо, имитирующий некий момент из первой брачной ночи, меня никогда не привлекал. А понимание сущности замужества, заключающейся в спермотоксикозе одной из сторон, эту непривлекательность никак не сглаживает. Поэтому я всеми подручными средствами стараюсь не допускать этого женишкового диагноза в анамнезе своего духовного организма. Но все-таки невозможно познать всей прелести половой любви, хоть раз не выкрутив до предела едва уловимый колпачок таймера своего воздержания. Как раз это и произошло за неделю до того дня, когда я решил попытать счастья у своего прежнего, почти забытого стимула – своей пухлогубой худышки. В настроенной как никогда решительно безысходности, я как-то восстановил теннис наших с ней дискуссий, что было совсем не сложно с этой дистрофичной, по сравнению с нашими жирными мечтами, грешно привлекательной девочкой. Она, за исключением редких моментов, количество которых можно списать красным цветом учительских чернил на женский синдром, отвечала охотно, мило и откровенно, даже без намека на безалаберность. Хотя огромные, нарушавшие имитацию реального общения и сулившие первыми подозрениями, разрывы в ее ответах заставляли меня испытывать неприятнейшее чувство нетерпения, все же, даже с учетом этого недостатка, мне было грех жаловаться. И, главное, так тщательно и тщетно искомая миллионами людей «твердая цель» ожила для меня светом в конце туннеля вместе с нашей перепиской. Я знал, что должен вытрясти из нее хоть что-то. Это тело – для меня. Я хочу знать его, и я не уйду. Ведь только реальный образ реального тела может остановить таймер моего воздержания. Вот каким смелым стоиком я становился в рамках своего монитора, и не могу сказать, что это не отзывалось во мне эхом смелости на земле. Поначалу малышка не сдавалась, но после того, как я начал привирать, что в ее действиях нет ничего преступного, как делают все мерзкие соблазнители, она подсела. Хронологию полученных от нее снимков я помню размыто, но первая фотография четко отложилась в моей памяти. Ломка ее передо мной не прекратилась, и я, раня самого себя, так уверял ее, что не потребую большего и не попрошу ее обнажаться, что сам поверил в это, но не мог допустить, что это будет так. Добрая часть нашей переписки в тот судный день проходила для нее в школе. Она пообещала сделать фотографию в платье после того, как отец отвезет ее домой, где она останется одна… К слову, эта интеллигентность фабулы в квесте ее действий, с доставлением из школы на личном автомобиле, сближала ее менталитет с моим тщательно скрываемым чистоплюйством. (Словно украденные из кукольного домика декорации, уставлявшие интерьер ее светлой спаленки, служили отличным фоном образу юной принцессы). Судный вечер для меня растягивался, как поводок, на который я был посажен своей меркантильной адресаткой. Я был скован вплоть до получения фотографии, которая вышла не так откровенно как она обещала. Моя стройная бездельница фотографировала себя перед зеркалом в полный рост, в коротком, не прикрывающем даже верх ляжек, а только ненавязчиво облегающем бедра, платье. Широко следящие за собой голубые глаза были сконцентрированы на экране айфона, формируя несколько отвлеченный взгляд. Пухлые спокойные губы были сложены уточкой. Итак, в полумраке богатой девчачей комнаты, светом моим стремлениям служили, в первую очередь, ее стройные ножки… Считаю ненужным уточнять перед уже проникнувшимся читателем, что мне было мало видеть ее в платье, в котором могут видеть ее все. Как минимум душевых, стекольно-прозрачных покровов хотел видеть на ее лилейно-бархатном, стебельковом теле своим третьим оком мой главный нерв.
***
Это сейчас уже весна, а описываемые события взаимоотношений двух незнакомых людей относятся к зиме. Как безжалостный зимний климат всеми доступными средствами расчехлял тонкие одноногие березки, так и я, повинуясь закону природы, стремился обнажить подвластное, врученное мне чудо природы. Хотя – сказать, что мы совсем уж были с ней незнакомы – не правильно. И это чудо посвящало меня в некоторые свои тайны. Для меня беспрецедентной неожиданностью было узнать, что моя модница имеет глубоко для себя обоснованные комплексы по предмету своей внешности. Я настолько был поражен, что даже не почувствовал никакой от себя реакции на ее замечание о том, что, мол, только на фотографиях она выглядит красиво, а в жизни «страшненькая» (это слово я запомнил). Почувствовав подвох в ее откровениях, я спросил, зачем она, в таком случае, наполняет страницу своими фотографиями, на что она ответила, по-прежнему без нотки лукавства, что хочет быть, «как все остальные девочки». Все это в корне переменило мой взгляд на нее. И тогда же выявилось, что ни в какие модели моя девочка не стремится, сама она с удивлением встретила этот мой вывод, и оказалось, что просто увлекается фотографированием. Каким она видела меня, я тоже имел возможность узнать. Она так же ошибочно полагала, что мне нравятся развязные уличные девчонки, и что я, наверняка, должен жить активной половой жизнью. Я не стал врать и набивать себе цену и убедил ее в обманчивости такого впечатления. Сумев уловить момент наиболее открытого и простого периода в нашем общении, я выудил важный для себя улов. Моя маленькая сама призналась мне в том важном пункте, что не только ни разу не испытывала удовольствия полового совокупления, но что и целовалась спонтанно и нечаянно всего один раз в жизни в каком-то лагере. И хотя для доверия к ней у меня не было ровно никаких посылов, все же мне было приятно. Не могу знать, насколько серьезно было ее осунувшееся лицо, когда она писала мне самые пикантные сообщения. Возможно, оно было, напротив, насмешливо. Но как бы там ни было, а видеть приглашение в гости, где она даже позволит себе «положить на меня ножку», выглядело как ни что иное возбуждающе. Я сказал, отшучиваясь, что одной ножки мне будет мало, на что получил - «А как же руки?». Это был один из самых острых моментов в общении, после чего моя кокетка начала чудить. Я бы не поверил ей в другой раз, скажи она, что видела меня во сне. (Да, она сумела-таки заставить меня скинуть рябую фотографию этой ненавистной койки с моей головой поверх). Но с учетом того, что накануне я сам имел удовольствие с галлюциногенной выпуклостью видеть свою страсть в подпотолочной высоте сна, я невольно поверил словам этой легкомысленной девочки. Ибо в женский пол я не верю, но во взаимность чувств и ощущений верю, весьма научно и эмпирически. На удивление, ее сон оказался куда пошлее моего. По словам развратницы, она танцевала передо мной какой-то африканский танец. Пусть это и издевательство! Но если даже она ради доминирования подыгрывала расстроенному воздержанием рассудку, то это никак не умаляет испытанного мной в зимнюю стужу удовольствия. Добавляет достоверности ее словам и то, что она первая рассказала про свой сон. Я же держался выдержанно и прагматично, и не давал намеков на то, что со мной произошло то же самое, вплоть до принятия твердого решения признаться. Да, ее впалые имбирные щеки, всегда напомаженные пухлые губы на худом лице, большие рафинадные зубы, добрый угол между черными бровями и голубыми глазами, неизменно распущенные чернеющие волосы, женственная худоба – все это запало в меня до толщ подсознания. И, возможно, отчасти поэтому я не верил, что одна моя фотография, безвкусно сделанная на старенький телефон, могла привести к тому же эффекту, что ее снимки в полный рост, выполненные на дорогой аппарат. Рассказанное мной наблюдение о том, что во сне может присниться только объект, виденный в движении, не сбило ее с толку. Я-то видел некоторые видео с ее страницы, а она всего-то лишь одну фотографию моей головы! Она продолжала настаивать на своем. Не знаю, какое значение это могло иметь для красавицы своего класса, но для меня значило не мало то, что я кому-то приснился. С этого эпизода до ее раскрепощения оставалось немного. Я сам содействовал тому, чтобы добиться поставленной цели и увидеть то, что она не рискнула бы показать другому. Главным достижением можно считать пару фотографий в широком пространстве очередной богатой комнаты. Она нарочно не включила в кадр лицо, зато зигзаг опирающейся на колени задней части тела имел колоссальный успех в моем воображении. На второй фотографии интриганка запечатлела свой живот со скользнувшей под те же, что и на первой фотографии, мини-шорты шаловливой рукой. Майка ее была завернута над пупком. Обе фотографии затемнены. Эта сепия, наверное, была компромиссом моей ласточки с хваленой совестью. Способствовал такому успеху портрет моей музы, сделанный мной ручкой. Ведь до чего только не доведет увеличение густой массы в организме! К тому моменту мое чувство ощутимо развилось из разряда тупой похоти до чего-то, случающегося единожды в жизни по отношению к тому или иному человеку. Я выбрал отличную от всех прочих фотографию, на которой выражение ее лица имело отсутствующе мечтательное выражение, какое встречается только у сумасшедших и богинь-моделей. Истомно полуоткрытые губы, слегка запрокинутые глаза, аккуратный носик… Могу представить хоть сейчас, что вижу все это перед собой. Неравномерно русые, как бы примоченные волосы доставили мне немало неприятностей, когда дело дошло до разукрашивания. Уложившись в три дня, и, чуть не передумав в последний миг, я все же разместил фотографию портрета в нашей переписке. Ее восторженность не стеснялась в восклицаниях и подозревала меня в ежедневных упражнениях по зарисовкам. Меня смутила верность ее догадок и я приврал. За три дня я забыл основную цель, ради которой корпел над портретом. Она, видимо, почуяла это и пошла на отступную, сказав, что, несмотря на всю талантливость портрета, не может изменить своим принципам. Я поступил смиренно, под стать художнику, а через неделю сумел-таки, уже чувствуя дискомфорт совести, получить великолепное фото. В месте, похожем на спортзал, девчачья рука с наглостью плюща обнимала ягодицы моей придумщицы, которая изогнулась так, что ягодицы вышли чуть не на один уровень с шеей. Лиц, по-прежнему, не было. Чутьем я определил с огнестрельной молниеносностью, что интересующая меня позерка вновь принимает форму зигзага, а второстепенная, получающая несказанное удовольствие – ее подруга.
***
А знаешь ли ты: старики плачут ночью? А я вот узнал, когда постарел. Тоскуют, лелея в душе песню волчью, Как месяц дырявый, предвидя расстрел.
Особенность моей девственницы была в том, что естественно-губастое лицо ее с безудержным (на некоторых снимках) острым язычком способно было вызывать не меньшее удовольствие, чем редко открываемая плотно-сбитая круглая и красивая грудь и непревзойденный низ спины. Меня чуть не лишили последнего рассудка ее губы как раз тогда, когда она отказала в фотографии за портрет, скинув снятый на пятисекундное видео обычный поцелуй. Одетая в черное, она была особенно потрепана, лихорадочна – слежавшиеся волосы как солома, почернелые глаза с острием бликов – настоящее жерло, тени под веками, и, наконец, ее губы. Ослепленный вспышкой поцелуя, оглушенный звуком разрыва рта, я различал только мышечно-красные, цвета сухой акварели губы. Я сходил с ума… Кончалось все. Кончалось мое воздержание, кончались школьные каникулы, истекало ее свободное время. Поцелуй тот стал прощальным. Гнилое яблоко конфликта сорвалось нелепо. На какой-то фотографии, где моя красавица украшала собой комнату попроще прежних, она стояла в открытой спереди майке. Несколько повисшая, несобранная грудь открывалась сверху, и на одной отчетливо был виден след прикосновения. Даже без детального маниакального разглядывания, было видно, что принадлежать воспаленное пятнышко могло, очевиднее всего, лапе животного. Стараясь перепрыгнуть ступень, я решил проявить ревность. И нарвался на то, что она принялась подыгрывать. Сначала безымянная для этих страниц девочка подтвердила, что след – от какой-то собаки. Но стоило мне спросить кличку, как в ответ последовало мужское имя. Дальше она переиграла с фарсом, заметив, как часто они «играют» в подобные игры. А в конце и вовсе заявила, издеваясь, что сначала пес укусил ее, а потом и она его, что мне показалось убийственно аллегоричным. Рвавшие меня изнутри эвфемизмы, сыпали градом. После чего я не вытерпел, и бандитка вывела меня на откровенный разговор, мол, чего мне надо. Моя просьба - всего лишь, разговаривать нормально - ни к чему не привела. Ее последнее сообщение констатировало, что сложно общаться в Паутине, не зная друг друга въявь. Ей потребовалось немного времени, чтобы убрать меня из списка друзей и выложить вскоре коллаж снимков с прямоугольным качком, служившим вешалкой ее объятиям. Предписание этому, привычному для дружественных тусовок, происшествию ничего не значащего подросткового куража и бравады мало уберегло меня от депрессии скуки и тоски. Теперь, лежа недвижно, обвитый сетями поработившей меня Паутины, я, не скрывая своих мыслей, пишу открыто на бумаге: «Главное – не жить для души. Смысл не в том, чтобы мы нашли душу, а в том, чтобы она нашла нас – наша душа. Как жизнь нашла каждого из нас, когда мы о ней думать не думали. Не жить для души – значит, идти туда, куда не хочется. Когда встанет выбор, вы сами поймете, какой вариант для фальшивого конструирования души, а какой – истинный путь ее поиска. Просто встань и скажи себе – я иду туда, куда мог, но не хотел сегодня идти. Вы почувствуете, когда обретете себя – вы устанете, ваши веки набухнут, потяжелеют. Только взявшись за телефон (айфон, айпод, айпад, планшет и какую угодно чушь), вы заранее будете горды своим селфи и почувствуете мужественность своего вида еще до вспышки. Вы сами захотите показать себя миру, открыться мечте. И скажете – хорошо, чтобы «то, во что я верю», застигло меня именно сейчас, в таком виде, пока я такой уставший и натруженный. Не ждите ничего, выкиньте из памяти мечту, чтобы по-настоящему ее обрести. Хватит мечте жить для вас – поживите и вы для нее и, возможно, для вашего с ней будущего».
И че? Вчерашний, где смысл? Ладно, обо всем по порядку.
Самолюбование в тексте присутствует просто таки отчаянное. Эти красивые слова, эти разливы без единой описательности, без единой подачи созвучной эмоциональности. Для блога - да, для блога очень даже хорошо, но для художественного произведения... Автор просто плывет по словам, его несет, то бишь вас, Вчерашний, несет по словам аки по буйной реке и вы за ними следуете, а уж куда та река вытащит - к благородному финалу-морю, или же к губительному водопаду - вам не интересно, а если это не интересно (в первую очередь) Вам, то почему это должно быть интересно читателю? Ну и еще одно... читатель хоть в какой-то мере должен быть созвучен основному персонажу, у вас же персонаж получился этаким пубертатно-неприятным товарищем, к тому же еще и с развитием по курсу педофелии с последующим растлением - такому сложно быть созвучным... Ну и сюжетности в произведении тоже как-то слабовато.
Жаль, конечно, что у "Ямы" не будет продолжения, ибо я с таким интересом на сайте в последний год читал только Сотникова (sotnikov) и еще какого-то чувака, писавшего про трудности работы в женском коллективе столовки. В целом, читать интересно, позже напишу развернуто.
То и хочется чего-то сказать, а сказать можно многое, да поразмыслив немного смысла не видится. Ну бред - так бред, уж коль вы сами решили в итоге себя отмазать, сомневающейся в себе моралью.
0
