Мне нечего сказать… Именно с этих слов вот уже которую неделю подряд начиналось феерическое шоу одного актера всего для одного зрителя.

- Мне просто сказать нечего!

Занавес распахивается, главный герой появляется на сцене, уныло вешает мокрое пальто на крючок и, драматично держа паузу, проходит в центр гостиной.

- Нет, ты представляешь?! У меня просто слов нет! Я лишился дара речи.

Герой широкими шагами меряет комнату, воздевает руки к потолку, закатывает глаза, а губы его в это время не перестают шевелиться, производя на свет божий новую высокопарную брань.

Разумеется, легче всего воспринимать происходящее как трагикомический спектакль, бытовую драму, а не реальность, которая, в отличие от фарса, не растворится в бурных аплодисментах. Проще представить, что этот небритый мужчина в грязном вытянутом свитере – хорошо загримированный артист, а не друг детства, ссутулившийся под весом тридцати пяти годов. Квартира не декорации, хоть здесь и полно разного рода хлама, а стены тонкие и картонные, пропускающие звуки и выпускающие тепло.

- Ну и что ты обо всем этом думаешь? Каково твое мнение?

- А это важно?

- Еще бы! – он тяжело дышал, не сводя с меня маленьких серых глаз, кожа вокруг которых преждевременно покрылась сеткой морщин.

- Все понятно! Щадишь мои чувства, да?! – он взмахнул пепельно-русой гривой длинных немытых волос. – Я от тебя такого не ожидал, мне просто сказать нечего.

Он демонстративно повернулся ко мне спиной и направился в спальню, больше походившую размерами на кладовую.

Обиделся. Клоун. Нет, скорее комедиант, так посолиднее. И почему тебе так часто нечего сказать? Ведь от нехватки слов в тебе просыпается необузданное красноречие. Завтра утром дар речи к тебе вернется, и ты вновь будешь застенчив и молчалив…

ТАРАРАХ.

В коридор, теряя детали, вылетела бедная печатная машинка пенсионного возраста.

Я аккуратно заглянула в дверной проем, остерегаясь попасть под шальной снаряд.

- Все в мусорку, все никуда не годится, - он остервенело рвал, сминал, бросал на пол белые листы бумаги, испещренные рядами черных буковок.

- Что это за рифма? А это вообще чушь, а не стихотворение!

Наблюдая за битвой «отца» со своими «детищами», меня интересовало, сколько еще он успеет натворить дел, прежде чем выбьется из сил?

- А эти рисунки? Только идиоту они могли нравиться! Здесь нет пропорций, и здесь, и здесь…

Наконец, он немного унялся и сел в кресло, обхватив руками потертую желтенькую акустическую гитару. Раздался тихий перебор, пара простых аккордов. Инструмент не строил, и он принялся подтягивать струны. Я подошла чуть ближе и села на разобранную кровать. Он больше не кричал, теперь у него действительно закончились слова. Он только смотрел перед собой, а его пальцы оставляли на белых пластиковых колках грязные отпечатки, похожие на причудливые узоры.

Диссонанс. Он в последний раз ударил по струнам и достал из кармана линялых джинс зажигалку, металлическую, стилизованную под советскую. Вспыхнул голубоватый огонек, осветив деку и «розетку» обрамленную розочками. Под пламенем ниточка нейлона начала таять, истончаться и через секунду лопнула с глухим «бэнь». Он спокойно поднес зажигалку к следующей струне. Эта жестокая методичность напомнила мне пугающе безразличные действия убийцы.

Я вышла на балкон, а за спиной еще раздавались «бэнь».

Город горел. Казалось, что люди нашли способ заменить солнце и настоящее им уже не нужно. Десятки оранжевых фонарей, выстроившихся вдоль дороги, освещали сотни бегущих по тротуару людей, которых ночью становилось еще больше, чем днем. Лампочки подсветки выхватывали из темноты куски лепнины, мостов, колонн и статуй. Ветер принес запах воды и горючего для лодок. Все звуки слились в единый шелест, сумбур из сигналов машин и голосов туристов. Петербург красивый город, но я вдруг поняла, что больше не могу тут жить. И даже вид ночного Невского проспекта, зеркально отражающегося в ровном мокром асфальте, не мог меня переубедить. Как бы уютно я себя не ощущала, как бы сильно мое сердце не было привязано к каналам, рекам и дворам-колодцам, оно отчаянно рвалось домой, в родную, милую провинцию. В городок, где кругом зелень, где ночью по-настоящему темно а, подняв голову, можно увидеть целые полчища звезд.

Он тихо прикрыл за собой дверь и пристроился рядом, облокотившись на перила, уставленные горшками с геранью, в его глазах отражались вывески магазинов и пабов, а на осунувшемся лице отдаленно проступали  черты пятнадцатилетнего улыбчивого мальчишки, не чаявшего души во всем, что касается творчества.

- Как думаешь, я – бездарь?

- Хочешь поговорить?

Он незаметно кивнул и подпер огрубевшей рукой колючий подбородок.

Так мы промолчали всю ночь.