Короткое описание: Мой личный дневник. Такого вы ещё не читали.
2 сентября Странно, я заметил, что никогда в полной мере не вкушал радости жизни. Потому что всегда помню и знаю, что за каждый день радости мы неизбежно расплатимся 3мя днями печали и горя. Нет радости! Я не уверен в светлом будущем. Я не уверен ни в чем. И так было всегда. Как будто я уже что-то невозвратимо ценное потерял, что-то родное и близкое. И больше никогда не найду. Вспоминая, удивляюсь, - я всегда был пессимистом и скептиком. Что-то с детства поломалось во мне. Боюсь опять что-то потярять, хотя терять нечего, у меня итак ничего нет. Частые с детсва мысли о смерти, о неотвратимости ее. Наверно сам уклад жизни страны, семьи сделал свое дело. Мы - поколение без будущего. Нас уверяют, что все будет хорошо: страна богатеет, условия жизни улучшаются, нас ждет яркое будущее. Но никто уже ни во что не верит. Хочется радоваться и беззаботно веселиться, но делаешь это с каким-то неприятным осадком, опасливо озираясь, с предчувствием нехорошего. Какое-то разочарование, ничего не радует, все обычно, плоско и скучно. Люди веселятся и развлекаются, женятся, любят, лишь бы только не скучать, со злостью и отчаянием. И нет ничего хорошего в жизни, нет чуда, нет романтики. А есть только мрак и одиночество. Раньше мне очень нравилось одиночество, я ценил его, а сейчас боюсь. Боюсь остатся один, без никого, без любви, поэтому и вертишься, заводишь друзей, девушку, лишь бы не остатся наедине с собой. Может быть это воспитание. Я никогда никого не любил, меня никто не любил, я не испытал тепла и доброты. Я был чужд всему и замкнут. Сейчас пытаюсь открыться, но старые раны не дают. Характер скроен. Не веришь в любовь, дружбу, семью. Это все очень хрупко, недолговечно и ничего не стоит. Люди, которые любят тебя или разлюбят, или умрут. Нет вечности, нет надежной опоры ни в чем. Будущее в тумане, в прошлом одни раны, ошибки и боль... ну, и хорошее было. Хотя я не знаю, что такое хорошее. Это размытое слово. Детское веселье, игры, радость, улыбки, - это хорошо? Спросить у себя, когда ты счастлив? Когда тебе хорошо?- Минутами. Но общее состояние - грусть, тоска, одиночество. Просто иногда балуешь себя минутками радости. Поэтому и радуешься как-то дико, не от души, дорожа моментом, боясь потерять, стараясь продлить его. Потому что знаешь, что потом будет все тоскливо и темно. Обычно. Как всегда. Люди всю жизнь тянут эту лямку, редко кто по-одному, в основном парами. И вымещают всю жизнь всё неудовольствие друг на друга. Мы правим государством, мы сами строим свое счастье, но между тем все темно и пусто у нас в душах. Мы ненавидим друг друга, стараемся урвать кусок побольше, ведь с деньгами и властью можно как-то утолить всё неудовольствие и скуку. Никто никого не любит, нет прекрасного, нет дружбы, нет любви. Люди что-то потеряли, они озлоблены и обессилены вечной борьбой за себя, свои права, свою свободу и независимость. Цивилизация гниёт изнутри. Нет будущего ни у меня, ни у тебя. Нет поэзии и волшебства. Книжки и сказки детства нас обманули. Жизнь - сплошная скука. Свое нечего делать мы забиваем работой, семьей, любовью, чем угодно, только бы не сдохнуть от сознания бесполезности и ненужности. Мы даже себе не нужны, уже себе в тягость. Каждый день пей, трахайся, безумствуй, потому что он может быть последним в твоей жизни. Заполняй пустоту хоть чем-то. И так всю жизнь. Живем, страдаем, молчим. Когда же придет другая жизнь?! Ждем чего-то. Смерти, наверно, чтоб избавиться от этой скуки, тоски и тошноты, одиночества и страданий.
27 октября Есть только я и пустота вокруг. Ничто не имеет значения для меня, кроме меня: ни девушка, ни родственники, ни друзья. Людей нет. Есть масса. Их лица стерты. Некоторые удается рассмотреть (друзей, знакомых), но все равно я о них ничего не знаю. Абсолютно. Мне не понять их, им не понять меня. Их внутренний мир, их взгляды на мир чужды мне. Мы, люди, населяющие планету, как будто атомы в ядре. Мы похожи на затерянные песчинки в вихре хаоса. Встречаемся, сталкиваемся, бежим прочь, беспорядочно вертимся, пытаемся создать иллюзию тишины, счастья, благополучия,и умираем ни с чем, так, как и пришли в этот мир. Покрутились и исчезли - и стало неважно, как крутились. Исчезли,- и все заботы, мысли, цели, труды, накопления, заслуги исчезли вместе с ними. Смерть - это непреложная истина. Смерть - это не только биологическая отключка, но и все мысли о ней в течение жизни. Смерть - это первое разочарование вкусившего жизнь. И последнее. Смерть для отдельного человека - конец всего мира для него. Что ему мир, если его, самого, нет? Что ему все блага цивилизации: и деньги, и женщины, и ум? Умирает он - с ним умирает весь мир. Кажется, будто жизнь дана нам в кредит: мы взяли рождение, платим за него годами жизни, которые некогда кончатся, но нам не выкупить смерть. Женщины, не рожайте детей, не обрекайте их на муки. Хорошо, если жизнь одного из миллиона что-нибудь принесет будущим поколениям: новые мысли, открытия, изобретения; но жизни других сгорят, как сгорают насекомые у костра. Люди созданы удобрять землю своими гниющими останками. Мы - уже мертвецы. Блин, я говорю, а мной говорит смерть. Вы смотрите, а вами смотрит смерть. Неважно, буду ли я сейчас кричать или признаваться вам в любви, через секунды, минуты, часы мои действия станут прошлым, т. е. смертью. Прошлое - это смерть. Воспоминание - это смерть...
5 ноября Много времени утекло, но до сих пор там стоит наш одноэтажный домик из красного кирпича, с крышей из старого, поросшего мхом шифера, окруженный синим забором. Большой огород за домом упирается в колхозное поле, где в августе желтеет золотистая рожь и гудят неуклюжие комбайны. Сейчас в этом покосившемся домике с подгнившем крыльцом доживает свои дни наша бабушка, которой восемьдесят пять лет. Её сын, дядя Боря был очень болезненным с детства, хилым, но обладал добрым сердцем и мягким, нежным характером. Я ему стал как сыном, а он мне как отцом. Дядя сделал мое детство счастливым и беззаботным. Мне было шесть лет, а ему - двадцать шесть. Я называл его "дядя Бо". Он мог часами напролет играть со мной, потакал всем моим прихотям и причудам, любил баловать меня разными подарками и сладостями. Вместе, с ведрами и палками, мы ходили в лес за земляникой, орехами, грушами и яблоками. Как чудесно было находить в горячей зелени земляники сочные, спелые, ароматные плоды! Всю жизнь прожив в деревне, дядя знал каждую тропу, каждый поворот в лесу, учил меня ориентироваться на местности. Он приобщил меня к дикому миру природы. Часами мы гуляли по полянам, спускаясь с опасных крутых спусков, поднимаясь на меловые горы, разгребая колючие кусты терновника, вороша ногами свежие росистые травы. Тогда для меня не существовало ничего кроме нас двоих и наших увлечений. Мы путешествовали и открывали новые земли. Каждый день был удивительным открытием! Мир переливался передо мной всеми цветами радуги, всеми красками. Хотя у меня не было денег, я был тогда самым богатым на свете. Я был богом. Всё было мое: и чистое лазурное небо с желтым палящим солнцем, и колышущийся на ветру лес, где солнечные лучи играли на верхушках деревьев, а в глубине чащи царил влажный таинственный сумрак. Моей была и мелкая извилистая речка, так ярко блистаставшая под солнцем в часы полдневного зноя. Уставшие от долгой хотьбы, мы с дядей садились отдыхать прямо на траву, вставляли травинку в зубы и, откидываясь на спину, тонули взором в густой синеве неба, следя за полетом птиц. Потом доставали взятую из дома еду и весело ели, такие голодные и уставшие. Дядя Боря рассказывал мне о лечебных травах и диких животных, о съедобных и несъедобных грибах, о птицах и рыбах. Он был истинным кладезем ценной информации. Удивительный рассказчик, дядя завлекал меня интересными историями. Однажды он показал мне три больших дерева и сказал, что когда была война, немцы отступали и закапали под одним деревом много оружия, чтобы нашим не досталось. Помню я долго просил его раскопать мне эти оружия, но дядя только весело смеялся. Как прекрасно было стоять на вершине меловой горы, с белыми испачканными руками, и смотреть вдаль, насколько хватит глаз. Ветер треплет тебе волосы, рубашка волнами струится по телу. Щурясь, различать вдали трассу с бегущими машинами, нечеткие силуеты работающих на огороде людей и более четкие очертания пасущихся лошадей. Как я обожал лошадей! У нас их не было и я всегда мечтал покататься верхом. Тогда по телевизору показывали сериал "Зорро" про героя в маске со шпагой и на коне, и я совершенно влюбился в этот образ. Вместе с моим соседом, мальчиком моего возраста, мы бегали, дрались на палках и обсуждали лошадей. Сильные, красивые лошади паслись на другой стороне реки, важно пощипывая траву, мотая хвостом и гривой, изредка фыркая. Мы часами рассматривали их, пока не придумали план: сбежать из дома, украсть лошадей и стать как Зорро. Мы сбежали, дошли до лошадей, но так и не смогли их украсть. Помню тогда за этот побег я получил хорошую взбучку от моей бабушки. А дядя Боря всегда защищал меня. Бабушка была строгая, с бешеным нравом и тяжелой рукой. За малейшую пакость она готова была убить меня. Когда она нападала, дядя всегда заслонял меня собой, так, что все побои доставались ему. О, как я его любил, только теперь понимаю! Он был неизлечимо болен и знал, что скоро умрет. У него был сахарный диабет. Я помню как он кипятил шприц и по утрам колол себе инсулин. Со мной он забывал о своей болезни и отдыхал душой. Шатающейся походкой, наперевес с удочками, мы ходили к речке ловить рыбу. Палкой копали больших скользких червей в консервную банку, нанизывали их на крючок и забрасывали подальше, на середину. Удочки были орешниковые, самодельные, с попловком, сделанным из веника. И вот так, забравшись в шелестящую зелень камышей, отмахиваясь от комаров, сидели мы часами, наблюдая, как по воде проходит рябь, как плывет ряска и бегают водомерки. Мы тихо перешептывались, боясь спугнуть рыбу. От напряженного внимания в одну точку у меня начинали слезиться и болеть глаза, и я переводил взгляд на запад, где заходило солнце, красным маревом разливаясь по небу, на дядю, сворачивающего очередную папиросу. Вокруг все жило и дышало: заунывно квакали жабы, копошились в банке черви, ржали на поле за рекой мои лошади, изредка плескалась рыба, поднимая поток алмазных брызг. Эти часы томительного ожидание были самыми приятными. Вот попловок трясется и уходит вглубь, я мигом хватаю и тяну на себя и вверх, недолгая борьба, - и рыба серебрится чешуей у меня на крючке. Ещё у моего дяди было старое двухствольное ружье, и он часто ходил на охоту, особенно ночью. Я не понимал, как ночью можно охотиться, ведь ничего не видно. Он кидал под дерево приманку, залазил на него, делал "сижу" и сидел всю ночь не смыкая глаз, ждал зверя. У нас дома всегда было полно мяса. Дядя убивал кабанов, барсуков, лисиц, зайцев. Я всегда просил его взять с собой, на "сижу", но он только улыбался и мотал головой. Днем мы гуляли и кормили домашних животных: кур, уток, свиней, кроликов. А вечером, в назначенный час, собирались перед старым черно-белым телевизором и смотрели сериал по романам Агаты Кристи "Пуаро". Это был мой любимый фильм после "Зорро". Дядя Боря к вечернему киносеансу колол мне молотком орехи и подавал в чашечке. Мы ложились на диван, я смотрел и весело похрумкивал. Рано или поздно все кончается. Меня перевезли из села в город и я пошел в школу. Нашел новых друзей и забыл своего дядю. Его положили в городскую больницу. Я был у него один раз. Помню белые потрескавшиеся стены больницы, железную койку, какие-то капелиницы и лекарства. Дядя сильно изменился: растолстел и обрюзг, но улыбался, рад был меня видеть. Разговор не вязался, мне хотелось поскорей уйти, на улице меня ждали друзья. Он дал мне денег. Вскоре дядя Боря умер. Уже позже, через много лет я узнал, что он умирал ужасной и мучительной смертью, страдал, кричал и бился. Сначала у него отказали почки, потом печень, потом все остальное. Помню его похороны: был мокрый дождливый день, он лежал на том самом диване, с руками, скрещенными на груди. Было очень душно и людно: ходил, махал кадилом и что-то боромотал толстый поп , нестройным голосом пели певчие у окна, родственники и знакомые стояли с маленькими горящими свечками, опустив головы и вытирая слезы. Мне тоже дали свечку. И я стоял и смотрел на это тело, которое больше не было моим дядей. Мы переглядывались с сестрой и улыбались всему этому чересчур серьезному карнавалу. Я не плакал.
9 ноября Иногда я боюсь себя. Боюсь какого-то темного и жестокого одиночества наедине с собой. Это как медленно закапывать себя в песок. Сидишь, ходишь, смотришь, рвешься на части от безысходности и тоски. Один на один, лицом к лицу. Без книг. Без высоких мыслей. Пленник себя, своего мозга и своей комнаты, своего интерьера. Хочется что-то резко поменять, изменить, сделать сразу, вдруг все, что не можешь сделать уже много лет. И чтобы сразу было. Хочется выйти, прыгнуть, уехать далеко, бросить эту скучную жизнь, стать вдруг кем-то, сразу, за минуту, секунду решить что-то важное для себя и покончить с прошлым. Просто взять и стереть память, начать новую жизнь. Красивую. В моей жизни нет ни приключений, ни сильных чувств, ни страстей, ни интриг, ни великих идей, все бледно и скучно. Не так, как читаешь в книгах, смотришь в фильмах. Там сюжет, там действие, что-то происходит, а моя жизнь заглохла, как старая машина. Заглохла и не заводится. И думаешь, а была ли она в движении. Было ли вообще прошлое? Может и было, но умерло и теперь его не докажешь, не воскресишь. "А был ли мальчик?" - спрашивал Горький и был прав. Каждый день мы умираем для себя. Далеко не каждый день находится в архивной базе, в нашем информационном кладбище - в памяти. Вот подумать: прожили 20 лет, а вспомним из них от силы 30-50 дней. Все! А куда делись остальные? Испарились, как будто их и не было. Просто они прошли обычно, без происшествий, сгорели - и все! Так будет и дальше. Я всегда завидовал путешественникам. Для них каждый день - открытие, новое впечатление. Книга - книгой, а собственный опыт, практика жизни учит сильнее, глубже. Холодный интеллектуал, корпеющий над гигантскими томами и не знающий жизни - ничто, даже не писатель. Необходимо искать, ошибаться, глубоко любить и страдать. Это Человек с большой буквы.
18 ноября Холодное предрассветное утро. В моем желудке копошатся крабы. Я просыпаюсь с проклятиями и проклинаю всё - себя, свою учебу, свою жизнь; я открываю глаза с тоской и скукой, и мысль, что я не умер этой ночью, гнетет меня. Разгребая руками свалявшееся комком одеяло, слезаю со своего лежбища. За окном - мрак. Плетусь на кухню. Проглатываю чашку дешевого растворимого кофе, напоминающего скорее грязно-мутную воду из поломоечного ведра. На улице холодно. Сумрачный предрассветный час. Сажусь в переполненный автобус. Неряшливые заспанные лица отупевшим от рутинной работы взглядом встречают меня. Они молчат, но их глаза говорят, что я не чужой среди них. Они принимают меня за своего. Их скорчившиеся обрюзгшие тела похожи на мешки с дерьмом. Их невозможно ничем удивить. Однообразное бездумное существование вытравило все некогда жившие в них чувства. Это чьи-то родители, дяди, тети. Возможно твои или мои. Я представляю себе их молодыми. Наверно, они были похожи на меня. Они имели друзей, подруг. Возможно, некоторые из них даже любили. Им были не чужды радости, они делали добро, путешествовали. Но отупляющая работа 6 дней в неделю ради мизерного заработка превратила их в роботоподобных существ. Некогда прекрасная и умная жена стала жирной сварливой старухой, ворчащей и скандалющей на каждом шагу. Молодой счастливый мужчина за годы изнуряющей работы, неудачного брака и безделья в провинциальном городишке стал угрюм, неразговорчив, одрях, запил и больше никогда не смеется. Только на дне бутылки он находит минутное забытье. В тяжком похмелье он иногда вспоминает свою молодость, которой не осталось и следа. Когда-то молодожены с нетерпением ждали вечера, чтобы приласкать друг друга и получить взаимное удовольствие. Сейчас эти супруги сидят в разных концах автобуса и ни одна искра прежней страсти не проскальзывает между ними. Он приходит с работы домой, ест, смотрит телевизор и ложится спать лицом к стене, спиной к жене, замыкая круг, чтобы рано утром вновь его начать, - и так годами. А в выходные он напьется с товарищами по несчастью. Их тела просрочены, прошли срок своей службы, их пора выбрасывать, но инстинкт страха смерти держит их заплесневевшие мозги в тисках безысходности. Весь город - сплошная помойка из людей. Я еду в другой город. Каждый день я покидаю и возвращаюсь в помойку. Она меня ждет. Она знает, что я еду. Знает, что приеду, никуда не денусь. Ей нужны жертвы. Она хочет сделать меня своей жертвой. Добавить ещё один отход в свою вонючую помойку.
28 ноября Мне часто снятся кошмары. Причем, как наваждение, в последнее время один и тот же сон. Я вижу синие стены и длинные коридоры с множеством дверей. Некоторые из них открыты. Повсюду трупы. Это не то школа, не то университет. Я чувствую убийцу. Он не человек. Я знаю, что он ищет и найдет меня. Мы чем-то связаны. Я бегу, задыхаясь, по ступеням, открываю бесконечные двери. А эти твари, эти трупы людей ожили и нападают со всех сторон. Они превратились в волосатых тварей с щупальцами и загоняют меня. А тот, кто меня ищет уже близко. Я умею смотреть его глазами. Я вижу как он бежит изо всех сил, намного быстрее меня. Я чувствую его хрипящее дыхание и топот его сапог с тяжелыми железными подошвами. Он заранее знает где меня искать, а я не могу найти безопасное место. Эти длинные коридоры, лестницы и двери только запутыват меня. А твари в крови и разорванной одежде стараются загнать меня в тупик, к нему. Это настолько страшно и ужасно, что я судорожно вскакиваю среди ночи весь в холодном поту, дрожащий, трясущимися руками сбрасываю одеяло на пол. Уползаю в другой конец кровати. Сердце колотится так, что вот-вот разобьет слабую грудь. Не могу отдышаться и отличить яви от сна. Пока глаза не привыкают к темноте, пока я ни начинаю распознавать знакомые очертания комнаты. Пока ни понимаю, что это всего-навсего одеяло, а не одна из этих гадких тварей, что преследовали меня во сне.
13 декабря Я помню как он брал меня. Как-то грубо и бесстрастно, равномерно двигаясь взад-вперед, соприкасаясь своим волосатым пузом с моими ягодицами. Потел, пыхтел и отдувался за моей спиной. Он имел меня в позе "зародыша". На боку. Это был богатенький адвокат, лысеватый и крупный, с огромным членом. Мы встретились в Макдональдсе, он угостил меня и повез на блестящем джипе к себе в логово. Квартира была огромная и новая, в свежеотстроеном доме. С ним жил парень, моих лет, которого Артур (так звали адвоката) взял с улицы лет с 13ти. Тот сбежал из дома и продавал себя мужчинам. Одим из таких мужчин и был Артур, который влюбился в мальчика и сделал его своим постоянным любовником. Кажется, был еще один мальчик, но я его не видел, о нем мне сказал Артур. Когда мы ехали, он расспрашивал меня: откуда я, к кому приехал, давно ли занимаюсь "этим". Он не поверил, когда я сказал, что я девственник. Уж слишком это было удивительно и подозрительно. Адвокату нужны были факты. Пришлось сложить неправдоподобную историю о любви к другому парню, который меня бросил. Не знаю, поверил ли Артур или нет. Он вообще был довольно молчалив, однако весьма добр, радушен и щедр. Поставив машину на подземную стоянку, мы поднялись на огромном железном лифте. Зашли на кухню. Есть не хотелось, а вот мини-бар привлек мое внимание экзотическим напитком. Это был абсент. Я попросил выпить. Пришел паренек, совершил обряд: налил зеленую жидкость в рюмку, поджег, потом поджег сахар на чайной ложке, накапал плавленным сахаром в рюмку, потушил, придвинул мне. Я выпил и закашлялся. Дышать было тяжело, все внутри горело. Я почему-то мнгновенно опьянел. Артур попросил меня сходить помыться и сделать клизму. Сделать первое не составляло особого труда, а вот сделать клизму... Следовало взять шланг душа с открученной головкой распылителя, вставить в попу и сделать напор посильнее. Вначале у меня не получилось. Артур залез мне пальцем в попу и сказал, что еще не все вышло. Одет я был в зеленый банный халат. Душ был новый, сверкающий белым кафелем, серебристым металлом краников и яркостью света. Сделав клизму, так, что моя прямая кишка стала пустой и чистой, я открыл дверь, зашел в полутемную комнату с большим плоским телевизором и широкой двуспальной кроватью. По телеку шел футбол. В кровати лежал Артур с пультом в руке. Я лег к нему. Кровать была мягкая, одеяло нежное. Я не знал как "это" делается с мужчиной, поэтому жутко стеснялся и ждал его действий. Думал, что мы будем целоваться, но Артур сразу предложил у него отсосать. Я начал, он засмеялся. "Ты не умеешь!" Он начал меня учить, как надо. Его член встал и заблестел малиновой головкой. Я обнял головку своими губами и начал двигать вверх-вниз в глубину рта, одновременно лаская языком. Член был большим и с трудом помещался в рот. Мне было неудобно, я давился, но вскоре освоился. Артур научил меня меня некоторой технике. "Каким женским именем тебя называть?" - спросил он. Я перебрал в уме. Таня. "Ну давай, Танечка", - он перевернул меня набок, смазал руки смазкой, потом смазал мою попу, надел презерватив и вошел в меня. Мне было очень больно. Казалось, что все внутри рвется. Я терпел боль. "Расслабься, не терпи, покричи, не бойся. Мне нравится когда кричат". Я начал стонать. Он двигался все быстрее, я стонал все громче, пока тот не затрясся и сник. Снял презерватив. Вот и все. Процедура заняла минут 5. Я помылся и лег спать. Непривычно было засыпать с мужчиной. Я долго не мог уснуть, обдумывая всё, Артур же уснул мнгновенно. Утром я проснулся, позавтракал. Пришла домработница. Не обратила на меня ни малейшего внимания: незнакомые парни были в доме не редкостью. Артур куда-то уходил, и я пошел с ним. В лифте он дал мне пачку сложенных денег. Я сразу спрятал их, не считая. Он довез меня до метро, дал номер телефона, сказал, чтоб еще приходил (ручки не было, я сказал, что запомню номер, но потом сразу его забыл). Я спустился в метро. Достал деньги, развернул - 5 тысяч. Думал купить себе мобильный телефон, так как мой мы спустили чурке из ларька шаурмы за 800 рублей, чтобы взять такси до клуба. Но в тот же день спустил эти деньги на эстази, пиво и поход в клуб. Эх, ну и жизнь тогда я вел. Безнадежную и отчаянную, горел ярче солнца и разметался серым пеплом по улицам города.
3 января И я опять один. Но я спокоен, спокоен отчаянным спокойствием. Лампа дневного света надо мной потрескивает, то вспыхивая, то погасая. Вокруг относительная тишина - то, что мне нужно, чтобы собраться с мыслями. Лишь за стеной работает телевизор, да вот уже целый день сосед сверлит стену. Одиночество мягко нависает надо мной, заключает меня в свои объятия. В них мне как-то плохо-хорошо. Я плыву в пустоте и вакууме. Чувствую себя чужаком на празднике жизни. Дыхание мое замедляется. Я становлюсь созерцателем. Просто смотрю и изучаю давно знакомые предметы интерьера. Пытаюсь заглянуть внутрь их, сам превращаюсь в предмет. Такой же холодный, равнодушный и одинокий. В этот момент я могу быть кем угодно, где угодно, презирать законы притяжения, пространства и времени, видоизменяться, перетекать в различные субстанции. Я - как бесформенный слизняк в канализационных трубах бесплотной материи. Бестелесное существо, бесклеточное и бездомное, которое забавляется игрой мозговых рефлексов. Неспособное что-либо по-настоящему сделать. Непрактичное, ненадежное, но одержимое в своих странствиях и исканиях. И я опять один. Слишком мертвый чтобы жить, слишком живой, чтобы умереть.
Ого! Да это прямо про меня, за исключением жизни в деревне, наркоты и совокупления с мужчинами... Да, я написал бы так же, если бы хотел рассказать об этом...
0
