Ртутный пес идет
По ухабинам сельской дороги.
В лазурном небе –
Молчаливый красный гигант.
В кровавых ссадинах
Мохнатые ноги. 

Закидали камнями мальчишки?
Или попал под колеса?
Дует ветер,
На поле, что слева,
Колышет овес и просо.

В этой системе
Много планет красивых.
Есть даже пара живых,
А на одной – даже ивы.
На самой близкой к звезде
Озера полны метана,
Мой корабль не раз
Там бороздил океаны.
Вез в грузовом отсеке
Детские сны и души.
Бортовой ЭВМ молчал,
Чтобы покой не рушить.
В нужной пропорции
Их погружали в печь -

Играла война.
Требовал фронт картечь.  

Время от времени,
Нам приходили сигналы:

Где базы врага,
Или какие случились провалы,
Какую Бастилию взяли,
Какой Гарнизон пробит.

Весь экипаж удивлялся,
От чего адмирал молчит.

Враг захватил позиции –
Станционные города,
Где день и ночь работали
Военные поезда. 

Люди дрались до последнего –
Передает первый взвод –
Нам отослали сигнал:

Уже не вернемся.
Мы защищаем завод. 

И на большом конвейере,
Влюбленных сложив сердца,
Кратко телеграфировали:

Шлем снаряды м-7.
Ребята! Стоим до конца! 

Я почувствовал легкое прикосновение руки на своем плече.
Перо оторвалось от бумаги, как-то само собой.
Не оборачиваясь, встал и направился к собаке, усевшейся рядом с дверью одного из гаражей.
Может хозяин?
Пес принялся чесать лапой за ухом, морщась от боли.
Слипшиеся от крови и пыли, пряди шерсти свисали твердыми сосульками, будто, покрытые лаком, а язык скользил по носу. Животное зевнуло.
Сзади раздался кашель.
На пару секунд, мне захотелось развернуться и выплеснуть все эмоции, все те слова, что томились во мне, дожидаясь момента извержения, но разум взял свое.
- Иди сюда, - прошептал я собаке, нагнувшись. – Да не обижу я тебя. Не обижу.
Шершавым языком зверь провел по моей руке, после чего резко обернулся на какой-то металлический стук, разносившийся издалека, как мне показалось, - второго сектора гаражей. Стук вибрировал, извивался, и разлетался плавными кольцами, из-за чего некоторые приборы, вышедшие из строя и теперь валявшиеся в мусорных кучах, подали признаки жизни. 

Я вдохнул воздух полной грудью, почувствовав странный запах. Он был каким-то эфемерным, сказочным, как будто пришел из далекого прошлого, чтобы осесть налетом боли на моем сердце. Он напомнил мне Легергате. интересно, жив ли я еще там?
Мне вспомнились железнодорожные пути, тянувшиеся в бесконечность, вспомнились, леса, через которые проезжал наш автомобиль. Тогда они казались мне непроходимыми джунглями (наверное, из-за папоротников и высоких деревьев с редкой, ярко-сочной листвой). Пыльные дороги. Магазины, где выпекали теплый хлеб каждое утро. Все старались забрать его как можно раньше, поэтому мне не всегда хватало. Там я впервые попробовал манго, кокос, глазированные сырки с белым шоколадом и печеньем, впервые увидел супермаркет, впервые поцеловался, впервые встал на ролики… Там я увидел дикий чеснок, странные детские площадки, такие непонятные, но настолько теплые, что даже камни источали энергию, а бабушка говорила, что они дышат. В моем дворе стояла карусель, она была сломана – повернута набок, но тем не менее даже все равно каталась…

А стоя на пирсе в жуткий шторм, который опрокидывал корабли, уничтожая тысячи жизней, я кормил мальков хлебным мякишем.
Я был маленьким, имел склонность преувеличивать вещи, но пирс вспоминается мне тонкой полоской бетона, уходящей в море на километров шесть, не меньше.
Море было черным. Небо было черным. Бабушка была одета в черное, несла черную сумку, а волосы на ее голове были- темно-каштановые. Дул ледяной ветер, из-за чего ей было трудно идти. Она медленно переставляла ноги, а свободной рукой, зажимала куртку у ворота, чтобы холодные струи не ворвались вовнутрь и не унесли ее жизнь, которой и так осталось мало, на корм хищным лебедям и чайкам. И те и те были белые-белые, а еще отвратительно кричали.
- Бабушка, а зачем он? – спрашивал я, поправляя кепку на голове.

- Ну, как, - начинала она ответ, замешкавшись. – Раньше, здесь корабли останавливались. Видишь? – Спрашивала, показывая на металлические бочата, стоявшие по краям бетонных плит. – Вокруг них тросы обматывают… Чтобы корабль не уплыл.
Я знал, что мой дед когда-то был моряком. Я плохо представлял себе эту работу. Я лишь знал, что корабли перевозят грузы, сбрасывают мины – против других кораблей, а еще воют. И у меня была книжка про пиратов, которую я не прочитал ни разу.
Однажды, когда вечер был особенно темным, ветер особенно сильным и холодным, таким, что даже чайки замолкли, а горящие на горизонте корабли тонули особенно часто, исчезая в черной пучине, мы с бабушкой задержались на пирсе особенно долго.
Мы стояли на самом конце, бабушка - под зонтом, хоть он и не спасал от брызг волн, а я держал в руках пустой целлофановый пакет из-под хлеба. Наши взгляды были устремлены на фрегат, приближавшийся к нам с большой скоростью. В сумке, которую держала бабушка свободной рукой, лежали какие-то пряники и соленая рыба.
Его мачты, словно острые копья, взмывали в небо, а паруса из серой ткани, надутые ветром, хлопали под треск досок. Корабль грациозно разрезал волны, и даже шторм не смог уничтожить его.
Кто там? Что они делают? Зачем плывут сюда? Все эти вопросы проносились у меня в голове, по мере приближения судна. Я никогда не видел таких красивых до этого.
Я часто наблюдал, как в городе разводили мосты, и корабли из разных стран, проходили по реке. Большинство было похоже на эмалированные кастрюли, разных форм и размеров, поставленные друг на друга в хаотичном порядке. На их мачтах гордо развевались флаги. Из различных частей корпуса торчали дула пушек, на которых были написаны разные слова, на все буквы алфавита. Многие пользовались этим, чтобы изучать иностранные языки.
На палубах этих кораблей стояла команда, которая, улыбаясь, смотрела на всех, кто пришел посмотреть на них. Мне казалось, что они ради этого, собственно, и проплывали, но взрослые говорили, что эти корабли везут товары, медикаменты, сны, и другие ценные продукты, без которых невозможна жизнь в современном обществе. Я все равно, почему-то не верил. Это было так неубедительно. Особенно после улыбок капитана, которые, искрясь на солнце, разбивались о разведенные мосты на множество лепестков белых тюльпанов.
Но в этот раз, я знал, что у корабля есть четкое назначение, четкая цель, которую он не может не выполнить. Эту самую цель настолько аккуратно положили на самое дно, так бережно прибив длинными и острыми гвоздями за края, что корабль никогда бы не утонул, сколько бы ветров не старались уничтожить его. 
  Какое-то странное чувство, какое-то томное вдохновение, наполнило мою грудь в тот момент, и я смотрел на корабль, как завороженный.
Бабушка взяла меня за руку, и, хромая, отвела к краю пирса. Через пару минут корабль подошел совсем близко и беззвучно выкинул трап, который нежно стукнулся об край бетонной плиты, издав глухой хлопок.
С борта слышался стук посуды: вилок, ложек, ножей, чашек, чайников, а так же голоса людей - мужчин, женщин, которые что-то обсуждали очень оживленно. То и дело раздавались возгласы удивления, восторга, восхищения, порой, смех или даже ругань.
Только сейчас, много лет спустя, я понимаю, что те звуки были как пленка – через определенный отрывок времени все повторялось в точности, но это лишь усложняет ситуацию, делая событие непостижимым.
Из матовых окон судна – лился темно-желтый, несколько густой и перенасыщенный, свет. За ними были видны неподвижные серые силуэты дам и кавалеров, застывшие в различных позах за столами. Кто-то взмахнул руками, кто-то опирался о стол, а какие-то вилки с кусками наколотой пищи так и не достигли ртов.
Корабль плавно качался на волнах, скрипел, словно вздыхая.
Волны разбивались о его борт, вынося рыбу на палубу, которую незамедлительно утаскивали крысы – наверное, в свои норы. Зверьки беззвучно вылезали из щелей, и в щелях же исчезали.
Бабушка посмотрела на часы, прищурившись. Очки уже давно не помогали ей. 
Резкий порыв ветра вырвал зонт из ее рук и понес высоко в небо. Сначала я попытался следить за ним, но вскоре это оказалось невозможным, так как черный зонт сливался с черным небом.
  Ветер проскользнул еще раз, чуть не сорвав шапку и шарф с моей головы.
Я поежился. Было холодно, к тому же мой свитер промок насквозь, и даже дождевик не помогал ни капли. Колючая, грубая шерсть, прилипла к телу, царапая его все сильнее с каждой минутой, а в больших, неудобных ботинках, доставшихся мне, кажется от деда, плескалась вода.
Резко, откуда-то из глубины, вырвалась огромная волна, которая накрыв пирс, чуть не смыла меня. Соленая вода попадала мне в рот, а глаза щипало так сильно, что мне пришлось сощуриться. Почувствовал, как бабушка схватила меня за руку. Через силу, я постарался посмотреть на то, что происходит вокруг.
Мы находились в центре мощного потока, который несся вперед с бешеной скоростью, и если бы на пирсе находились дома – они были бы разрушены во мгновение ока.
Бабушка крепко держалась на своих ногах, все еще стараясь разобрать то, что показывали ее часы, а свободной рукой держала меня, не давая волне украсть своего внука.
Когда стена воды рассеялась, перед глазами предстало удивительное зрелище.
Сотни, тысячи, миллионы подводных лодок оказались на поверхности моря, устилая ее аж до горизонта. Они стояли так плотно, что казались чешуей на коже странного, опасного животного, спрятавшегося в пруду в ожидании добычи. Их неживой металлический блеск пугал, отталкивал, и втягивал в себя теплоту окружающего мира. 
  Испугавшись, я оглянулся, чтобы проверить – все ли в порядке с бабушкой. Ее лицо было опечалено, морщины стали глубже, а губы напряглись, став тонкою щелью. Родинки на щеках становились все темнее, разрастаясь, принимая странные очертания алкогольных напитков.
Из самой близкой к нам лодки выскочила блондинка, одетая в широкие белые штаны и белую блузку. Ее волосы были сплетены в две упругие косички, длиной до плеч, а губы накрашены якро-алой помадой. Подняв металлический рупор, она закричала с интонациями полными восхищения, предварительно вдохнув полной грудью:
- Капитан и его дочь!
Тысячи аплодисментов разорвали воздух. Я заткнул уши руками, чтобы хоть немного снизить громкость. Мои глаза судорожно искали источник звука, как неожиданно крыши подводных лодок начали открываться, открывая вид на множество людей, сидящих рядом с музыкальными инструментами.
- Гимн! – голосом, полным любви, завопила блондинка.
Толстые столбы звука полетели в нашу сторону. Они были сделаны из такого рода музыки, что, достигая пирса, они как пластилин обволакивали его, сотрясая землю, вызывая грохот, пуская трещины в бетоне. Синие, красные, зеленые, всех цветов и оттенков, они несли разрушение всему, что встречали на своем пути. Я упал на плиту, и начал кататься по ней, чтобы справиться с болью, раздиравшей барабанные перепонки. Слезы катились из глаз, а зубы сжимались так сильно, что еще чуть-чуть и я остался бы без языка.
Мой взгляд упал на бабушку. Она смотрела вдаль, или делала вид, что смотрит, а руки вцепились в пальто. Мне показалось, что она шепчет – лишь бы не слетело, лишь бы не слетело.
- Бабуля! – прорывалась тонкая струна моего крика, проносясь сквозь огромные падающие с неба кубы. – Бабуля! Держись!
Медные духовые разлетелись вихрями густого форте и, подхватив бабушкино пальто, устремились вверх.
Ледяной ветер окутал ее тело, унося с собой листья всех цветов осени.
Среди черного моря, серого пирса, свинцового неба, металлических кораблей, таких блеклых и пустых, рыжие, желтые, красные листья дышали жизнью, теплом… Просто дышали!
  А ветер не понимал, что они, возможно, последний источник любви в этом блеклом царстве мрака, унося их все выше и выше.
- Бабуля! Ты держись! Я тебя люблю!
Я вскочил, пытаясь, поймать как можно больше листьев, расталкивая белых чаек, клевавших меня за ноги.
Порывы музыки и шторма смешались до такой степени, что было трудно разделить их, а небо на горизонте налилось пурпурной краской. 

Неожиданно на трапе появился мужчина, одетый в идеально белую форму, с красными и желтыми нашивками на ней. Он был коротко выстрежен, а темная борода и усы обрамляли аккуратные губы. Помахав рукой чайкам, он улыбнулся и спустился на пирс размашистыми, уверенными шагами.

- С прибытием, капитан! – закричала в рупор блондинка, прослезившись. – Форте! Форте!

Проломив пирс, из-под моря вылетел шар, сбив меня с ног, из-за чего я просыпал все собранные листья. Пролетев несколько метров, я упал на плиты и ушибся спиной – так, что стало трудно дышать. Больше всего я боялся, что потеряю сознание – это означало бы неминуемую гибель в этом хаосе. Кричали чайки, плескалась соленая вода, играл оркестр. Я постарался приподняться на руках, преодолевая острую боль в позвоночнике, но упругие струи фа-диез мажора плотно прижимали меня к плите. Осколки фальшивых аккордов градом падали на пирс, звенели, отскакивали, порождая все новые и новые ноты фальши. Одна из них шустро проскользнув, заползла ко мне в ухо, отразившись пульсирующей болью в голове. За ней вторая, третья, четвертая.
Барахтаясь среди звенящей музыки, я старался справиться с растущей головной болью, но теперь, стоило мне лишь докоснуться до какого либо фрагмента – он проникал под кожу и, растворившись с бульканьем, впитывался  в кровь, оставляя музыкальный ожег. Руки и ноги окутали судороги, а изо рта пошла густая белая пена. Казалось, что мозг залит раскаленным свинцом, а огромный молот наносит по нему ритмичные удары.

Теплый вихрь, смахнул пот с лица, подняв осколки высоко в небо, где они закружились, выполняя ловкие воздушные маневры.. Я перевернулся на спину, дав себе глубоко вздохнуть.

Только сейчас, мне стало понятно, что та плита, где я лежал, была оторвана от пирса - дыра создавала огромную пропасть, которую пришлось бы преодолеть, чтобы достичь бабушки.
Шестьдесят километров глубокого океана, кромешной тьмы и зловещего мрака. Страх глубины преследовал меня с раннего детства. Я никогда не мог спокойно представить, как меня погружают на дно в водолазном костюме, оторвав от света, тепла и жизни, которыми был пропитан воздух снаружи. Даже на северном полюсе, как мне казалось, жары больше, чем на дне моря. Там даже нет смерти. Смерть – это то, что было после жизни, а так как жизни там никогда не было – нет и смерти. Там пусто. Там эхо гуляет по прямым, уносясь в будущее, оставляя настоящее позади. Венгрия – имеет три четких угла. Равносторонние треугольники Будапешта, прямоугольные равнобедренные замки и тонкие остроугольные мосты, под которыми плавают сотни туристов на небольших лодках. Пустыня – огромная система парабол-холмов из желтого раскаленного солнцем песка и ледяного песка ночью. Ее ветви кем-то направлены вниз, падая с постоянным увеличением скорости в туманный кисель, источающий мутный пар с дурным запахом кислой вишни. Индия – круглая, она как монеты, кастрюли, колеса, а точнее – их контуры разных размеров, раскрашенные во все цвета радуги. Дно океана – не имеет формы. Оно, как впуклая фигура. Такая фигура, в которой любая сторона, если ее продолжить, пересечется с другими, разрушая их хрупкие стенки. Беспощадная форма, направленная на угнетение и разрушение тонких, твердых, в общем любых материй.

Стекляшки ударялись о шар, который крутился над пропастью, растворяясь в воздухе со снопами искр. Постепенно шар начал изменяться, количество граней стало расти, и в воздухе уже ливетировала пирамида, потом куб, затем пятигранник и так по нарастающей.
В это время бабушка подбежала к краю обрыва и закричала, приставив руки ко рту:
- Не двигайся! Ни в коем разе не двигайся. Ты слышишь меня? Не двигайся!
Глаза ее были полны слез и волнения, в них читался какой-то блестящий испуг, являющийся отражением моря, чаек, подводных лодок. Так вот какой он страх? Ее руки дрожали, а с них капала соленая морская вода, проедающая дыры в бетонных плитах, делая их похожими на решето.  
Шторм поднялся настолько сильным, что свисты ветра, шум волн и появившиеся вдали раскаты грома заглушали оркестр, игравший на полную силу.
Бабушка старалась придумать, что делать: она кричала мне, просила помощи у капитана, который продолжал улыбаться, но стихия пожирала ее голос, как и все посторонние звуки, надоедливые и назойливые с ее точки зрения. Тот, кто обладает влиянием – имеет право на капризы.
Подводные лодки начали шататься от мощных и точных ударов волн. Музыканты, бросая инструменты, разбегались в разные стороны – кто-то прятался в трюме, кто-то прыгал в воду в надежде найти спасение там. Протяжный грохот сталкивающихся металлических пластин сменился хлопками взрывов, после чего в небо стали подниматься исполинские клубы черного дыма, языки алого пламени и огромные шестеренки из сурьмы с характерным скрежетом. Шестеренки взлетали вверх, скрипя из-за недостатка смазки и скрывались в облаках, оставляя дыры в местах прохода, откуда на поверхность моря падали ровные столбы света.
Блондинка, выронив рупор, упала с борта лодки и, пролетев метров десять, скрылась в черной воде недалеко от винтов.
Спина до сих пор болела, а в голове так и не прошел пульсирующий жар. Неожиданно небо стало очень ярким, и я сощурился, чтобы свет не повредил глаза. Откуда-то из туч хлынул поток прохладного молока, заглушив шум бури, ударяясь о пирс приятным всплеском, сквозь который, словно из сказки, заструился детский хор.

 
Голая земля. Коричневая, ссохшаяся, со множеством глубоких трещин. Кругом густой туман, в котором видимость исчезает уже на расстоянии двух метров от тебя. Чье-то сопение. Шорох сухих листьев. 

Высокий детский вокалис… Девочка, что ли?

Куда я бегу? Под ногами та же земля, только теперь на ней растут небольшие кустики, усыпанные аккуратными зелеными листьями и небольшими красными ягодками. Брусника, кажется.
Поднимаю глаза. Щурюсь. Дымка немного расступается: впереди суетливо идет бабушка в сером пальто и черной шляпе. В руках какая-то плетеная корзинка, разваливающаяся от старости.
Треск веток слева.
Оборачиваюсь.
Мимо пролетает пара ворон, теряя по пути крупные черные перья.
Теперь я стою на небольшом мшистом островке, густо покрытом брусникой. Вокруг – мутная, серая жижа, откуда местами торчат коряги с редкими листочками.
Кружится голова.
Напротив меня – еще один остров. На нем ровная окружность, образованная какими-то поганками.
Из тумана выскакивает высокое существо, похожее на заросшего мужчину с волчьей мордой, на которой застыло человеческое выражение недоумения.
Нагибаясь на бегу, монстр проносится через круг, спешно срывая грибы, которые аккуратно складывает в корзинку, висящую на локте.
Голова непроизвольно задирается наверх. Туман становится гуще.  
"Проснись!” – проносится женский шепот, который кажется до удивления знакомым и родным.
Вижу засохшее дерево без кроны. На ветках сидит множество ворон, которые истошно орут и суетливо хопают крыльями, хищно направив свои черные глаза-бусины на меня.
Скрежет металла. Яркая вспышка света…

… передо мной приятное лицо девушки…

Бабушка несется куда-то вдаль, огибая достаточно высокие кусты с белыми бесформенными плодами.
Черные ленты, вплетенные в шляпу, развеваются на бегу, мелькая перед моими глазами.
Под ногами куча засохших листьев, часть которых, разваливаясь, гниет в болотное жиже.
До уха доносится навязчивое тиканье, разрывающее пустоту. Нагибаюсь. В грязи, втоптанные в лужу, лежат часы с разбитым стеклом. Секундная стрелка уверенно движется по своему кругу. Тик. Так. Тик. Так. Отчетливо слышен поворот каждой шестеренки, каждое движение внутри механизма.
Стрелка разгоняется и теперь без всякого звука быстро ходит кругами. Подняв глаза, я замечаю, что время ускорилось во много раз – клубы тумана перемещаются, словно низкие облака в быстром потоке ветра.
Где-то проносится оборотень, из корзинки которого выглядывает множество белых и сатанинских грибов, лежащих вперемешку.
Светлеет.
Слышится свист ветра.
"Пора просыпаться, Аарне,” – шепчет мне хрупкая брюнетка, одетая в легкое летнее платье с орнаментом из маков.
Откуда она знает мое имя?
  Громкий звон стекла разносится в моей голове, в то время как мир разбивается на крупные куски, падающие в черную пустоту, на дне которой находится бетонная плита, где лежу я. 

С глубоким вдохом сознание возвращается ко мне, пропитывая собой каждый сосуд в теле и каждый нейрон мозга.
Фигура, висевшая над пропастью, превратилась в огромный многогранник, сквозь который прошла толстая трещина.
Сухой кашель вырвался из моих легких, а на глаза набежали слезы, сквозь которые я с трудом увидел, как бабушка машет мне руками и что-то кричит, широко открывая рот.
Золотой лист плавно пролетел перед лицом, источая последние фотоны света и капли теплоты.

Многогранник разлетелся на мириады острых осколков, часть которых направлялась в мою сторону с бешеной скоростью. Им оставалось всего пара метров, чтобы вонзиться в мое тело, как мощный порыв ветра раскидал их в стороны так, что они пробили корпуса некоторых подводных лодок. Я глубоко выдохнул, и струйки едкого пота потекли в глаза, обжигая их.
Резко обернувшись в сторону, откуда дул ветер, сквозь слезы я увидел, как на трапе стояла та самая девушка из моего видения. Шторм развевал ее мягкие черные волосы так, что некоторые пряди попадали в глаза, из-за чего брюнетка убирала их с лица неловкими движениями. Ее большие карие глаза печально смотрели куда-то вдаль, на береговую полосу, видневшуюся на горизонте, и мне показалось, что ей очень-очень больно. И смотрит она вовсе не на береговую линию, а не все те утраты и расставания, что произошли в ее жизни, и ей хочется плакать, но почему-то нельзя – то ли отец накажет, то ли слез уже не осталось. Колючие порывы холода обвивали ее хрупкие ноги, и надо было обладать очень плохим зрением, чтобы не заметить, как сильно девушка дрожит. Легкое черное платье намокло из-за черных брызг моря и теперь облегало ее изящное тело, покрываясь тонким слоем серебристого инея.
- Легергате не самая теплая планета, - покручивая ус, воскликнул капитан. – Я предупреждал, если ты помнишь.
Девушка немного повернула голову, и теперь ее взгляд падал на дикий пляж вдали от города, где в нагретых дневным солнцем дюнах шелестела острая зеленая осока.

Делает неуверенный шаг вперед. 

Нога погружается в теплый песок, который щекочет кожу, попадая между пальцев.
- Ты меня любишь, Аарне?
А осока режет ноги. Почему-то нежно и заботливо. Шумят волны.  
Снова мчится ледяной ветер, но он не со зла – день же был знойным, верно? 

Приподнявшись над водой, подводные лодки синхронно падают на дно, поднимая огромный фонтан брызг, уносящийся ввысь, к тучам. А шторм, внезапно скосившись, печально разбивается о небо густыми снежными хлопьями.
Откуда-то из глубины слышен шум сдвигающихся платформ, и плита, на которой находимся капитан, его дочь и я, снова присоединяется к пирсу, тихо рассекая волны.
Взяв девушку под руку, мужчина ровными шагами удаляется в сторону города, оставляя широкие следы на снегу, который только-только выпал.
Их темные силуэты постепенно исчезают в метели, стремительно надвигающейся на море, тихой и густой, почему-то похожей на покрывало, что накидывают одинокие старики, сидя у камина в темные вечера.  
Хромая, бабушка подходит ко мне и, поправив куртку, вздыхает. Снежные хлопья прилипают к ее очкам, мгновенно превращаясь в капли воды, стекающие на щеки.
Закашлявшись, я смотрю в сторону берега, но стена вихрей плотно спрятала ее от моих взглядов.
Сейчас в городе тепло и сухо. Все жарят индейку, а после подают ее с кислым клюквенным соусом.
Брюнетка не покидает моей головы.
Откуда я ее знаю? Почему она мне так знакома? Кто она? 

- Кто ты? – слышу уверенный голос за своей спиной.
Пес поворачивает ухом, недовольно сопя.
- Я Аарне. Последний, кто остался на судне "Легергате-Торок”. Мой бортовой номер – 384.  
- А как ты узнаешь, что ты это ты?
Молчу.
- Я знаю. Мне просто нужно время сформулировать. Хотя бы немного… Хоть минута.