"Дорогая Абигайл! Прими искренние соболезнования! Понимаю, что слова мои не смогут утешить тебя, и ничто не утешит, но я хочу, чтобы ты знала, что утрата Бруно стала для меня серьезным ударом. Прошу тебя, держись. Не дай бедам и горестям, обрушившимся на семью, тебя сломить. Жафет и Ева нуждаются в тебе, не подведи их. Как они, Аби? Как Жафет? Я помню его еще совсем маленьким. Наверное, я не узнал его, если бы увидел. А как здоровье Евы? Надеюсь, врачи смогут ей помочь. Они славные. Береги их, Аби. И береги себя.
Твой друг, Ю.М."
"Вильгельм, старина, надеюсь, ты сможешь простить меня? Твоя свадьба случилась так скоро и неожиданно, признаюсь честно, я не успел завершить все дела и приехать. Известие о твоем браке поразило меня. Знаешь, раньше я был не слишком высокого мнения о Клементине. Но недавние события убедили меня в своей неправоте. Она - дивная девушка, которая сможет составить твое счастье. Насколько мне известно, она оставила ради тебя Ганса? Или Отто? Хотя нет, дружище, припоминаю, Отто был третьим по счету после Пауля и Франца, а Ганс пятым после Даниэля и перед Конрадом. Как бы там ни было, друг мой, я чрезвычайно рад, что ты решил связать свою судьбу со столь прекрасной девушкой! От всей души желаю вам счастья!
С наилучшими пожеланиями, Ю.М."
"Берта, внемли моим словам. Я никогда бы не решился произнести этот монолог вслух при встрече, и даже по телефону. Можешь считать меня за это трусом, тем лучше. Берта, я не люблю тебя. Скажу больше - никогда не любил. Каждая минута, каждый миг, что мы провели вместе, был ошибкой. Я осознал это лишь сейчас, когда оказался далеко от тебя. Можешь называть меня последними словами, можешь даже не верить мне, но я счастлив! Счастлив потому, что свободен от тебя. Берта, я больше не вернусь. Забудь меня, не отвечай на это письмо, не ищи. Я сменил номера - ты не дозвонишься. Очень скоро я покину Эльблонг, возможно, навсегда. Все кончено, Берта. Прости, если сможешь и прощай.
Ю.М."
Юлек Мацкевич поправил очки, съехавшие на самый
кончик носа. Очки были квадратные в широкой оправе и с толстыми стеклами. На столе перед Юлеком лежали три письма. Он
бережно, даже с нежностью провел рукой по листам. В нижнем ящике хранились три
новеньких конверта. Юлек достал их. Каждому письму предназначался свой конверт
и свой получатель. Так, первое, по разумению отправителя, летело к некоей Абигайл Прус в город Ханко, что в
Финляндии. Второе предназначалось Вильгельму Бремеру в Магдебург - славный
немецкий город, а третье - бедняжке Берте Каппелен в Драммен, кажется, где-то в
Норвегии. По расчетам Мацкевича через два месяца все три письма должны были
вернуться к нему. Он ждал и хотел этого всей своей бумажной душой. Конверты,
украшенные иностранными марками были конечной его целью. Мацкевич вот уже
несколько лет коллекционировал их.
Очередная порция писем,
приготовленная к отправке, ожидала своего часа. Юлек ловко запечатал их и
положил в широкий карман пальто. Часы на стене показали шесть вечера, а это
означало, что библиотека, в которой он служил вот уже пятнадцать лет,
закрывалась. Посетителей не было, а потому Мацкевич быстро оделся, погасил в помещении свет, запер двери и отправился на почту. Ближайшее отделение
находилось всего в квартале. Окрыленный томительным предвкушением, Мацкевич
бежал по улице, запустив руку в карман с письмами, словно боялся потерять их по
дороге. Наконец, разобравшись с оплатой и дойдя до заветного почтового ящика,
Юлек дрожащими от волнения пальцами опустил конверты в его полость один за
одним. Завтра ровно в девять часов утра это вместилище исповедей людских
опустошат, и его письма поедут блуждать по свету в неведомые города в поисках
неведомых жителей. Мацкевич улыбнулся своим мыслям. Дело было сделано,
оставалось лишь дождаться результата.
Ежевечерне путь его лежал домой. Дома никто не
ждал. В окнах не горел свет, на столе не остывал ужин. В квартире было холодно и тускло. Тусклое
освещение, тусклые обои на стенах, тусклая мебель. Все казалось безжизненным и
давно отслужившим свое барахлом. По ночам Юлек пил горький зеленый чай на
кухне. Он размышлял о том, где же сейчас находятся его послания. Далеко ли
увезли их от дома? Километр за километром - по земле, воде, или воздуху,
удалялись они, выискивая злополучных получателей, которых вовсе и не было на
свете. Юлек придумал их. Вообразил, что знал их. В письмах он часто признавался
кому-то в любви, или, наоборот, решительно рвал опостылевшие отношения,
поздравлял друзей с праздниками, рождением детей или приемом на работу. Иной
раз он представлял, будто где-то в Канаде, или даже в Австралии скончался от
тяжелой болезни его хороший приятель. Тогда, исполненный скорби, черкал он
весточку членам его семьи. Был он и женат, и при смерти, посвящал строки своим
выдуманным детям и внезапно обретенным родственникам, с которыми судьба
разлучила его еще в детстве... Конверты, так и не нашедшие адресата, были для
Мацкевича семьей, историей и смыслом его жизни. Молчаливый, полуслепой,
несуразный, непривлекательный и небогатый - он не имел друзей, не знал любви.
Жизнь его погрязла в рутине и почти замерла, как старые сломанные часы. День за
днем текло его время - однообразно и серо. Утро встречало Мацкевича пунцовой
непроницаемостью облаков и чашкой горького кофе цвета грязи, хлебнув
который, отправлялся он на работу - непременно пешком, ибо автомобилей и прочих
транспортных средств боялся. В маленькой каморке и проводил он почти все время.
Посетители редко заглядывали в крошечную библиотеку, так что основную часть
рабочего дня Юлек фантазировал. В мечтах жизнь его протекала ярко. Она была
наполнена чувствами, страстью, привязанностью, насыщена событиями! Ожидая
возвращения писем, Юлек уже строчил новые. Временами муза покидала его, но
бывало и так, что вдохновенная аура волшебным образом проникала в кровь,
растекалась по капиллярам, и рука сама
тянулась к ручке, и строка за строкой лились сочиненные откровения бумажной
жизни.
Теперь, предвкушая скорое возвращение корреспонденции,
Юлек задумал написать новое послание. В поисках идей для писем он часто рылся в
архивах библиотеки. В одной из газет, в разделе криминальной хроники, на глаза
ему попалась статья десятилетней давности. Говорилось в ней о неком Артуре
Клихе, на протяжении двух лет терроризировавшем город. Он грабил банки и
ювелирные магазины, вступал в перестрелку с полицейскими. Его фоторобот украшал
каждый фонарный столб в Эльблонге, а за голову разбойника была назначена цена.
Однако всякий раз Клихе удавалось избежать наказания. Он удирал прямо из-под
носа у полицейских, обставив их по всем параметрам. Но, как это часто бывает с
людьми подобного рода, однажды удача отвернулась от него. Клихе собирался
покинуть Эльблонг и отправиться в Варшаву. Полиции удалось вычислить бандита и
застигнуть его врасплох на вокзале всего за пять минут до отправления поезда!
Клихе попытался оказать сопротивление властям, за что и был застрелен дождливым
июльским вечером десять лет назад. Эта история произвела на Мацкевича сильное впечатление,
и он решил, что напишет господину Клихе! Богатое воображение Юлека внесло свои
коррективы в эту историю таким образом, что Артуру удалось спастись и сбежать
сначала в Варшаву, а затем и в Бельгию, где он сменил имя и стал господином
Вито Ливингстоном. А помог ему в этом верный друг - Юлек Мацкевич. Библиотекарь несколько дней подряд строчил
свое послание, постоянно что-то вычеркивая, исправляя и переписывая набело. Слова
его, сочиненные в порыве вдохновения звучали так убедительно, что порой, Юлек и
сам начинал верить в правдивость своих фантазий и в существование того
загадочного Вито Ливингстона, проживающего ныне в Бельгии, в городе Дюрбюи.
"Друг мой, Вито. Вот уже
десять лет минуло с нашей последней встречи. Все эти годы я не переставал помнить
о тебе. Изо дня в день я задавался лишь одним вопросом : жив ли ты? Удалось ли
тебе бежать? Не спрашивай, как узнал я твой нынешний адрес и имя. Это не имеет
ровным счетом никакого значения. Я лишь хочу убедиться, что ты цел и
здравствуешь. Помнишь ли ты вечер, навсегда разделивший наши жизни на
"до" и "после"? Помнишь ли ты Ингрид? Во снах мне до сих
пор является та чудовищная сцена. До отправления поезда менее десяти
минут. Черное небо, нависшее так низко,
почти над самыми головами, проливной дождь. Невыносимая толкотня на перроне. Ингрид,
бьющаяся в истерике, не желающая тебя отпускать. Ты помнишь, Вито? Я стоял
тогда рядом с вами, и мое сердце замирало от ужаса и боли. Ты оглядывался по
сторонам, пытаясь заметить преследователей. Помнишь ли ты, Вито, как пообещал
нам тогда известить о своем местопребывании? Помнишь, как ты оттолкнул ее,
когда поезд начал трогаться? А свои слова помнишь? Последние слова, которые мы
от тебя услышали. Ты сказал: "Что бы ни ожидало нас впереди, друзья,
знайте, что одна встреча нам
гарантирована. Встреча в аду".А после ты махнул рукой на прощание и скрылся в вагоне. Ингрид
заливалась слезами, сквозь которые порой проглядывала улыбка. Она хотела
побежать вслед за поездом, но я удержал ее. Шесть лет назад она уехала в Довиль
- это во Франции. Возможно, Ингрид похоронила тебя. Но я всегда знал, что ты
жив, и я до сих пор надеюсь, что ты напишешь, или приедешь. Я разыскивал тебя
много лет подряд. И, наконец, нашел. Вито, откликнись и ты.
Твой лучший друг Ю.М."
Каждый
вечер Юлек перечитывал письмо. Он решил отправить его только после того, как
получит предыдущие. Случилось это спустя
два месяца с того дня, как благословил он их в дальнюю дорогу. Первым пришло
то, что улетело в Норвегию. На конверте, богато разукрашенном штемпелями,
марками и печатями красовалась надпись "Адресат не найден". В
следующие два дня прибыли и остальные весточки. Тогда, в последний раз пробежав
глазами свеженаписанное, Юлек нехотя достал чистый конверт, аккуратно начертал придуманный
адрес, запечатал сочинение, и уже спустя несколько часов, оно летело прямиком в
небольшой бельгийский городок.
С тех пор дни для Юлека стали тянуться дольше
обычного. Библиотекарь потерял покой и сон, он даже перестал хлебать мерзкий
кофе по утрам. Все его мысли были связаны с последней весточкой. Он очень
боялся, что письмо по дороге затеряется и не вернется впредь. Почему-то оно
приобрело для Мацкевича какое-то особое значение. Он ждал возвращения конверта
так, словно от этого зависела его жизнь. Каждый вечер, по пути в свою квартиру
на третьем этаже типовой многоэтажки, заглядывал он в ящик. Периодически в его
темной глубине белел конверт. Завидев это, Мацкевич едино, что не подпрыгивал
от радости. Впрочем, эйфория была недолгой - вместо заветного письма получал он
счета, или рекламные буклеты.
Прошел месяц, затем второй. Вот уже зима показалась
на пороге. Вечерело раньше обычного, зыбкий холод осыпался на улочки снегами,
застыл инеем на деревьях. Мацкевич хилел с каждым днем. Отчаяние подступало к
его горлу обжигающим комом. "А что, если затеряли?" - думал он и
тотчас пугался своих мыслей. Все чаще ночами перечитывал он старые свои письма и,
казалось ему, что жизнь - лишь сон, а истории, описанные на страницах посланий - и есть правда. Иной раз ему
мерещилось, что и не было никакого письма. Так текли дни, ползли недели.
Рождественский сочельник провел Мацкевич в одиночестве. Из окна наблюдал он,
как веселятся дети, играясь в снежки, как влюбленные парочки проходят вдоль
украшенных электрическими гирляндами витрин, как мужчины и женщины -
краснощекие с мороза, тащат пакеты, набитые угощениями и подарками. Несколько
раз садился Юлек за старый дубовый стол, пытаясь написать поздравление доктору
Эдварду Джонсу и его семье в Канаду, но каждое слово давалось с таким неимоверным трудом, что пришлось оставить эту затею. Просиживал он часы
напролет в темной комнате, слушая тиканье секундной стрелки. Томительное
ожидание, граничащее с безумством, поглощало его все сильнее. В феврале Юлек и
вовсе отчаялся. Он проклинал себя за то, что решился написать злополучное
письмо! День ото дня перебирал он яркие конверты, но от прежнего трепета не
осталось и следа. Он раздражался все больше оттого, что не знал судьбу
жемчужины своей коллекции.
Однажды, возвращаясь с работы,
Мацкевич по привычке заглянул в почтовый ящик и обнаружил, что внутри что-то
лежало. Впрочем, за долгие месяцы бессмысленного ожидания Мацкевич приучил себя
не радоваться заранее. Устало вздохнув, он вынул широкий конверт. Свое письмо
Юлек запаковал в конверт иной формы, потому на миг зародившаяся надежда, тут же
растворилась в воздухе. Он покрутил сверток в руках и прочел информацию об
отправителе. Мацкевич пробежал глазами строки несколько раз, затем медленно сел
на ступеньку, снял очки, протер их и прочитал снова.
- Не может быть... - прошептал
он, бледнея. - Определенно, чертовщина.
Мацкевич почувствовал, как лоб
покрыла испарина. Он медленно поднялся и поплелся к себе, стискивая в руках злополучное
письмо.
Переступив порог квартиры,
Юлек, не снимая даже ботинок, проследовал на кухню и, разместившись на
небольшом табурете, прочел еще раз вслух: "Отправитель : Вито Ливингстон,
Анден 6940, Дюрбюи, Бельгия." Очки в роговой оправе запотели.
Мацкевича пробрала нервная дрожь, он торопливо разорвал конверт и взял в руки
содержимое. У Вито Ливингстона был крупный угловатый почерк, что выдавало в нем
твердость и решительность - так подумалось Мацкевичу. Он подержал лист в руках,
затем отложил. Обескураженный и напуганный принялся он ходить кругами по кухне.
Вскоре сделалось нестерпимо жарко, и он снял пальто. В горле до хрипоты пересохло. Библиотекарь налил воды в
чашку, немного расплескав при этом, и смачно осушил одним глотком.
Распотрошенное письмо лежало на столе. Мацкевич поглядывал на него из другого
угла кухни, не решаясь прочесть. В его голове жужжал рой бессвязных мыслей :
"Как?" "Откуда?" "Шутка ли?" "Что теперь
делать?" Должно быть, по чистой случайности Мацкевич отправил письмо
реальному человеку, и теперь этот Вито Ливингстон потребует от него объяснений! Сердце трусливо замирало, как
только Юлек представлял поток брани и
обвинений, излитых на бумаге. Весь вечер он собирался с силами, искоса наблюдая
за брошенным посланием. К ночи ближе Мацкевич все же набрался решимости и
впился взглядом в присланные строки.
"Дорогой друг! Сказать, что я был
удивлен, получив письмо от тебя - означает промолчать. Десять лет. Десять
долгих и томительных лет прошло с тех пор, как я попрощался с самыми важными
людьми - с Ингрид, и с тобой. Я бросил все, что у меня было, потерял вас,
родину, даже имя. Ума не приложу, как удалось тебе меня вычислить... Моя жизнь
не была легкой. Я сменил множество профессий, стран и имен. Последние три года
провел я здесь, в небольшом бельгийском городе. Возможно, Дюрбюи станет
последним моим пристанищем на этом свете. Я совершил так много ошибок и
причинил так много зла, потому не знаю, удастся ли мне когда-нибудь вымолить
прощение у всевышнего за свои грехи. Не знаю, свидимся ли мы еще хоть раз в
этой жизни. Я могу лишь надеяться и молиться за твое здоровье и благополучие. По-прежнему
ли ты корпишь над книжками в своей старой библиотеке? Хотя, что за вопрос! Даю
ухо на отсечение, что все в твоей жизни по-старому. Одиночество пагубно влияет
на тебя, Юлек, топит в утопических грезах, отрезая связь с реальностью. Еще
одна вещь терзает меня на протяжении всех лет изгнания. Как там Ингрид? Должно
быть, теперь она меня ненавидит, считает обманщиком. Как сложилась ее судьба во
Франции? Юлек, умоляю, свяжись с ней, передай, что я жив и также люблю ее. Тебе
известно, вышла ли она замуж? Счастлива ли?.. Нет, нет, друг мой... Если
выяснится, что она уже и не помнит меня, или не хочет вспоминать, если она
обрела свой островок мира и покоя в этом бушующем океане жизни, не тревожь ее,
не говори ничего обо мне. Время сильно изменило меня, исполосовало волнами
шрамов и горестей, отучило требовать. Теперь самой большой моей радостью будет
знать, что с вами все в порядке. Береги себя и будь осторожен. Твой друг Вито".
Лист вылетел из ослабевшей ладони
Мацкевича и плавно приземлился на пол. Юлека трясло. Нервы ли, волнение, страх, как бы то ни было -
такое приключилось с ним впервые. Поначалу Мацкевич решил, что у господина Ливингстона
прекрасное чувство юмора, и его ответ - не более, чем розыгрыш. Но как он узнал
о библиотеке? Как узнал о его нескончаемом и безграничном одиночестве? Всю
оставшуюся ночь Мацкевич не сомкнул глаз. Он перечитывал письмо снова, и снова,
пока не запомнил его наизусть. А утром случилось и вовсе нечто невероятное!
Мацкевич не пришел на работу, сославшись на болезнь. Вместо этого сел он за
добротный деревянный стол, положил перед собой письмо Вито Ливингстона и
принялся строчить ответ. Несмотря на усталость, Юлек не встал из-за стола до тех
пор, пока не завершил дело. Сначала он хотел извиниться перед господином Ливингстоном
и сослаться на ошибку в заполнении адреса, но соблазн продолжить игру, ответить
соответствующим образом, взял верх. Он писал самозабвенно, поверив в истинность
своих слов. Об Ингрид, которая, будучи оживлена его воображением, здравствовала
в далеком Довиле, и о невероятной радости, пришедшей в его жилище вместе с
долгожданной весточкой, даже о своем тоскливом существовании не умолчал он. Последнюю
точку в повествовании Юлек поставил, когда за окном уже потемнело. Он поднялся
и только в этот момент почувствовал дикое изнеможение. Глаза его болели, ноги
затекли, спина не гнулась. Мацкевич аккуратно убрал рукопись в ящик стола и
отправился спать. Едва голова его коснулась подушки, сознание отключилось.
"Вито, самая большая радость для меня - знать, что ты жив! Я ждал
письмо долгие месяцы, отчаяние начало одолевать меня все сильнее, но, к счастью,
твой ответ все-таки долетел. Ты абсолютно прав, мои дела текут по-старому. Это
ведь плохой знак, верно? В любом случае, ты оказался чертовски проницательным, библиотека
все также является вторым моим домом. До недавнего времени я был одинок. Но
теперь, когда я точно знаю, что ты, мой друг, все еще есть у меня, могу ли я
считаться одиноким? Нет. Ингрид совсем не изменилась с последней вашей встречи. Время не властно
над этой женщиной. Там, в Довиле, она почует туристов фирменным кофе, дела ее
идут неплохо. Замуж она так и не вышла, хотя, насколько мне известно,
предложения поступали. Вито, я несчастен. Несчастен более, чем ты можешь себе вообразить. Мне
не хотелось бы тебя расстраивать этим, но разве могу я лгать единственному
другу? В чем смысл, Вито? Я - жалкий тип, ничего не добившийся и не сумевший
даже насладиться временем, отведенным мне судьбой. Ты будешь смеяться, но единственное
примечательное событие, случившееся со мной за долгие годы - это твое письмо.
Вообрази, как я ничтожен! Сейчас я запечатаю этот листок в конверт, брошу его в
почтовый ящик... и полетят бессмысленные бездушные месяцы, чтобы наполнить
жизнью лишь один миг - когда я обнаружу твой новый ответ. Как это дико и
грустно. Ю.М.".
Вечером следующего дня бледный и
угрюмый Мацкевич отправил конверт в Бельгию. Внезапно случившаяся переписка с
незнакомцем казалась ему абсурдной. Мысли крутились лишь вокруг личности
загадочного друга. Мацкевич чувствовал, как сумасшествие по крупицам проникает
в его жизнь. А может, уже проникло?
-А что, если Ливингстон и есть тот самый Артур
Клихе?- думал он, глотая очередную чашку зеленого горького.- Нет, этого не
может быть! Клихе убили 10 лет назад! А что, если не убили? Бред! - убеждал
себя Мацкевич, притом, что его колени тряслись, как у эпилептика. В квартире теперь
стало душно. Тлетворный запах безумия просачивался сквозь дверные проемы,
сквозь щели в полу. Чистое умопомешательство текло по горячим трубам, отравляя
все вокруг. Как-то вечером Юлек достал драгоценнейшие свои экспонаты. Ни одно
из этих писем не было доставлено по указанному адресу. Роуз Фицпатрик - США,
когда-то Мацкевич клялся ей в вечной любви и молил о встрече. "Адресат не
найден". Луи Арчибальд - Франция. Мерзкий тип Луи втерся в доверие, а
затем пытался облапошить Юлека! "Адресат не найден". Даниэла Жименес
- Испания. Внебрачная дочь Мацкевича от некой Пилар Жименес. Юлек отправил ей
письмо с покаянием и просил простить за то, что не смог быть хорошим отцом.
Мацкевич все дальше зарывался в кипу бумаг, небрежно швыряя конверты. На лице
его мелькнула улыбка. Сначала он была лишь слабой искоркой, затем разгорелась
до громкого раскатистого хохота. Он сидел на полу, обложившись письмами, и
смеялся в голос. Смеялся над собой и над тем фарсом, в который превратил свою
жизнь. Истерика продолжалась около получаса. Под конец, истощенный и обессилевший, Мацкевич кое-как
запихал всю некогда ценную бумажную труху в ящик и провалился в сон. Домой он с
тех пор возвращался длинной дорогой, обходя почтовое отделение стороной. Иногда
ему казалось, будто кто-то наблюдает за ним, прячется в подворотнях и за
углами, выслеживает, чтобы настичь однажды. Мацкевич сделался очень подозрителен.
Повсюду чудился ему гнилой дух. Запах прелого, запах разложения, преследовавший
его всюду. А кто сказал, что Вито Ливингстон сейчас в Бельгии? А что, если Вито
Ливингстон следит за ним? Что, если Вито Ливингстон сводит его с ума? Мацкевич
никогда не был в Бельгии, Мацкевич не знал никакого Ливингстона! Мацкевич
развлекался. Он не хотел ничего плохого. Так за что же Вито Ливингстон
насмехается над ним? Юлек не знал, придет ли ответ загадочного собеседника. От
почтового ящика воняло гнилью. Юлек проверял его каждый день, и мерзкий смрад въедался
в кожу, оседал на одежде. "Это проделки Вито Ливингстона" - убеждал
себя Мацкевич. Каждый раз, не увидев ответа, вздыхал он с облегчением и молил о
том, чтобы письмо затерялось. Но однажды Юлек обнаружил сверток. От Ливингстона.
Юлек рассмеялся и, быстро схватив почту, прошмыгнул в квартиру. Конверт. От
него несло тленом. Юлек раскрыл его и принялся читать. Усталые красные глаза
вонзались в каждую прогнившую буковку.
"Меня разочаровывает твое состояние, Юлек. Посмотри, что творится
в твоей квартире. Письма свалены в кучу, окна занавешены, духота и мрак. Так
нельзя, друг мой. А что со зрением? Ты хочешь окончательно ослепнуть? Не
боишься? Мы же друзья, Юлек, более того, мы - лучшие друзья. А потому я требую,
чтобы ты перестал изводить себя никчемными и пустыми занятиями. А помнишь,
старина, однажды ты признался мне, что ничто не пугает тебя так, как
автомобили? Помнишь, ты говорил, что боишься оказаться одной из жертв этих железных
монстров? Так вот, последнее время меня терзает нехорошее предчувствие, касаемо
этого. Прошу тебя, друг мой, будь осторожен. Воздержись от прогулок близ
перекрестков. Твой друг, Вито."
Мацкевич с силой смял в руке
бумагу. Его бил горячий озноб.
- Да что возомнил о себе этот
сукин сын! - гневное шипение вырвалось из его рта. Юлек пулей кинулся к ящику,
в котором хранилась его коллекция конвертов, он вытряхнул все содержимое на
пол, прибавил к остальным письмам и свежепрочитанное послание от Ливингстона...
Еще минута, и над бумажной горой чиркнула спичка. "Пять... Четыре...Три...Два...Один..."
- шептал Юлек, и вот спичка уже летела вниз. Бумага загорелась. Мацкевич
смотрел на безумное пламя и хохотал. Огонь быстро изничтожил ненавистную кипу
писем и перекинулся на стол. Кажется, только в этот миг до Мацкевича дошло, что
же он натворил. Безумная улыбка сползла с его уст, а в глазах отразилась тень
страха. Юлек испуганно отшатнулся назад и побежал к двери, он выскочил на
площадку и, едва ли не кубарем прокатился по лестницам. Из окон начал валить
дым. Прохожие останавливались, глазея на
начинающийся пожар. Юлек задыхался. Гниль. Гниль. Гниль. Гнилостный запах
распространился в воздухе. Он зажимал нос руками, но это не помогало. Глаза его
слезились, по лицу тек пот. Мацкевич побежал прочь от своего дома, охваченного
огнем.
- Откуда он все знает? Да кто он такой, этот Ливингстон?! - хрипел Мацкевич, не глядя пересекая
дворы и улицы. Всюду мерещились ему глаза. Пронзительные глаза. Глаза
ненавистные... Мацкевич лихорадочно озирался. "Куда теперь бежать?" -
соображал он. - "В участок!" Юлек ускорился и, кое-как, смахивая с
лица ледяной пот помчался в полицейское управление.
-Ливингстон хочет убить меня! -
бубнил себе под нос Мацкевич, расталкивая идущий навстречу народец. Наваждение,
лихорадочные мысли взяли контроль над рассудком несчастного библиотекаря. Кто-то
из случайных прохожих дернул его за локоть, Юлек испуганно обернулся. Мужчина
говорил ему что-то, вот только за гулом собственных мыслей, Мацкевич не понял
ни слова, он двинулся дальше, теперь уже двое попытались его остановить. Один
из них стал трясти Юлека за плечи, второй пытался что-то сказать, Мацкевич не
слушал. Вырвавшись из рук наглецов, он побежал дальше. Гниль. Гниль. Гниль.
Гниль была повсюду, Мацкевич качал головой, будто пытаясь вытрясти воду из
ушей...
Крик. Скрежет. Чудовищный гул.
Дым. Под головой сырость. Липко. Вязко. Острая боль. Чье-то лицо, искаженное
страхом:
- Вы живы? - голос женский.
- Найдите Вито Ливингстона. -
хрип.
Чуть левее - помятый джип.
- Найдите Вито Ливингстона!
Со всех сторон навалилось народу.
Галдели :" Он бредит?", "Вызывайте скорую.", "Что он
говорит?", "Псих."
- Вито Ливингстон! - крик.
Агония. Красная полоса перед глазами. Безумный хохот.
" Что бы ни ожидало нас впереди, друзья, знайте, что одна встреча нам гарантирована..."
0
