Холодный ветер сковывал уставших и обессиленных путников, спешащих быстрее очутиться в тёплых квартирах, с чашкой кофе, у экранов своих телевизоров. Им нужно было приложить немало усилий, чтобы не упасть и не отдаться в лапы этому хищнику. Злой, хладнокровный, безжалостный - он методично отбирал силы, по крупицам, что бы в конце нанести сокрушительный удар, и превратить кожу в скомкавшийся кусок замерзшей плоти.

         Макс считал, что проиграл в этой борьбе. Карманы его тёплой крутки не спасали. Пальцы настолько замёрзли, что он совсем их не чувствовал. Нос онемел. Губы потрескались. Тело стало дубовым. Мочегонный канал застудился, и было ясно, что воспаление скоро даст о себе знать.

         Шум зимнего ветра и тёмные тучи над головой создавали полную картину отчаяния. Город, и без того серый и унылый, стал ещё больше походить на огромный концлагерь, где издевательства и боль шли не от людей в форме, а от бушующей природы, которая обозлилась на всех обитателей этих бетонных коробок.

         Недалеко от жбанов, которые находились рядом с подъездом, лежал несчастный бродяга. Он не скукожился в позе эмбриона, пытаясь сохранить тепло, а просто лежал на боку, мирно склонив голову. Из одежды на нём было лишь чёрное, стеганое пальто, рванные, грязные джинсы, шапка-ушанка с огромной дыркой в боку и ужасно грязные ботинки. Это скромное тряпьё не уберегло бродягу от сонной смерти, кою ледяной ветер предоставлял всем, кто не был способен яростно сопротивляться его злости.

         Пройдя быстрым шагом пару улиц, Макс услышал, как зазвонил телефон. Мелодия звонка врезалась в уши  и трезвонила ещё секунд десять, пока он не решился поднять трубку. Его угнетал тот факт, что придётся вытащить руку из кармана и держать её на холоде.  

         Дрожащим голосом Макс выговорил:

-Алло!

-Максимка, привет дорогой. Мы сегодня увидимся?

-Зайчик, я сейчас на морозе, иду домой. Давай, я приду, тогда поговорим?

-А, хорошо Максимка. Положи пожалуйста деньги на счёт. Я тебе потом отдам.

-Хорошо, Кать.

-Спасибо дорогой. Люблю тебя.

-А я тебя. Пока.

-Удачи. Не простудись, смотри.

-Ага. Я постараюсь.

         Положив телефон и засунув обратно руку в карман, Макс улыбнулся. Теперь он не считал, что проиграл. Даже в такую холодную пору его согревали слова любимой. Приятный, немного детский голос. Вот и всё, в чём он сейчас нуждался. Он знал, что она ждёт его, думает о нём.

         А тем временем ветер стал слабее, словно почувствовав, что против него ставят такую силу, как любовь. Но всё это было не больше, чем обман. Холод давал передышку, но лишь для того, что бы через некоторое время разрушить все надежды, и с новой, ледяной силой набросится на своих жертв.

         Время неумолимо двигалось к вечеру. Тучи над головой будто наливались чернью, и окружающее серое пространство заполняли частички темноты. Сумерки неистово поглощали всё и вся, давя своим напором на улицы города. Зажглись фонари. Город потихоньку кутался в тёмное одеяло.

         Макс прошёл ещё несколько кварталов, стуча зубами, и мысля только о теплоте. Попадись ему хоть какой-нибудь магазинчик, хоть какая-нибудь столовая, он бы согрелся, но нет: единственная аптека в этом районе была закрыта, а магазин с продуктами вообще не попадался ему на пути. В этой части города вообще мало чего было полезного.

         Здесь жила бабушка Макса, которая попросила его помочь по дому: вымыть полы, пропылесосить и т.п. Он с не охотой согласился, но после уборки, после долгих и томительных часов генеральной реставрации, бабуля преподнесла ему огромный сюрприз. Фотоаппарат, который Максим желал с 17 лет. Новейший зеркальный фотоаппарат, стоимость которого, была выше её трёх пенсий. На вопрос, откуда у неё столько денег, она ответила коротко и ясно - "Какая разница? Главное, что он теперь твой”

         На улице, по которой шёл Максим, через дорогу, рядом с огромным, обветшалым зданием, стоял терминал оплаты. Вспомнив о просьбе своей девушки, Макс перебежал дорогу, на которой машин практически не было, и достал бумажник из заднего кармана джинсов.

         Пальцы, которые он не чувствовал, шарили по бумажнику и никак не могли отстегнуть пуговичку. Максим пытался снова и снова, но пальцы его не слушались.

Он готов был закричать от злости, когда из открытого подъезда, того самого обветшалого дома, рядом с которым находился терминал, донеслись тревожные звуки. Буд-то что-то громко упало и разбилось. Шум эхом резонировал от стен окружающих домов. Разрезав тишину быстро и яростно, он так же быстро перестал существовать.

         Но как? Какой громкий должен быть звук, что бы сотворить такое эхо? Макс обернулся. Никто, ни один человек, из редких прохожих, не отреагировал, ни одна живая душа не выглянула из окна стоящих домов.

         "Неужто все оглохли” – пронеслось у Макса в голове.

         Дрожа от холода, но снедающий любопытством он подошёл к дверям подъезда. Снаружи они были чистыми, вымытыми и покрашенными в белый цвет. Но внутри краска вся облезла, дерево прогнило, кое-где виднелась кровь. Чуть поодаль от них лежал всевозможный мусор, тряпки, бутылки. Дальше трёх метров ничего не было видно, в глубине густилась тьма. Противная и липкая. Даже стоя на улице, Макс почувствовал запах пыли, грязи и пота.

         Если никто не слышал этого шума, выходит, ему всё это почудилось. Всё это было лишь в его голове.

         Если так, то это очень скверно. Максу не хотелось осознавать, что он немного с приветом. Ужасно. Если он не найдёт причину этого шума, то будет до конца своих дней думать о себе как о чокнутом. Такая перспектива его не устраивала. Конечно, во всей этой "ахинее” преобладало обыкновенное любопытство.

         Всё ещё дрожа от холода, но с твёрдой поступью, Макс шагнул во мрак подъезда.

         Зайдя внутрь, у Макса появились два противоречивых чувства: здесь, в подъезде, даже не смотря на разбитое огромное окно, через осколки которого гулял ветер, было тепло, но смрад забивался в нос и вызвал рвотный рефлекс. И хорошо, и не очень. Пальцы понемногу согрелись и, прикрыв рукой нос, который тоже понемногу "оттаивал”, он прошёл к широкой лестнице, ведущей на площадку к окну.

         Квартир не было, по крайней мере, дверей от них. На площадке, перед лестницей, слева был вход в подвал. Ступени были завалены хламом, тряпьём и остальным мусором. Лёгкий запах гнили здесь перемешивался с остальным зловонием этого места, создавая своеобразный кисло-сладкий коктейль из противно-приторных ароматов.

         Высокий, почти в пять метров потолок облупился, трещины отчётливо вырисовывали узор на его белёсом теле. От этого места у Максима встали волосы дыбом, хотя он находился здесь не более пяти минут. Что же говорить о тех, кому приходится жить в таких трущобах. Правильно сказал писатель Михаил Зощенко: "Человек не блоха – ко всему может привыкнуть”

        На улице уже совсем стемнело, и лишь фонари тускло освещали здешние улицы. Их свет был настолько мал, что не мог разогнать темноту в глубине подъезда. Здесь, возле лестницы не было лампочек, только на площадке, у окна горел блеклый, цвета мочи, свет.                                                Максим вспотел. И совсем не оттого, что внутри было теплее, чем снаружи. Он стоял посреди мрачного, грязного подъезда, в полной темноте, слушая, как учащается ритм его сердца.

         Посмеявшись в душе над своей глупой трусостью и всё ещё терзаемый любопытством, он вздохнул и зашагал вверх по лестнице. Весь его путь шаги гулко резонировали о стены, заполняя пространство, и поднявшись к окну, перестали его преследовать. Стало тихо.

         Мгновенье спустя, снизу донеся звук. Будто кто-то…вздохнул. Макс обернулся. От страха, он сжал челюсти и вгляделся в темноту. Ничего и никого. Через секунду вздох повторился, но в этот раз он был гораздо громче, и этого было достаточно, что бы Макс понял  - это его вздох. Та же интонация, что и несколько секунд назад, тот же вздох через нос, на который  ему делали операцию в десять лет, последствием чего, был  гортанный звук.

         Будто бы в подтверждение этой догадки, звук повторился снова. На этот раз с такой силой, что ушёл в пустоту только через пару секунд после кончины. Эхо впитывалось в ушные раковины, сопротивляясь законам природы, будто желая звучать в пространстве вечно и не покидать его пределы.

         Несмотря на то, что сквозь разбитое окно сновал холодный ветер, лоб Макс покрылся испариной, а на ладонях выступил холодный пот. В голове бурлили поток неясных, абстрактных мыслей, вперемешку с постоянным повторяющимся вздохом. Казалось, ещё чуточку и мозг откажется выполнять работу, жалуясь на то, что помимо основных функций ему ещё нужно держать хозяина в трезвом уме.

         Весь спектакль закончился быстро, так же как и начался. Вздохи стихли. Озираясь по сторонам, со взглядом непонимания и частичкой паники, Макс понял, что это ненужная экспедиция, и вообще глупое занятие - искать подтверждение, что ты не сумасшедший. Если начинаешь -  тогда мирись с тем, что в тебе уже кроются задатки того, что желаешь опровергнуть.

         Можно много рассуждать на тему, почему Макс предпочёл покинуть это гиблое место, но как он не пытался завуалировать правду, она сияла монолитом, на котором был выгравирован огромными буквами ответ – он банально испугался. Непонятного, необъяснимого явления, шума, вздоха. Теперь он не смеялся над собой. Он себя жалел. Испугался, неизвестно чего. Испугался, как маленький мальчик неведомого чудовища под кроватью, которого никогда и не видел. С таким гнусными мыслями он спустился вниз, всё ещё озираясь по сторонам, но во мраке ничего не видя и направился к выходу быстрым шагами.

         Возле дверей он остановился и решил сделать свой первый фотоснимок именно здесь. Достав фотоаппарат, он включил его и, не выбирая режим, и не устанавливая никаких настроек, просто нажал на кнопку. Фотографирование грязи и убогости подъезда произошло без вспышки.

         Поспешно выключив фотоаппарат и засунув его в карман, Макс резво развернулся и вышел прочь, не подозревая, что там, в глубине, за ним очень пристально наблюдали.

         В такой вечерни час - пол десятого - эту часть города много что тревожило, но не в такую холодину. Снующие, в поисках наживы в тёплые деньки, подростки и бедолаги с непоправимой криминальной судьбой сидели в своих квартирах, закутках, подвалах не желая соваться на территорию ледяного хищника. На улицах не было видно ни одного прохожего, но при этом они не были пусты – их полностью заполняла густая тишина.

Иногда, по дороге с рёвом проносились машины, летя по сонным кварталам, не давая им спать. Но разрез в теле атмосферы спального района быстро заживал, и в тёмных дворах и улочках снова звучала мелодия без нот.

         Воздух был по-прежнему ледяной, но ветер уже не завывал и не терзал бедных путников. Он, казалось, как и все, решил набраться сил на следующий день и лёг спать.

Как бы там ни было, Макса не сильно обратил внимание на перемену в погоде. Его мысли были сконцентрированы на физической усталости и боли в мочегонном канале. Сначала, после выхода из подъезда, боль была терпимой, но вскоре она стала всё сильнее напоминать о себе. Ужасно хотелось в туалет, но поблизости не было ничего похожего на кустики или деревце в тени. Да и разумно ли при такой холодине мочится прям на улице?

Максу ничего не оставалось, как терпеть боль, и ждать автобуса на остановке.

         Присев на старую лавочку, где, словно яичная скорлупа, хлопьями слетала засохшая краска, Максим решил обдумать, что же всё-таки произошло в том подъезде. Неужели он слышал свой собственный вздох? Или ему это показалось? Нет, он уверен – на первом этаже никого не было. Кроме него – никого. Обхватив голову руками, он попытался осознать – как могло эхо столь рьяно и самопроизвольно повыситься в звучании. Отголоски противного сипения до сих пор блуждали призраками в его голове.

         Подъехал небольшой автобус. Его ржавые двери со скрипом открылись, приглашая внутрь заплёванного, исписанного фломастером салона. Сонный водитель бесчувственным взглядом упёрся в даль дороги, освещаемую редкими фонарями. Его глаза говорили - хоть он был в тепле, он тоже мечтал оказаться дома, с горячей чашкой кофе, чая или просто тёплой воды. Серость этих дней, без сомнения, затронула всех жителей этого города.

         Переулки, кварталы, улицы - в приглушённом свете люминесцентных ламп, освещающих круглосуточные магазины, они выглядели, как меланхоличные сновидения художника – наркомана в период полного забвения. Грязные трущобы, паршивые дворики, со своими мрачными историями, районы, застроенные сплошь обычными серыми пятиэтажками - всё это не столько приводило в уныние, сколько умерщвляло желание верить во что-то светлое и чистое, как снаружи, так и внутри. Были, конечно, и застроенные массивы в центре – девятиэтажные, элитные комплексы выглядели солиднее,    чем "младшие братья”, от них веяло силой и надеждой. Но, увы, от них только веяло. Это всё равно не приносило людям спокойствия. Пресные, с чёрствыми душами, жители ощущали, как город день ото дня забирает у них желание жить. Среди серых стен угасали стремления к лучшей жизни и на улицах появлялись новые художники – наркоманы, рисующие свою смерть в ярких всполохах мечтаний и грёз.

         Максима клонило в сон. Он слишком много сегодня пережил, и после холода улицы теплота автобуса показалась ему блаженной, хотя на самом деле было теплее лишь на несколько градусов. Тем не менее, он поддался этой уютной, обволакивающей приятности. Голова его склонилась на бок, глаза плавно закрылись, и разум тут же очутился во сне. 

         Ярко-красные сполохи мчались перед глазами с огромной скоростью, превращаясь в уродливую светло-багровую кляксу. Ледяной пот выступил на лбу, ладони словно облили холодной водой. Хватая ртом воздух, Макс отчаянно вертел головой, но голоса, забившиеся ему внутрь черепа, не смолкали. Они твердили одно: "приди”. Дрожь пробирала тело, казалось, что у Макса эпилептический припадок.

         "Бежать”. Мысль пронзила мозг, как молния пронзает тёмное небо – до того ясной и разумной она была. Нужно убегать как можно дальше от этого ада, в котором он только что-то побывал, нужно бежать и не оглядываться, преодолевая самые свирепые бури и штормы. Единственное, о чём сейчас мечтал Максим – забиться в кровать, накрыться одеялом, и заснуть, что бы проснувшись убедиться, что это был всего лишь сон.