Моё имя Артос, по крайней мере, сколько я себя помню, меня всегда так называли. Красивое имя, благородное имя, имя, которое дают выдающимся людям. Ха! Насмешка судьбы или шутка какого-то дурака, окрестившего так меня в детстве. Я не был ни богачом, ни аристократом, ни магом. Да никем я не был! Моим домом была сточная канава, а едой те отбросы, которые там иногда появлялись. Что я сделал плохого? Чем заслужил такое обращение? Я нашел ответы на эти вопросы немного позже, когда в возрасте шести лет попал в бродячий цирк. Попал это, конечно, громко сказано. Меня никто и брать то не хотел, сам прибился еле живой. Старый клоун сжалился надо мной и принес поесть. Отмыл, пригрел, прикормил. Наверное, это он и окрестил меня благородным именем. Не знаю, но с тех пор у меня появился дом. Не скажу, что было сладко. Хозяин цирка каждый день порол меня. Иногда за дело, иногда просто так. Даже тогда, когда я стал полезным. Меня взяли к себе акробаты и кое-чему научили. Для ребенка не было большой сложностью поразить публику, пройдя по канату на руках или прыгнув через горящий обруч. Но эта старая сволочь меня как будто невзлюбила. И поэтому в цирке я не прижился. В одну прекрасную тёмную ночь спустя шесть долгих лет я ушёл, прирезав напоследок ублюдка-хозяина. Думаю, все цирковые вздохнули на утро спокойно. Хотя… Чего уж врать, деньги цирка я тоже унёс с собой.

Мне было тогда всего двенадцать лет, но жизнь уже многому меня научила. И в первую очередь – осторожности. Поэтому, не долго думая, я припрятал награбленное в укромном месте, а сам направился в ближайшее селение. Словом, жизнь в провинции меня не вдохновила. Тут не любили чужих и бездомных, таких как я. Эти люди ценили труд, а мне трудиться было неохота. Слишком уж не по душе мне пришлось это занятие. Вот я и не стал испытывать судьбу: прикупил одежду, немного еды и ушел. Мои ноги понесли меня прочь от селения к тому месту, которое казалось мне более подходящим, в Казамир. В столице Келла я был всего раз, и то, когда ещё очень мало смыслил в жизни. Но мне понравилось. Могучий город поразил воображение ребёнка своими мощеными улицами, резными фасадами каменных домов, аллеями и парками, дворцами с колоннами до небес. Даже городская стена была чистым произведением искусства, хотя не теряла при этом своего первоначального назначения, внушая ужас любому врагу. Ибо без ужаса смотреть на эти непреодолимые укрепления не смогла бы ни одна армия. Это место было как раз по мне….

… - Артос, проснись.

Я открыл глаза. Как обычно, беззвучно. Мое тело было настолько привычно к таким пробуждениям, что не шевельнулась ни одна мышца. Только веки.

- Готов.

Мы приготовились. Засада была организована очень искусно. Наши тела лежали в небольших ямах под прочными настилами из плетеных веток и сучьев. Сверху все это великолепие было прикрыто ворохом осенней листвы. За сутки, которые мы пролежали тут, её навалило столько, что обнаружить укрытие теперь было бы большой проблемой для постороннего человека. На это мы и рассчитывали. Наш расчет был верен во всем. Караван, которого мы ждали, просто не мог остановиться на привал в другом месте. Спустившись с перевала, он должен был сначала преодолеть пустые и опасные предгорья. Там они не стали бы останавливаться ни за что на свете. А к вечеру дорога должна была привести их сюда, в небольшую рощу. Дальше пойдут леса, в которых тоже, отнюдь, не безопасно, поэтому они остановятся тут, где есть и чистое озеро, и такая удобная поляна, и никаких врагов. В последнем, правда, они ошибались.

Ночь пришла быстро, как всегда случается с наступлением холодов. Охранники расселись у трех костров по периметру лагеря, не подозревая, что враг спокойно лежит под одной из телег каравана, скрытый хитрым настилом и листвой. Костер в центре лагеря вскоре прогорел и теперь тлел, давая лишь малую толику света.  Я выглянул из укрытия и усмехнулся – работа обещала быть лёгкой. Секундой позже мы с Гримтом выбрались из укрытия. Шорох листьев и отодвигаемого настила слился с окружающими нас звуками ночного леса, а темнота скрыла чёрные накидки, под которыми притаилось холодная сталь клинков, вымазанная сажей.

Гримт бесшумной тенью юркнул вправо к палаткам. Я же, как и было уговорено, пошел налево к кострам. Мне не нравилось убивать спящих. Не то, чтобы совесть не позволяла или мораль, просто спящие умирают как-то неинтересно. Трудно понять спит человек дальше или уже погрузился в вечный холод загробного мира. Не люблю резать спящих.

Двух охранников у первого костра я убил, даже не приближаясь. Отравленные иглы из моего игломёта сделали своё дело бесшумно и быстро. У второго костра пришлось размяться, удавив отошедшего отлить в кусты охранника стальной нитью. Хорошая штука, кстати. Работа горных мастеров. Второго я заколол, подкравшись сзади. Зажал ему рот и медленно, не торопясь, провернул кинжал у него в горле. А третий костёр… он меня разочаровал. Тут охрана спала, привалившись спинами  друг к другу. Одного удара тонким стальным прутом хватило, чтобы пронзить сердца обоих. А вот это уже мое собственное изобретение. Куда удобнее, чем таскать с собой копье или меч, к тому же, можно и метнуть, если понадобиться.

Из тени к костру вышел Гримт. Знал я его совсем немного: парень неплохой, но уж больно падкий на лёгкую добычу. С ним я сразу решил держать ухо востро.

- Готово?

- Да, - Гримт держал в руке окровавленный кинжал. – Всё не унесём.

Я поморщился. Не за этим хламом мы пришли.

- Ребёнок мёртв?

- Да.

- Тогда берём золото, украшения и уходим.

- Постой… Но ведь тут в обозе товаров на…

Вот зануда. Придётся второй раз штырь от крови обтирать. Склонившись над телом Гримта, я вытащил из его груди своё оружие. Может хоть что-то полезное с него станется? Я присел рядом и обыскал труп. Пояс с деньгами, пара мифриловых ножей, ещё какое-то барахло – всё это мало меня интересовало. А вот пластинка из чёрного как ночь Мирита с вырезанной на ней руной была куда как интереснее.

В свои двадцать два года я уже давно понял цену вещам. Эта вещица могла стоить куда больше чем весь караван, и у меня были знакомые, которые с радостью купят такой товар. Но что такое деньги? Я ухмыльнулся. Деньги давно стали мерилом жизни в этом мире. Когда-то мне казалось иначе, но после того как на чаши весов легли стопка денег и человеческая жизнь – весы прогнулись в пользу блестящих золотых кругляшек. С тех пор я знаю цену вещам. И с тех самых пор я хочу умереть.