День четвертый.

Ощущать весь мир своей огромной золотой клеткой.
Метаться из угла в угол квартиры, пытаясь придумать, что можно сделать, чтобы занять свой воспаленный мозг.
Ах да, еще страдать. Много страдать.
Покончив с расписанием дня, я, старательно выполняя пункты этого расписания, мог бы заступить на вахту Самого Важного Человека на планете.
Щелкаю кнопкой записи, мне надо выговориться. Говорить со стеной - не самое завлекательное занятие, поэтому куда приятней представить себе, что эти записи останутся после всего.
Как хреновы рудименты этого мира.
Я мог бы рассказать, каково мне.
Мне дерьмово, мать вашу. Нравится? Все равно? Вот, и мне все равно.
Наверное, это хорошо, что всем все равно. Ваша жалость меня бы убила быстрее, чем мой рак.
Жалейте лучше себя, вам с этим еще жить. А я схожу лучше за едой, чтобы не умереть раньше времени от голода.

Вы знаете, что такое пытки?
Выходить на улицу днем, когда сверкает солнце и на улице ранняя осень - вот, что такое пытки. Когда проходишь стадию саможаления, когда перестаешь жалеть, что ты больше не увидишь ничего хорошего в этом мире, что видят другие люди - плавающих уток в пруду, мимо которого я сейчас прохожу, солнце, траву и улыбки других людей. Именно тогда начинается самое паскудное.
Я вижу куски, выдранные с корнями из моего мозга. То, что обычно спускается на тормозах. Все эти мусорные кучи сознания, что вы не замечаете. Я вижу, как улыбающееся лицо, повернувшись ко мне, преобразует эти чертовы метаморфозы.
Растерянность, отвращение, отстранение.
Ублюдки, вы пародия на самих себя в моих глазах. Я с огромным удовлетворением истребил бы вас всех, каким-нибудь изощренным способом эстета, по очереди, всех к северу от экватора.
Жаль, но у меня нет на это времени.
И мне слишком все равно.
Сгущая краски, можно добиться в результате только одного цвета, и он далеко не радостный, как говорят пустоголовые имбецилы. Грязно-серая масса, помноженная на безысходность и ваши сраные реакции.
Мне все равно. Я беру пачку молока, обогащенного витаминами, две пачки спагетти, пинту соуса чили и шестьдесят блистеров обезболивающего. Смотрю на очередного любопытного. Ему интересен угрюмый тип, который прислонил маленькую коробочку ко рту и шепчет в нее. Долго смотрю на него в ответ. Любопытство быстро сдает позиции и он отводит взгляд.
Гори в аду, парень.
Я говорю тихо, но он услышал. Взглянул еще раз, удивленно-испуганными глазами. И отошел, от греха.
Да, детка, я буйный. Берегись.
Иду к кассе, вливаюсь в беспокойную очередь.
Мне нравится эта кассирша. Ей абсолютно все равно, кто перед ней встанет и даст деньги, рассчитываясь за покупки, пропущенные через лазер сканера. Пусть будет хоть снежный человек. Если, конечно, от него не смердит дешевым алкоголем, и он не орет на автоматы по продаже сигарет. Тогда она отвлечется от своих незамысловатых дел, чтобы просто позвать менеджера. Что будет дальше - её абсолютно не беспокоит.
Автоматически царапнув ногтями по пластиковому блюдечку для денег, она вопросительно подняла наконец-то глаза на меня.
Я стоял, держа в застывшей руке зажатые купюры.
Сейчас она была без своей картонки томатного сока, но все равно не узнать её было нельзя.
Быстро кладу деньги на блюдце, беру пакет деревянными пальцами.
Легкими шагами и тяжелым грузом на рассудке я спешно оставляю двери магазина за спиной.

В глаза вгрызается солнце, ослепший, я прохожу по инерции несколько шагов и замираю неподвижно. Мимо, держась поодаль, курсируют люди. Параллельные линии не пересекаются, а я не пересекался ни с кем, кроме своей паранойи и тяжко подавляемой внутри истерики. Как затухающая нить кардиограммы, эта падаль норовила слиться со мной воедино.

Интересно, как она живет с этим. Мысль цепляется за неё, но, прежде чем она успела пустить корни в моем мозгу, я беспощадно сжигаю почву для укоренения.

Мне плевать. И ведь действительно, мне плевать.

..

Это очень неприятно.

Моя собранность трещит по швам.  Вот, я говорил! Чуть не наступил на собаку. Что за дерьмо, а?.

Нужно чем-нибудь заняться. Нужно не забывать. Мать вашу, ну зачем..

На всякий случай, я вырвал из диктофона батарейки.

День пятый.

Наверное, я выпил слишком много кофе за все то время, пока безрадостно встречал рассвет.

Самое скучное занятие на свете, когда не спится. Но заняться больше было нечем.

Болит сердце.

Пожалуй, больше, чем обычно. Когда приступы особо сильные, я даже немного пошатываюсь от боли, хватаюсь попеременно за подоконник, дверцу холодильника, стену.

Дерьмовое утро дерьмового дня.

Такое настроение не покидает меня слишком давно, так что у меня было достаточно времени немного к нему привыкнуть.

Погода стоит прекрасная.

Наверное, это ирония.

Слишком рано для спешащих на работу.

Тихо.

Допив очередную кружку кофе и мимоходом плюнув за окно, прямо в эту сочащуюся своей безмятежностью картину, я ковыляю на кухню.

Наливаю воду, ставлю кастрюлю, щелкаю искровиком газовой плиты.

Будем пировать.

ЧТОБ ВАС ВСЕХ ОБ АСФАЛЬТ

Я усмехаюсь и тянусь к банке кофе, но очередная серия тычков невидимыми иглами меня останавливает.

Да, точно, я выпил слишком много кофе. Надо переходить на чай.

Нет, это правда смешно. Как будто весь мир задался целью донести до меня одну простую мысль.

Убей себя наконец. Это будет продолжаться до самой смерти, так что смысла в этом нет никакого вообще. Валяй, докажи, что ты не трус.

Застываю памятником имени себя самого.

Нет, это определенно не может так продолжаться.

Я молился, чтобы что-то проихошло. Окружающая меня клетка сознания сжималась.

Что-нибудь.

Мне нужно чем-то заняться. Иначе я просто свихнусь.

Выйти на улицу,

на эту счастливую, безмятежную, оптимистичную, спокойную

улицу?

Мне легче разбить голову об стол и проваляться весь день

без сознания, в крови, со сломанным носом,

но дома.

Самое паскудное заключается в том, что я чувствую.

Внутри – хорошо. Снаружи – плохо.

Я чувствую, что эти границы начинают стираться.

Снилась третья мировая. Самый приятный сон за две недели.

Безысходность.

Наверное, мне стоит просто сдаться и перестать трепыхаться наконец. Но я не мог просто сидеть в кресле и ждать, пока случится «момент истины».

Подите вы с вашим моментом.

Я устало поднимаюсь, неуверенно задвигаю стул.

И тут меня пронимает. Схватив пальто, я выбегаю из дома.

Лучшая защита – нападение.

Две минуты напряженного быстрого шага. Глаза – в землю, за три метра перед собой. Осторожно, канализация.

Я пришел. Надеюсь, это нужная смена. Обвожу взглядом кассы.

Она. Да. Именно она.

Жду. Она должна немного освободиться, перед тем, как я подойду.

- Привет.

Взгляд равнодушных глаз. Так обычно смотрят на старую бабушкину мебель.

- Вам чем-то помочь?

..«Да! Мне помочь!»

- Я номер двадцать, - тихо говорю я. Глаза распахиваются шире, внутри как будто что-то разбивается.

Вот и кончилась твоя несокрушимость, детка.

- П-привет, - по ней неясно, рада ли она, или через секунду позовет охрану.

- Я подумал, может, ты захочешь поговорить.

Она молчит.

- Одному, как мне кажется, спокойно пережить это нельзя, - бросаю через плечо я. Уже по инерции.

Нет. Она не хочет. К черту все это. Меня ждет дома стол и несколько суток боли в сломанном носу.

- Эй, - она, кажется, окликает меня. Или все-таки охрану? Я ухожу.

- Эй. Двадцать, - я непроизвольно замираю на месте. Не хотел, но остановился. – Моя смена кончается в двенадцать. Заберешь меня отсюда? – она смотрит почти умоляюще.

Я киваю.

Я заберу её отсюда.

Судорожно вспоминаю, что есть из продуктов дома. Я слишком привык к спагетти и сухим завтракам, да и не годится кормить гостя этим.

Боже. Мысли из прошлой жизни. Забота о гостях.

Интересно, какой у неё номер?

Когда-то я неплохо готовил.

Почему я пошел купить продукты в другой магазин?..

Выглядит так, как будто мной руководит третье лицо. Ох уж это мне лицо.

Прохлада кондиционеров мягко коснулась меня, как будто призывая успокоиться. Обвожу взглядом прилавки. Что же это будет? Быть может, жаркое? Нет, слишком празднично. Что-то простое, но вкусное.

Мы же имеем право немного отдохнуть, так?

Решено, думаю я, останавливая свой взгляд на огромной индюшке. Очень эпично.

Пожилая женщина ловко ухватила индюшку и уволокла к кассе. Все это заняло не больше пяти секунд, я даже не успел выдохнуть.

Я был потрясен до глубины души, совершенно сбит с толку. Как будто выдернули нижнюю карту в карточном домике.

И что мне теперь делать, без индюшки?

И зачем такой маленькой старушке такая большая индюшка?..

Я рассмеялся, попытался вспомнить, когда в последний раз это делал. Не смог – и помрачнел опять.

Все еще усмехаясь по инерции, я подошел к другому холодильнику мясного отдела. Спустя несколько мгновений была избрана вполне заурядного вида курица, к которой я сразу почувствовал симпатию.

Не волнуйся, я обещаю, что сделаю тебя очень вкусной. По крайней мере, это я могу сделать.

Вдвоем с птицой, мы идем мимо кричаще желтых апельсинов, мимо бесконечных бутылок с водой, мимо неясных баночек и коробочек.

Глазу не за что зацепиться и мы просто идем.

Немного изображаем из себя гурманов. Стоим, хмуримся, выбираем вино. Наконец, после долгих мысленных пререканий, выбираем обычное полусладкое "Шардоне".

И идем к кассе.

Я учтиво кладу мою спутницу на резиновую ленту, ставлю рядом бутылку. И тут взгляд останавливается на том, что обычно находится у самых касс, вместе с шоколадками и жевательной резинкой.

Презервативы висят гроздями, своей сомнительной праздничностью навевая чудовищные рождественские картины в моем воспаленном мозгу.

Почему бы и нет.

Я возьму пачку ребристых и пачку классических.

Часы явно ополчились против меня, разогнав свой бег, будто компенсируя обычную свою сонливость. Торопливый шаг, я иду домой.

У меня в руках пакет. Я приду домой, напьюсь и трахну мою курицу. И зачем мне кто-то еще?

Ключи. Замок. Совместить. Результат.

Нужна сковорода. Черт. Когда я в последний раз вообще видел сковороду? Странно, куда она могла пропасть в замкнутом пространстве квартиры.

Мысль про сковороду я хорошо запомнил.

Именно после нее я упал в обморок.

И именно с нее я начал действовать. Курица, откинув сомнения и стыд, скинула свой пластик и натерлась чесноком и перцем. Разумеется, с моей помощью. Так как злополучная сковорода так и не была найдена, птица нашла свой дом в лице духовки, отпраздновав новоселье стаканом вина.

Закрыл духовку, задержав взгляд на циферблате наручных часов.

Подсчет времени. Проклятия. Сдерживание эмоций.

Какой простой алгоритм - жизнь.

Я стараюсь не думать, о чем мы будем говорить, о возможных повисших фраз. О максимально отдаленных друг от друга интересах. О не оправдавшихся надеждах. Я вообще стараюсь поменьше думать о чем-то, кроме того, что курица выйдет идеальной и лучшей в мире.

Жаль, не получается.

Я мялся у служебного выхода, докуривая пятую или шестую сигарету. В руках у меня был пакет, в котором лежала еще бутылка Шардоне и еще одна курица. Понимая, что початая бутылка вина на двоих заранее приговоренных людей это несерьезно, я подстраховался заодно и насчет курицы.

Периодически у каждого, наверное, возникает чувство, что он не понимает, что он делает, зачем и почему. У меня такое ощущение нереальности стойко держалось уже с неделю, так что я уже привык.

Закурил опять, понимая, что абсолютно не хочу курить. А еще вспоминая, не почудилось ли мне, что я должен кого-то тут ждать.

И нельзя сказать, что мне было все равно.