Короткое описание: Рассказ о скрытых возможностях человека. Про дедушку, который сам того не подозревая смог пересилить собственную смерть.
К своей старости Дед Ипат приближался спокойно. Никогда не боялся смерти от старости, не задумывался о ней всерьёз. Иногда его посещало такое неопределённое ощущение, будто её вовсе никогда не будет. Смерть именно как конец жизни он никогда не представлял. Он работал в канторе, зоотехником. Раньше ассенизатором, а потом зоотехником. К жизни относился уверенно, правильно, по-мужски спокойно. С этим ощущением он мальчишкой бегал босиком по пыльной дороге во время войны. С этим ощущением он выбрал себе в жены Ольгу, когда они вместе работали в поле. С этим ощущением фотографировался всей семьей уже с четырьмя детьми. С ним же и дожил до старости. Однако его уверенное спокойствие никак не помогло сохранить здоровье. Перед выходом на пенсию он сломал правую ногу. И потом она давала о себе знать какими-то постоянными реакциями на погоду, её крутило во сне. Потом появился сахарный диабет, боли в почках, ему сделали несколько операций. Где-то под восемьдесят помаленьку начал слепнуть, ходить с большим трудом, даже с палочкой. И в довершении всего ему вывели прямую кишку на живот. Все это вместе приковало его к креслу перед телевизором. Сначала это приносило даже некоторое удовольствие, бабка за ним ухаживала как сиделка. Дед Ипат мог передвигаться по квартире. Утром, встав с постели, шёл в ванную, тщательно долго умывался, брился, менял свои пакетики на животе. Затем волоча правую ногу, опираясь на костыль, как черепаха переносил своё тело на кухню. И так же долго, в основном опираясь только на руки, переносил все свои сто с чем-то килограмм на стул. Он был не толстый, в своё время высокий крупный деревенский мужик с тяжелой костью. Бабка всю жизнь уважала своего мужа. Именно уважала, а не любила. Ей вообще было почему-то несвойственно любить людей в большинстве своём, она мало кого любила, своего сына, самого младшего внука, родного брата…. И наверно даже её взрослые дочери не нашлись бы ещё кого-то назвать. Но уважение к мужу для неё было чем-то вроде дела женской чести, она это делала естественно, это было её призвание. Поэтому она каждое утро выставляла перед дедом тарелку с завтраком, без каких либо лишних эмоций. Дед некоторое время настраивался, что-то жевал пустым ртом. Иногда он между собой и столом ставил костыль, складывал на него руки и ничего не делал. Бабка садилась рядом к столу смотрела куда-то в раковину и ждала дальнейших его действий. Он, проведя рукой по подбородку говорил, будто вдруг продолжил прерванный разговор. -- Бабка, налей там… Бабка вздрагивала, быстро смотрела с укором и уже вставала -- Для чего? -- Давай! -- одергивал Дед, не терпя возражений. И бабка, достав откуда-то из шкафа бутылку с самогоном и крепко держа в руках, наливала полную чайную кружку. Все это происходило каждый день, но у бабки была странная привычка вести себя так, будто это случилось впервые. И никогда не уставала поворчать. Но если всё-таки отбросить некоторую надменность, Дед Ипат выключив телевизор и повернув голову в сторону окна, иногда задумывался о смерти. Задумывался не о том, в чём смысл жизни и смерти, для чего всё это. А просто представлял, как бы это могло выглядеть, фантазировал. В некоторых фантазиях иногда появляется неопределенный собеседник. Часто в таких вот метафизических вопросах у него как-то спонтанно возникала одноклассница его младшей дочери Света. Разговорчивая открытая девушка особо не обременяющая себя строгими моральными рамками. Только по этому, казалось, что именно ей больше всего подходят вот такие отвлеченные темы Если представить её в беседе с подружкой, на тему длинны юбки -- Ты, что это слишком нескромно! А Света пожимала плечами -- Скромно, не скромно, симпатично и ладно Примерно такое же представление было у Деда Ипата по поводу смерти -- Умирать, это же так страшно! А абстрактная Света пожимала плечами -- Страшно, не умирай В общем даже в его представлении всё выглядело как-то степенно без всякого смятения. Может быть, поэтому он совершенно спокойно относился к тому, что уже несколько лет его мир состоял только из трех составляющих: кровать, кухонный стол, телевизор. И старик как будто не понимал, почему это он должен думать, что за границы этих составляющих уже не выйдет никогда. А со временем исчезнут ещё и две, и останется только кровать. И таким образом Дед Ипат был всем вполне доволен. -- Бабка! –кричал он ей из кресла, а сам трогал пальцами пульт на журнальном столике, два своих любимых канала – Бабка! -- Чего!!! – резко вырывалось из кухни Затем недолгое молчание, и бабка подшаркивала тапочками к креслу, дед поворачивал голову в ее сторону. -- Налей там. -- Дед, ты, что с ума сошел. Выпил и хватит. Потом еще выпьешь. Нет надо нажраться. -- Бабка, ты мне перестань! – он даже пытался стучать кулаком по ручке кресла – налей, я сказал. Она цыкала -- О, Господи, когда это кончится… И она подносила ему чайную кружку небрежно, не боясь расплескать , и кусок мякоти белого хлеба, потому что жевать толком он тоже не мог. Дед в три-четыре глотка выпивал эту жидкость вкусом похожую на некую смесь резины и лекарства, впрочем, давно уже привыкший к ней и уже не замечавший этого вкуса. А дальше с ним начинало происходить совсем не то, что происходило раньше. Никаких намеков на какую-то радость, эйфорию и поднятие духа даже и близко не было. Скорее это было больше похоже на воспоминание по этим ощущениям. Срабатывал некий рефлекс, после принятия этой жидкости должно быть опьянение, оно приходило, но совершенно другое, старческое морщинистое и чахлое. Поэтому всегда при мыслях об этом опьянении деда Ипата посещало некое сожаление о чем-то уже больше никогда недостижимом. Хотя как сожаление он его не осознавал, он просто чувствовал некоторый дискомфорт в воспоминании. И опустив подбородок на грудь, потупившимся взглядом смотрел в телевизор.
Зимой, когда закончились все праздники дед Ипат некоторое время не пил. Они сидели с бабкой в креслах перед телевизором. В доме было покойно и уютно и в воздухе еще витали какие-то остатки радости от рождества, как будто они вместе со школьниками были на каникулах. К ним приехал очень серьезный гость. -- Здравствуйте, Ипат Григорьевич здесь живет? я писатель, я хотел бы задать несколько вопросов. Я пишу книгу о войне. Моя фамилия Бакачан. Я знаю, что вы во время войны работали в совхозе. Гостя пригласили в зал, дед, конечно же, предложил выпить. -- Нет, нет, я так сказать на работе не пью. Я здесь не за этим. По сколько вам и супруге было лет? -- Ольга старше меня на два года. Она двадцать восьмого, а я тридцатого, я еще пацаненком, землю боронили на быках…. -- А расскажите что-нибудь, что больше всего отложилось в вашей памяти из тех тяжелых лет? -- Да я даже не знаю, ничего такого особенного не вспоминается сейчас, работали все. -- Ну, какое-нибудь самое яркое событие -- Ну, помню, мать болела, сильно не голодали, так-то ничего такого, вот на ум приходит такое воспоминание, если конечно интересно… -- Да, да… -- Когда война началась, я стоял возле забора, вечером коров гнали, старшая сестра пошла за коровой, смотрю, быстро назад вернулась и кричит мне «Патька, война началась!». Помню, все на площади собрались, и директор совхоза с трибуны речь говорит. Я уже сейчас дословно речь не помню, но вот в конце хорошо запомнился такой момент, говорит, у нас же с Германией был договор заключен о не нападении, а Гитлер нарушил договор, вот он в конце что-то о нарушении; и в конце еще добавил, как сейчас помню « Адольф Иванович Гитлер – свинья!» -- Дед Ипат усмехнулся деловито – что свинья это-то понятно, а вот почему Иванович? – и опять усмехнулся. -- А, вы сами как думаете? -- Ну, как? Директор совхоза же он же не может просто сказать Гитлер, ему нужно официально, а отчества он не знает, ну вот он по деревенской простоте, ну понимаете… Бакачан всё так и написал в своей книге, ничего не изменив.
В начале лета утром дед сказал -- Сегодня сон приснился, помнишь, пруд был на старом отделении, будто мы с сестрой пошли на пруд, она говорит, я помыться хочу, а ты посторожишь. И будто мы подходим, смотрим, и тут ветер начинается и вот будто на поверхности воды как два потока скручиваются вроде воронок, и я смотрю и вижу восьмёрку… восьмёрка - август, значит, помру наверно в августе. Бабка напряглась, ничего не сказала, ушла на кухню. В августе было несколько дней рождений. Девятого у зятя. Четырнадцатого у внука, они жили в соседнем городе. А двадцать третьего у предпоследней дочери Ирины. Двадцать второго дед Ипат с утра не вставал с кровати. Он чувствовал непреодолимое бессилие. И нельзя сказать, что у него не возникало никаких желаний позавтракать, посмотреть телевизор, но теперь, как будто от этих желаний можно было отказаться. Как будто появилось что-то такое важнее этих желаний. Иногда он проваливался в светло-серую (потому что был день) дремоту, но в ней было какое-то неспокойное неприятное волнение, будто предстояло страшное событие вроде визита к следователю, где ты в качестве подозреваемого. Искать причины возникновения этого волнения было, конечно, бессмысленно. Попробуй, разберись в этих душевных дебрях. И бессмысленно именно потому, что истинной правды всё равно не узнаешь. Это было понятно как-то само собой, поэтому дед Ипат подумал, что все чувства исходят из мозга и души. Когда волнуешься, и все вокруг кажется слегка взъерошенным. Взять просто выключить в человеке это волнение стать совершенно хладнокровным и мир будет таким же. Внешний мир, по сути, безлик, он принимает то качество, какое мы хотим ему придавать. Что же это за свойство такое в сознании человека, какая-то фантастически волшебная субстанция, которая сама из себя создает человека, его характер, эмоции, желания, пол. Чуть приоткрыв глаза, он смотрел на белую шторку. Шторка была старой с катышками и зелено коричневым рисунком стебля и листьев. Она висела здесь уже лет сорок, он настолько привык к ней, что теперь, вновь увидев ее, она представилась неестественно чужой. Дед сразу же понял, в нем рождается что-то новое, чужеродное. Словно там внутри его сознания этой фантастической субстанции сквозь невидимую оболочку стало просачиваться что-то постороннее из внешней холодной вселенной. Словно это не он, а вселенная смотрела его глазами. Но, такое холодное просветление скоро проходило. В голову вновь приходили старческие мысли, и дед снова проваливался в дремоту. В таком полузабытьи он пролежал часов до шести вечера. Потом ему стало плохо. Тошнота ощущалась во всем теле, при закрывании глаз веки начинали сильно дрожать, сознание как будто расслаивалось на несколько я, и пульс в этом круговороте начинал усиливаться. Постепенно тошнота перерождалась в нечто другое более сильное и словно волной накрывала всё, чего сознание уже не могло выносить. Такие волны повторились несколько раз и дед испугался. -- Бабка! – крикнул он один раз, но его никто не услышал. -- Бабка!!! Она пришла. -- Чего, дед? -- Бабка плохо мне, не могу, умираю… -- Что плохо? – Она взяла его за руку и заплакала – ой, дед…что плохо? Что делать? Может врача вызвать? -- Да вызови. – когда он говорил губы его почти не шевелились. Бабка, осунувшись и сильно покачиваясь из стороны в сторону почапала к телефону. Время приблизилось к девяти вечера, поэтому в больнице была только дежурная медсестра, она пришла минут через двадцать после звонка. Большая, крупная, надменная девушка, она не разуваясь, только скинув на плечи шаль, прошла в спальню -- Что у вас? Она села на стул -- Вот деду плохо, сегодня целый день не вставал, вечером я смотрю желтеть уже начал – Бабка шмыгнула носом и опять заплакала – говорит совсем плохо, помирает Медсестра как-то недовольно достала аппарат и смерила деду давление. Бабка подумала, что она не стала разуваться не, потому что так торопилась к больному, а видимо надеялась быстро уйти. -- Хорошо, я поставлю укол Бабка решила, что ей противны старики Она была из того сорта людей, которые всегда и везде предпочитают чувствовать себя хозяевами жизни. И сейчас она по-хозяйски решила, что старик безнадежен. Но укол почему-то не помог. Дед долго и терпеливо ждал облегчения, но его всё не было. Сначала прошло полтора часа, потом два. Вся окружающая обстановка тоже казалась больной. Стены начинали казаться очень тонкими, сделанными, будто из картона, словно он лежал внутри китайского домика нечто вроде пагоды. И лицо бабки походило на китайскую старушенцию, которая почему-то ехидно улыбалась, тянулась к нему и пыталась чем-то похожим толи на тапок, толи на мухобойку может просто шлепнуть его игриво, а может отогнать назойливое насекомое. Но тут же прояснялось, что она держала в руках пол литровую баночку с прозрачной жидкостью. При прямом взгляде становилось понятно, что жидкость не прозрачная, а коричневая. Какой-то настой по старушечьим рецептам. Бабка совала в рот столовую ложку. -- Глотни, глотни Вкус приходил медленно не сразу, но вместе с тем казался неожиданным, словно уже давно забытым. Ему показалось, что от бабки сильно пахнет куриным пометом. От нее и раньше пахло не только куриным, и свиным и коровьим и различными запахами, когда она возвращалась из сарая, но теперь запах показался слишком близким, словно он и был в курятнике. А возможно усилилось обоняние. И снова его дух окунулся в тошноту. -- Это я виновата, дед…. -- Бабка и плакать то толком уже не могла, давилась слезами, и периодически её нутро дергалось, словно она икала. Не зная, куда себя девать, прошла в другой конец комнаты, что-то прибрала. В этот момент её лицо как-то по-женски естественно преобразилось. Предчувствуя потерю близкого человека, женщины иногда как бы скидывают с себя житейский налет, который только скрывает их истинную красоту, становятся беззащитными и словно чище. Прошло еще около часа, легче не становилось. В какой-то момент дед открыл глаза, посмотрел мутным ничего не понимающим взглядом, хотел, по всей видимости, закашлять, но в горле что-то помешало, он только зафыркал губами, чуть покраснел, от слюней вздулось несколько пузырей. Бабка подумала, что он умирает, и громко завыла. -- Ой, ой, батюшки! Ой, Ой Дед, я её еще раз вызову. Всё с тем же надменным недовольством медсестра поставила второй укол. Они вдвоём смотрели на деда, потому как больше ничего и не оставалось, только смотреть. Даже о чем-то говорили, но смысл слов до бабки совсем не доходил. Из всего разговора она все-таки уловила несколько слов медсестры -- Какой смысл...? – и -- Бесполезно… И может быть до нее все-таки дошел смысл этих слов, а может она, просто не выдержала перенапряжения, бабка совсем разревелась и ушла в зал. Медсестра еще оставалась на стуле перед кроватью, протягивала правую руку, трогала лоб, но потом её уже не было. И может быть всё-таки помог укол, а может дед тоже устал, ему стало немного легче, и часа на полтора он уснул спокойным сном. Бабка словно почувствовала, когда он проснулся, снова села рядом на стул и поглаживала его по руке. -- Я позвонила Серёже, он сказал, найдет машину и скоро приедет. Самый старший внук Сергей жил в пригороде в тридцати километрах от их деревни, только сегодня вернулся из командировки, но к старикам он жил ближе всех остальных родственников. -- Бабка, завещание мы написали, я оставляю всё тебе, а ты землю и квартиру разделишь на четверых детей. -- Да Дед, завещание написали, я сделаю всё, как ты скажешь, но тебе еще рано думать об этом. -- Рано не рано, думать надо… И новый прилив тошноты охватил его, дед сразу почувствовал, что это серьезно. Бабка вскочила и опять заметалась по комнате. -- Ой, ой, ой!.... -- Бабка, открой форточку, душно… Он попытался стянуть с живота одеяло, но руки слишком слабо подчинялись, он даже не мог пальцами ухватить за край. Из-за шторы потянуло вечерней августовской теплотой, за какую-то долю секунды он подумал, что уже заранее соскучился по этим земным ощущениям, сейчас казавшимися безвозвратно потерянными, но такими родными. И постоянно назойливо мучило ощущение чего-то недоделанного, будто что-то еще недосказал или не напомнил. Он попытался произнести, но слова словно натолкнулись на какую-то преграду в горле, получилось нечто вроде схваток при родах, он дёрнулся, так что расширились испуганные глаза. Бабка взяла его за руку. -- Деееед… Затем рывок изнутри повторился еще раз. Третьего толчка не было, зрачки закатились, и веки безжизненно прикрыли их. Бабка зарыдала во весь голос. -- Ахахахаха…..Дееееееед – И она как сидела в полусогнутом состоянии пошла за соседкой. Только край одеяла крепко сжимала пожелтевшая ладонь…
-- Серёжа, Серёжа – Грудь деда покрывало одеяло, а сверху правая рука, он повернул голову к стене, в мыслях не укладывалось то, о чем они разговаривали. – Сам не знаю, что это было… перепады какие-то… ухудшение резкое… бабка врачиху два раза вызвала. Я же действительно думал уже с того света наблюдаю за всем происходящим. Сергей сидел на стуле перед кроватью, сложив руки на груди, и смотрел на деда -- Потом в себя прихожу, бабка ревет на плече у соседки…. -- Дед вздохнул – Ох-хо-хо… Я ведь по-настоящему умер, они уже про похороны решали… -- Организм переборол наверно. -- Наверно. -- Ладно, Дед, жить еще будешь – Сергей улыбнулся, он был в хорошем возбужденном настроении, оставшимся еще от поездки в командировку которое не очень стыковалось с едва не случившемся горем. Даже хотел предложить деду привезенное виски, бутылка которого лежала в сумке, но все-таки не стал. -- Как работа-то? -- Работа, как работа – Сергей отмахнулся – Нормально
Потом как-то бабки не было, дед выключил телевизор и сел на стул возле окна. В тишине. Слышно было деревенский шум. Он не такой как городской. В сущности всё то же самое, детские крики, разговоры взрослых, машины, двери, но городской шум ещё обволакивает гул остального города. В деревенском этого нет. В какой-то момент показалось, что в коридоре тихо шуршит пакетами бабка. Вернее только что шуршала, потому что самого шуршания слышно не было, а лишь только присутствие его. Уйдя в свои мысли, дед и не заметил, как она пришла, но спустя полторы минуты он понял, что бабки там нет. Даже появился страх, как в детстве. В детстве всегда хочется стать спиной к стене, что бы, кто-нибудь не напал сзади. Сейчас так быстро сделать этого он не мог. И снова показалось, будто кто-то только что шуршал пакетом. И вспомнил разговор еще мальчишками. Когда страшно, нельзя слишком сильно бояться, иначе выйдет мертвец. Они долго мусолили эту тему, потом Сашка, крупнее всех остальных, с веснушками на светлом лице, но как-то никогда особо не принимавший участия в разговорах неожиданно с нагловато-насмешливым видом сказал: “ Не придет никакой мертвец! Он вам, что приезжий из соседнего города что ли?” Кто-то рассмеялся тогда, остальные поразились, конечно, такой откровенной правде и сами себе показались наивными, но сейчас это воспоминание, как ни странно принесло облегчение. Ну, действительно какой там мертвец, и как бы насмехаясь над собственной паникой спросил. -- Эй, кто там? -- Я. – ответил ровный мужской голос Дед Ипат обомлел. Голос сдержанно слегка кашлянул, как бы в кулак, старику даже захотелось сказать ему “Будьте здоровы”. Но ситуация была несколько неестественной -- Я извиняюсь за столь неожиданный визит, но в каком-то смысле вы сами в этом виноваты -- Вы, кто? -- Никто -- Я имею в виду имя -- У меня нет имени Дед словно не воспринимал ответы -- Вообще… мне вас не видно… -- Ну, так и должно быть. Люди нас не могут видеть. Так же как они не могут видеть мертвецов, за несколькими исключениями, с настоящими мертвецами встречались только Жанна Д`арк, Моцарт и Сольери, Сергей Есенин, и ещё другие люди, но сейчас речь не о них и не об этом. Я не мертвец, как, наверное, вы успели подумать. Я, скажем так представитель другого света. В человеческом понимании есть такие понятия как тот и этот свет. Но существует ещё третий свет, назовем его условно, другой. В сущности, мы те же самые люди, вернее, души. А ещё вернее, мы души не рожденных людей, не рожденных на земле. Не всех же берут в космонавты, вот так же и души, не каждой выпадает случай поучаствовать в этой жизни, на земле. Мы как бы проходим мимо этой жизни. Дед Ипат никак не мог сообразить, может это шутка. -- Аааа… а я здесь при чем? Я имею в виду… эээ…визит… -- А с вами, как говориться, разговор отдельный. С вами произошел совершенно небывалый инцидент. Вы должны были умереть, но по не определённой причине продолжаете жить. -- Почему это, не определенной? – Деду Ипату это не понравилось, он позволил себе усмехнуться, мол, что это вы, хотите отобрать и последнее что осталось? Как это так, будто он позволил себе что-то чрезмерное, жизни сам себе прибавил. Но словами смог сказать только – Я живу. -- Да, да, но понимаете, есть законы жизни, законы вселенной в конце концов, но Вы…в вас заложено какое-то новое качество неизвестное даже этой вселенной…я затрудняюсь как-то его объяснить, ну вот представьте… Вот представьте себе жизнь, как киноплёнку, наиболее распространенная ассоциация, вот когда человек умирает, киноплёнка заканчивается, все, сюжет жизни исчерпан, последний кадр, условная точка, которая разрывается небытием… человек, умирает…. И вдруг! Бац! плёнка снова приходит в движение, сюжет продолжается… В вашем внутреннем сознании, в вашей фантастически волшебной субстанции, из которой оно состоит, в вашем я, есть такая способность что-то неизвестное, назовём его условно переключатель, который заново включает вашу жизнь. Я даже не знаю, вы то сами как бы в этом и не виноваты, но получается вас, создала вселенная, сама о том не ведая… У Деда Ипата сыграло что-то вроде гордости, наивной, ребяческой, конечно… -- Человек, может быть сильнее вселенной! -- Здесь отчасти вы правы. В человеке есть все способности! – не 100% факт, конечно, но человечество за всю историю не раз достаточно сильно в этом убеждалось. Человек даже способен перерасти свою судьбу. У каждого есть свой путь, свой истинный путь, предначертанный путь или путь дао, как хотите. Очень нередко бывает, что человек теряет этот свой путь и начинает заблуждаться, начинает терять уважение своих близких, терять самого себя. Не многие находят в себе силы, что бы восстановиться. Но, однако, я уверен, что человек способен не только восстановиться, но если это не получается, встать на другой путь и достичь может быть еще больших результатов чем на своем собственном. А даже и более дойти до того что признать этот путь своим истинным, а не позаимствованным и так что вся вселенная будет с этим согласна. -- Хотите сказать, что я…? -- Да, нет, это я так, увлекся. Но в человечестве сейчас определённо зарождается что-то новое. Они помолчали, снова послышался уличный шум, дед посмотрел в окно -- А нам что старикам много надо, что ли? Кусок хлеба да рюмочку. Да телевизор, я уже совсем слепой, не вижу ничего, так хоть послушать. Дети вон приедут с внуками и радость в доме. Денег нам много не надо, главное, что б на прожитьё хватило. А то сейчас все только за деньгами. Кругом всё только деньги, деньги, деньги. А мы во время войны за палочки работали. День отработал, тебе палочку поставили. Потом по этим палочкам зарплату получали. Хлеба совсем мало было… Бабка поставила на пол трёхлитровую банку с квашеной капустой и посмотрела, как будто пытаясь выглянуть из-за угла -- Дед, а ты с кем разговариваешь? Дед удивленно повернулся. Через несколько дней вечером ложась уже спать, он рассказал ей о разговоре. -- Вот так вот иногда же бывает, представляешь, как будто с кем-то разговариваешь? А тут настолько всё реально как будто действительно с живым человеком разговариваешь. И страх был очень живой. Бабка послушала, помолчала, подумала, и сказала прямо. -- Да не будешь ты жить вечно Дед хмыкнул, неопределенно -- Тык…! – Мол, я и не собирался, оно как-то само. Минут через двадцать он уснул, бабка тихонько плакала. Как бы там ни было, она чувствовала, что после своего неожиданного воскрешения дед изменился. Как будто больше не было того родного человека с кем она проспала рядом всю жизнь. Она даже боялась, нечаянно притронутся под одеялом до него, словно деда подменили на чужого мужика, которому было по сути всё равно где ночевать и с кем спать.
Ну вот... к страху смерти прибавился и страх старости. Над выражениями "новый прилив тошноты" и"с кем она проспала рядом всю жизнь" смеялась очень долго. Но сам рассказ безумно понравился. Когда желание жить велико, преодолеть можно практически всё. И вероятно дед Ипат (может и незаметно для себя) хотел жить, раз вернулся с того света.
Благодарю, очень приятно.) Вообще могу сказать, главный замысел был именно как написано в аннотации, как может человек пересилить собственную смерть? как вообще такое возможно? неизвестные возможности мозга.
Всё читать у меня сил нет, поэтому скажу чисто о повествовании, и только хорошее ))) Хоть и нудновато, с ошибками и неправильными конструкциями, но я блин прониклась... Даже страшно стало, как я буду в старости... Вот такая немощная... Захочу умереть, а не получится... Так и буду ползать. Так что ощущение безысходности, подсознательного страха создать вам удалось (правда, в рассказе наоборот - страха смерти нет)
А можно хотя бы один пример неправильной конструкции. Наверно не правильно было выкладывать сразу большое произведение. Спасибо, что обратили внимание)
К своей старости Дед Ипат приближался спокойно. Никогда не боялся смерти от старости, не задумывался о ней всерьёз. Иногда его посещало такое неопределённое ощущение, будто её вовсе никогда не будет.--- сложно мне сейчас проанализировать, из-за чего так получилось, но понятия смерть и старость здесь у вас перемешиваются.
С этим ощущением фотографировался всей семьей уже с четырьмя детьми.---- тут вообще всё ломанно
И потом она давала о себе знать какими-то постоянными реакциями на погоду, её крутило во сне ---- её крутило во сне...
И в довершении всего --- тоже неправильно ("всему", кажется, именно так правильнее, или вообще просто "в довершении")
Он был не толстый, в своё время высокий крупный деревенский мужик с тяжелой костью.---- тут вообще абстракт...
Я тут и сижу для того, чтобы замечать )))) Большие произведения, битые на части, здесь читают ещё неохотнее ) Я просто ленивая в плане чтения (к тому же, простите, если мне неинтересно)
0
