Лунная свалка (кусок 1) Степень критики: Очень, очень критика чтоб.
Короткое описание:
Шиза такая, да. Начало, угу.
(Предупреждение: присутствует то, что в этих ваших интернетах зовется яоем.)
Я не крал цветов с могил. Хотя сегодня они особенно хороши. Если не брезгуешь, можно взять охапку белых хризантем и зарыться в нее лицом. Я не брезговал, я так и сделал. Лепестки сочные и упругие. Наверное, букет еще с вечера оставили. Свежий. Пахнет дождем и землей. Не думать о том, что вместе с цветочной пыльцой ты вдыхаешь чей-то прах. Чушь, чушь. Сзади кто-то странно подкрадывается, будто семенит – быстрое: топ-топ-топ. Я вздрогнул, втянул голову в плечи, нелепо моргнув. Паранойя? Но удара так и не последовало. Паранойя. Поздно понял. Хризантемы плавают в грязной луже – уронил, психопат. Смотрю – и захотелось глубже втоптать в ржавую глину. Добить, чтоб не мучились. Все равно больше не захочется зарыться в них лицом. Стыдно. Ведь Феликс никогда бы меня не ударил. Феликс улыбается. Я не видел его глаз. Только смешные круглые очки. Два слепых отражения луны. И добрая рассеянная улыбка кажется наигранной, дежурной. Небо лжет, как обычно. - Это мне? – Феликс застенчиво кивнул в сторону лужи. - Лужа? – тупо спросил я. - Цветы… Я не стал объяснять, что цветов больше нет. Кому нужны хризантемы, которыми нельзя дышать? - И потом, - сказал я вслух без всяких переходов. – Я не крал цветов с могил. Я взял букет подышать. - Конечно, не крал. Ты убил их. – Луна растаяла в горячей туче как кусок сливочного масла. Пасмурно-серые глаза Феликса смотрели обвиняя. – Лучше бы сразу мне отдал. - Они умерли в ту секунду, когда их срезали. Зачем тебе дохлые цветы? Не делай вреда. В этом – весь Феликс. Он думает, что живая душа таится в каждом крошечном камушке. Я, конечно, не стал ему объяснять, что он сам себе противоречит. Он все равно не услышит стонов истерзанных песчинок под ногами, жалобного воя воды в тюрьме желудка, не почувствует агонию кислорода, готового посмертно стать вдохом. - И потом. Кем бы я был, если бы подарил тебе восемь хризантем? - Восемь! – Короткий вздох. – Восемь, шесть, четыре… На каждой могиле. Их дарят тем, кому давно безразлично внимание. Если бы ты подарил мне хотя бы две… - То что? – Два скачка пересохшего языка по небу. Только не начинай опять. - Это же просто символ. Всего лишь четное число. - Ты говоришь: просто символ, но слишком часто приходишь сюда по ночам, - тоскливо прошептал Феликс. Дрожащие пальцы разминали тонкое белое запястье. – Я ненавижу ходить в гости. Если волей-неволей попадаю в дом, где мне нравится – я никогда не возвращаюсь. Быть хозяином или забыть. Только не гостем. - Хорошо. – Я взял его за руку. – Тогда почему ты ночами гостишь на кладбище? - Клинья к хозяйке подбиваю. - А я? - А ты хороший, - прозвучало почти равнодушно. – Но ты не хозяин. Хитросплетение слов. Мягкое, любящее презрение. Сравнение с ней. Не в мою пользу. Ревновать Феликса к ней – все равно что ревновать собственный голос к пустоте. Напрасно. Оба сгинут бесследно. Один за доли секунды. Другой – дай Бог, через несколько десятков лет. Ну куда, куда он так торопится? Сегодня я не дам ему договорить. Мечта! Дурацкая, пафосная, совершенно бессмысленная. Заткну его, пока он не успел произнести три мерзких, чудовищных слова. Я до хруста сжал ладонь Феликса: - Пойдем отсюда. Не хочу здесь оставаться ни на минуту. - Но мы только пришли! Капризный надрыв голоса. Широко распахнутые возмущенные глаза. Инфантильное подергивание покатого плеча. Почему люди любят кошек? Они похожи на детей. Почему я не люблю детей? Ведь Феликс похож на кошку. Сладко екнуло в животе: Феликс… - Мы пришли на кладбище в тысячный раз. Лично мне оно до смерти надоело. Сказал – и понял, что в моем мозгу эти проклятущие слова уже прозвучали против воли. А значит, я разделил с ним его глупую, страшную фантазию. Он с тоской оглядывается на черную ограду, ощерившуюся острыми чугунными кольями. Колья скользкие, ближайшее дерево – метрах в трех. А я за руку тащу его к воротам и думаю: были бы у тебя крылья – сразу бы оборвал. Он презирает самоубийц. Он говорит: смерть должна найти тебя сама. Но мне от этого не спокойнее. Кто знает, что взбредет ей в голову, когда она найдет Феликса? Прятаться он, конечно, не будет. Три слова застряли в мозгу раковой опухолью. Три слова болезненно пульсируют, как жилка на шее Феликса – под моими губами. Три слова дрожью отдаются в руках, прижавших его локти к кольям ограды. Я. Хочу. Смерти. А чего тогда желать мне? Кусать его податливые прохладные губы, захлебываться его дыханием, тонуть в тихом протяжном вздохе. Есть в жизни еще что-то заслуживающее внимания?
* * *
Не надо пить кофе сразу после съеденного апельсина. Даже самый тонкий и богатый аромат становится едва ли приятнее пивного перегара и отвратительно вяжет во рту. Феликс отказался и от того, и от другого. Ему опять стало плохо. Он уткнулся лицом в мою подушку, лежал ничком, почти не подавая признаков жизни. Наверное, будет дождь. Вовремя мы ушли… - Я ненадолго, не думай, - вдруг пробормотал Феликс, не поднимая головы. – Мне кажется, я забыл запереть свою дверь. У отчима в последнее время новое хобби – устраивать неожиданные проверки. То он с работы раньше приходит, то к колледжу моему подъедет, к концу занятий. И следит, сука, куда и с кем я хожу. - Бред. За воспитание твое взялся, что ли? Не поздновато? – спросил я, рассеянно играя дужками его очков. - Это мать его подбила, голову даю на отсечение. Она мне проходу не дает с того дня, помнишь, когда у библиотеки нас застукала? Хотя ты всего-то в щеку меня поцеловал. - «Всего-то в щеку поцеловал», - передразнил я. – Будто это не считается. Так ты хочешь сказать, что не только я жду тебя после занятий? Черт. - Я и сам не в восторге, а что делать? Надо сказать спасибо хотя б за то, что он ночами по кладбищам не шастает. Духу не хватит. - Ну, он-то не гот. – Я запустил пальцы в мягкие непослушные волосы Феликса. – Так ты на ночь дверь комнаты запираешь? - Ага, и выбираюсь через окно. Но толку-то… Понимаешь, я иду по улице, я – уже за километр от дома, но не могу отделаться от ощущения, будто кто-то за мной следит. Улицы пустые – ни души, но меня все равно трясет. Кот из кустов выскочит – а мне мерещится пикап отчима. И так каждый раз… Я устал. Саймон, я устал как собака. - Его голос дрожал. – Что самое худшее, это ведь просто досадная бытовая мелочь. Но занимает в моем мозгу столько места… Только не начинай опять!.. - Чем займемся?! – неожиданно для себя проорал я. Всего-то хотел перевести разговор на другую тему. Феликс невольно сжался. После разряда страха я неуклюже погладил его по плечу, передав остаточное напряжение по оголенным нервам, и прилег рядом. Дождь все-таки зарядил. Позолоченные отблеском настольной лампы капли с огромной высоты врезались в стекло, скользили вниз, поедали друг друга и сыто растекались по раме в конце пути. Наверное, они сожрали и луну – когда я выключил лампу, до кровати пришлось добираться на ощупь. Ну и денек был. Мутный, каких мало. Когда я в последний раз ложился спать раньше пяти? Наверное, еще в начальной школе. Устало зажмурился. Феликс – теплый, под боком. Еле слышно скулит от боли: его шея плохо переносит резкую смену погоды. Обнял одной рукой. - Мне идти надо. Дверь… - напомнил он изнеможенным шепотом. - Лежи. - Но дверь. - Дождь идет. Оставайся. Завтра чего-нибудь твоим наплетем. - А твои где? - В Египет улетели на две недели. Не дрейфь. - В Египет! – От изумления он забыл про боль. – Откуда такие деньжищи? - Еще год без колледжа, - кратко пояснил я. - А… - Феликс запнулся. – Мрак. – Тонкие пальцы смяли пропахшую табаком и апельсинами ткань черной рубашки. Целует меня. Поспешно, виновато. Будто извиняясь за моих родителей. Я ответил… Но мыслями был не с ним, а за восемь метров отсюда – на кухне. Разговор утром. В ушах звучит тошнотворно-приторный голос матери. Обволакивает, как розовая слизь: «Ну ты ведь заработаешь? Зарабо-отаешь… Мы так давно мечтали… У Софи муж… такие номера!.. Скидка, конечно, но… Ну подумаешь, еще годик…» Я тогда молча ушел. Говорить с ней – все равно что резать воду ножом. Бессмысленно. Ну подумаешь, еще годик… А мне уже девятнадцать. Знаю ли, что такое смысл жизни? Я подрабатываю в салоне видеопроката. Я гот. Меня четырежды приводили в полицейский участок. Жизнь матери соткана из развлечений и удовольствий. Отец не помнит, как меня зовут. Я состою на учете в психиатрической клинике. Ну, смыслом жизни года два назад стал Феликс, надо ли уточнять. А его мечта – моей главной фобией. Гуляет по миру такой стереотип: готы не боятся смерти. Не скажу за всех, но по отношению лично ко мне это высказывание – полная ерунда. Я боюсь смерти. Преклоняюсь перед ней до фанатизма – и потому боюсь. Одна мысль о ней доводит меня до такой трясучки, что кровь в масло сбивается. Это Феликсу безносая видится прекрасной дамой с глазами кормящей матери. Нет, я никогда не рассказываю ему свои сны, хотя надо бы. В воспитательных целях. Ведь почти каждую ночь я вижу, как глупый, глупый Феликс попадается ей в лапы, и уж тогда она творит с ним все, что заблагорассудится. После одного такого кошмара я проснулся в ледяном поту и стремглав кинулся в ванную, где чуть не выблевал в раковину звенящее будильником сердце.
Серый косой дождь шкварчит на нагретых проводах. Треск – как вой. Раскаленная добела проволока врезается в посеревшую кожу шеи и рук. Длинные гвозди вбиты в обугленные глазницы. Я вспомнил – телефонные столбы. Телефонные столбы и провода. Провода и Феликс. Восемь метров высоте имя. Я сниму тебя, сниму! Ветер свистит в обглоданных ребрах и полощет окровавленные лохмотья старенького пальто. Немой крик сгустками багровой пены пузырится на приоткрытых губах. Подожди немного… Всего минуту. Я тебе помогу, только продержись… Крупные кристаллы соли царапали слезные каналы. Я лез по столбу вверх. Ураган стучал в барабанные перепонки, но я внушал себе, что слышу Феликса. Он меня зовет. Кого ж еще ему звать. Жив, я сказал. Жив. Дождь не скупится на пощечины. Он грубо отталкивает мою руку, но я упрямо тянусь к Феликсу, истерзанному Феликсу, повешенному на телефонном столбе Феликсу, МОЕМУ Феликсу, сжимаю плечо чувствую под пальцами окоченевшую плоть Дыра в груди. Прекрасная дама с глазами кормящей матери стоит внизу. Неторопливо кушает еще теплое сердце. Обгрызает по окружности тонкую, как у яблока, кожицу. Ест и смеется, ест и смеется. Поймав мой взгляд, приоткрыла на секунду аккуратный ротик, показав пережеванные волокна. Небо задрожало и тихо разбилось, жидкие осколки потекли по моим щекам… Я поднял голову к луне, похожей на болезненное лицо поющей женщины. Глаза, намеченные двумя бесформенными серебристыми морями, вдруг открылись, любимые серые глаза, жалобные, полные боли.
- Саймон! Он близоруко щурится, пытаясь разглядеть в кромешной тьме мое лицо. - Саймон, ты сегодня особенно странный. - Я в курсе. Мне кошмар один вспомнился, - ответил я, стараясь казаться спокойным. - Кошмар не надо вспоминать на ночь. А то он опять приснится. - Угу, умник… Проворчав в ответ что-то неразборчивое, но, судя по тону, – явно нелестное, Феликс уронил голову на мое плечо. Я покосился на часы. Полчетвертого. Не усну как минимум часа полтора. Я чувствовал себя дошкольником, которого летом заставили лечь спать в восемь вечера: тюрьма тяжелого одеяла, а сирень за окном кутается в душный пепельный сумрак. Легкое покрывало и нет даже луны, но на этом разница обрывается. Мне захотелось впустить немного ночи в комнату. - Феликс, я открою окно. - Тогда принеси одеяло. Продует к чертовой матери. Я не стал возражать. Дикий ночной ветер принес с собой свежий запах озона. Под прикрытыми веками мерещатся небывалые цветы; пытаешься взглядом обвести сложные тонкие узоры-капилляры до самого крохотного завитка – и город с его временем для тебя умирает. Я открыл глаза. Странная светящаяся штуковина очертила по небу почти идеальную параболу и исчезла так же неуловимо, как появилась. Я замер, со скрипом медленно поворачивая оконную ручку туда-сюда. Какого черта. Отвернулся. И вовсе ничего не было, подумал, и поспешил к Феликсу под одеяло, чтобы после сонных беспорядочных ласк вместе провалиться в морок остатка ночи.
* * *
Давным-давно – года четыре назад, если точнее, – десятилетия человеческой жизни ассоциировались у меня с ломаной линией. Только дорога от десяти до двадцати лет идет вверх, а дальше – под гору. В свои пятнадцать о предстоящем падении я и не помышлял. Забот других хватало. В этом возрасте черти откуда на тебя сваливается понимание несовершенности мира, а четкая когда-то граница между добром и злом стирается. Темное и светлое перемешались в моем мозгу, и в серую вселенную я вошел одетым в черное. Поддавшись мрачному очарованию готики. Мой родной город к мегаполисам не отнесешь, но и маленьким назвать его проблематично. Готов хватало, но вот беда: ненормально компанейские они ребята. Давным-давно разбрелись по разным группировкам. Так долго продолжалось: несколько готических группировок и один готический я. Может, оно и к лучшему. Я и так был одиночкой по натуре, а мировоззрения собратьев по субкультуре, кроме того, казались мне довольно странными и нелепыми. Надо сказать – взаимно. И все попытки завязать дружбу ни к чему не приводили. Узнав о том, что я люблю классическую музыку, комнатные растения, и весьма прохладно отношусь к ночным прогулкам по кладбищам, очередной знакомый с недоумением вопрошал: - А какого хрена ты вообще в готы подался? Как правило, я мямлил что-то вроде «А вот захотелось», и оппонент спешил наградить меня, в лучшем случае, званием позера. Подростки – существа социальные. Даже я. Мне два года понадобилось для того, чтобы поумнеть. Намного ли? Это я вот к чему. Когда ты отчаиваешься найти себе стаю – ищешь пару. Всегда. Наверное, только раз в столетие рождаются на сто процентов самодостаточные люди. И к ним точно не отношусь я. Но как хочется. До смерти хочется. Когда рядом оказываются два человека и больше, остро напоминает о себе «синдром третьего лишнего». Что сказать. Приятно, когда можно всю дорогу говорить о себе любимом «мы», подразумевая двоих. Тоже толпа. Крохотная такая толпа, в которой приятно раствориться. Но найти ее гораздо труднее, чем многотысячную. Та уж вечно мозолит глаза, куда ни сунься. И язык мозолит, когда тебе все-таки будет дозволено раствориться в ней и кричать то же, что и остальные, - без вариантов. Будете смеяться, но я нерастворим, хоть и неслабо страдаю от этого. Но, черт, начинал-то я говорить совсем о другом. О главном компоненте толпы для двоих. О ней.
дочитал. Крупные кристаллы соли царапали слезные каналы. - 0_о. хорошо пишите, но это перебор. прочту продолжение, пока ничего сказать не могу. понравилась фраза: Наверное, только раз в столетие рождаются на сто процентов самодостаточные люди.
Так. Для начала вопрос можно? А почему психоделическая вдруг? Вроде бы ничего сильно психоделического и нет. Мыслей дохрена да, но это жешь не психоделика. Ладно.
Теперь о деле. Язык хороший, словами ворочать получается. Но - нагромождение мыслей. Почти никакого сюжета - начала особенного нет, концовки тоже. Конфликта не видно. В мыслях, в рассуждениях конфликт СТАВИТСЯ. Но в сюжете его нет. А значит и сюжет рушиться. Конфликт - отец кульминации, а кульминация - это злая мачеха сюжета и непосредственная его составляющая. Так что вот. Сюжет расплылси. Но язык спасает, конечно. Описано хорошо. Вот только кошмар как-то вылетел. Нет, все красиво да. Но не страшно. Атмосферы нет.
Об идее. Не упускаю случая упомянуть о субкультурах. Нет, я внешний наблюдатель, конечно, много не понимаю. Я вижу оболочки без содержания - практически в любой субкультуре. Подростковый фетиш, показуха... И вот эти вот рассуждения о смерти - они этого впечатления не стирают. Они также "внешни", потому что глупы. Покланяются идолам. Смерти не боится только мертвый. Поэтому не верю. Есть гены, а в генах - инстинкт самосохранения, сиречь страх перед болью и страх перед смертью. Поэтому я не в верю в готическое отсутствие страха смерти. Кладбища не поэтому люди боятся, а просто от суеверий. Смерть - это когда наручниками к батарее и ножом тебя полосуют. Или готовятся полосовать. В общем, и целом я не верю в отсутствие страха смерти. А потому не увидел здесь глубины. Хотя автор копнул в социальную глубь или даже психологическую - только позже, ближе к концу. Так вот этот самый конец. Зерно хорошее там есть. Выкопали таки. Но это если отбросить шелуху, а шулуха там - в целый абзац, когда зерно все в простое предложение. просто когда о подростках говорят - "поумнеть" - это шелуха. Для начала думать надо научится. И превращение подростка в взрослого человека - это именно тяжелое, с кровью и соплями обучение думать. Теперь о зерне. Оно вот оно: "Когда ты отчаиваешься найти себе стаю – ищешь пару". Очень хорошо сказано. И достаточно точно, как мне кажется. Ибо видел я людей - в паре, но по праде - со стаей. Без стаи они сразу переставали быть парой. Большой респект за это рациональное зерно. Что касается этой самой "голубизны". Ну вообще не знаю. Я тут на укозе уже читал один рассказ про готов, так они там вообще не особо разбирали - где, значится, девочка, а где мальчик.
Теперь о явных неудачах: 1. Выделенные слова. Это ни к чему. Словами! Все экспрессии, эмоции, нацеленность внимания читателя - все словами. 2. Концовка - два последних предложения - вообще куда-то улетела. 3. Мыслеречь. Ее слишком много. Растекаетесь, друг мой, растекаетесь. мысли тоже надо уметь в узде держать. Чтобы читатель вас понимал. 4. Про убитый сюжет я уже говорил. 5. Самая по-моему страшная неудача. Голливудность. Да-да именно! Американизм. Имена эти дурацкие, западные, пикапы, понимаешь ли, колледжи, которые еще и пропускаются... Не надо это все. Наелись из телевизора.
Дякую за помощь, товарищ! Попробую немного отстреляться, чтоб прояснить:
Quote
А почему психоделическая вдруг?
Это только самый первый кусочек. Тут психоделики и не ожидается. Зато дальше есть, и много.
Quote
Об идее.
Тут идеи пока нет. Тут просто старалась ГГ капельку подраскрыть. Переувлеклась, наверное. Как и четкой концовки, конечно, нет. Американизм, ну... Так получилось. Большое спасибо за отзыв, буду думать!
Рина, это твое! Так и думал Можешь себя поздравить, у тебя свой стиль, его можно узнать. Серьезно. Так и думал, что твое... Остальные куски дашь на растерзание?
Блин, Рина! Вспомнился рассказ про одесских подростков, ты знаешь Я не знаю, что тут критиковать. Не прозаик. Не вижу недостатков. На мой взгляд твой язык замечателен. Особенно понравились мысли последней главы...однако местами их многовато. Конечно малость аморален, но я читатель, а не полиция нравов)) Голливудность...даже не знаю, хорошо или плохо это в данном случае. Надеюсь рассказ получит продолжение.) Правда читать его уже не мне... противоречит моим моральным убеждениям))
"Голубые" готы? - в жизни бы не подумал, что смогу читать про это. От такого симбиоза у меня должно было случиться "извержение желудка". Но, раз уж я прочитал всё, как говорится: "от корки до корки" - уже только за это автору большой респект. Да и вдобавок, это оказалось (не верю собственным словам) - интересно. Блин, голубые готы, да еще и интересно - я в шоке над собой. Главное - детям не показывать.
начало напомнило кусок из "Уцелевшего" Паланика. читается живо, интересно, не скучно. но когда дошел до слов - гот, колледж, Саймон, отчим, пикап, отчим взялся за воспитание, - дальше читать не захотелось. может позже дочитаю.
0
