Виданное ли дело? Он ведет меня в ресторан!!! Так ведь я даже не помню, когда он в последний раз обращал на меня внимания после работы! Странно, даже жутко. Входим в небольшое заведение, мебель в котором выделана ярко-оранжевой и бежевой кожей (дикое, раздражающее смешение цветов!). Ресторан кажется мне знакомым, хотя и странным – непонятно, зачем разбивать и так маленькое помещение на кабинки, стенки которых к тому же не выше метра? У входа в нам подходит мужчина.
-Девушка, вы пришли с этим человеком?
-Да. А какое, вам собственно дело?
-Я его дядя. Пойдемте, представите меня ему.
С явной неохотой и неудовольствием подвожу дядю к племянничку.
-Вот, знакомься, этот человек – твой дядя.
-Лучше сказать, брат твоего отца. Я по делу.
-Ладно, поговорим.
-Пусть девушка останется тут. Нужно поговорить без свидетелей. Ты знаешь, что я буду твоим ответчиком в суде?
-Каком?- по его лицу скользит язвительная улыбка.
-Тебя обвиняют в убийстве твоего отца. Скорее всего, они докажут вину. Знал бы ты, как я тебя за это ненавижу.
Ничто не изменилось в выражении его лица.
-Да, дело действительно сугубо конфиденциальное. Подожди нас здесь, - говорит он, оборачиваясь ко мне.
-Черта с два я отпущу тебя с ним! Ты что, совсем дурак? Ты хоть понимаешь, о чем он говорит? Тебя же посадят! И что будет с тобой? Ты подумал? Что будет со мной?
Я чувствую, как к горлу подкатывает ком, еще момент, у меня начинается вполне свойственная женщинам истерика. Он отводит меня в сторону, бережно сажает на стул, но решительно уходит от меня. Его отец умер от сердечного приступа! У старика столько лет пошаливало сердце, что такой исход не стал удивлением ни для кого. Так в чем же можно обвинить сына? Ведь его тогда даже не было в стране! Как мог он быть причастен к смерти своего родителя? Думаю обо всем этом, по щекам текут настоящие ручьи, тем временем как они все еще не показываются. Замечаю дверь позади себя – там еще комната. Захожу, сажусь за столик. Краем глаза вижу приближающегося официанта. Подняв голову, узнаю своего бывшего. Как он изменился…волосы отрастил, загорел. Ха!
-Привет! Что заказывать будешь?- на его лице не нарисовалось никакого удивления или радости встречи.
-Что-нибудь покрепче налей мне.
-Покрепче? Может, клей? (странная шутка, однако). Ну могу предложить колу, чай. Хочешь кофе? Крепкий.
-Я серьезно. Я напиться хочу. Ром, текилу, сакэ – без разницы, только не водку. Принеси уже что-нибудь!
-Не принесу. Сюда столько людей приходит напиваться, не будь такой же. Сейчас принесу что-нибудь поесть.
-Ты что, не понял? Да знаешь ли ты, что у меня в жизни происходит? Ты знаешь, как плохо-то мне? Да что ты вообще знаешь?
-Знаю. И почему плохо, тоже знаю. А поесть все же принесу.
Он скрылся за барной стойкой, а меня охватывает дикая, просто таки зверская злоба. Вскакиваю, ухожу. Тошно. О чем они там говорят? Дядька не настроен помогать родственнику. Вижу, как к ресторану приближаются мои подруги. Звонит телефон…
III
Звонит телефон… Ну да, он звонит… А голова гудит. Нет, гудит трубка, зажатая в сонной руке. Звонок разбудил его почти окончательно. Он видел себя во сне женщиной! Господи! Телефон еще звонит. Это Рина. Рина… На него навалилась смертельная усталость. Он всегда ее ощущал. А еще он всегда был занят. Точнее, он себя в этом убедил. Он вообще умел убеждать людей. Он убеждал себя в своей занятости, потому что не имел и малейшего представления, что делать со свободным временем. И он искоренял для себя даже намеки на досуг. Рина звонила, чтобы на что-то пожаловаться. Она все говорила и говорила, а он пытался уловить ритм в ее речи, он пытался отстукивать его ручкой по столу. Кажется, она плакала.
-Послушай, сегодня я видел тебя во сне. Я был тобой. И во сне я со мной, то есть ты со мной ходили в ресторан, а потом меня забрали, а ты…то есть я остался.
-Да пошел ты, козел! Я была права – тебе плевать на меня и на то, что между нами происходит!- кажется, назревала истерика. Потом намного спокойней:
-Я завтра заеду, вещи давно пора забрать. – и положила трубку.
Он растянулся на полу, запутавшись в себе. Он все еще жил сном. Во сне, он это понимал, будучи Риной, он готов был сделать все что угодно ради него. Он жил ее отчаянием. А теперь она уходит. Рина, Рина…Арина, Марина, Карина, Ирина, Дарина… Ему казалось, что эти имена содержат в себе что-то еще, наиболее важное, чем их общность «рина». Они различались несколькими буквами, но несли в себе собственную, неповторимую информацию. Ему вдруг взбрело в голову, что в имени «Рина» две буквы Н. Он как будто пытался спасти ее от безысходности, от мелочности и ничтожности ее имени. Решил посмотреть в телефонной книжке мобильника. Решил- если не дотянется до стола, то не встанет-примет это за знак и откажется от этой бредовой мысли. Дотянулся. Последний принятый вызов: «Рина». Значит, она несчастна. Он так хотел отблагодарить ее за ее заботу во сне, что готов был заняться бумажной волокитой с исправлением имени в паспорте. Да что там! Он готов был убедить весь мир в наличии двух букв Н.
От рая до яда не далеко. Все доконало. Невозможно долго быть здоровым человеком, если скрываешься от самого себя, когда путаешься в мыслях, желаниях, когда путаешь их между собой.
Он сел опять в кресло, взял телефон, подумал о Рине, о том, что она глупа в своем начале и неважна в своей сути. Мозг был похож на переваренное мясо, развалившееся на волокна, не имеющие связи, лишенные логического продолжения. От холода он тер ладони друг о друга, потом, незаметно для самого себя остановился, замер, как будто в ожидании конца бессмысленным волокнам, ладони грелись, создавая странное ощущение накопившейся на кончиках энергии, покалывающей, соприкасающейся. Он провел одной рукой по другой и ощутил что-то похожее на смывание мыла, какой-то инородный объект просто стирался с кожи ладоней.
Появились какие-то нелепые воспоминания. Смутно припомнилось детство – оно казалось просто неудавшимся прошедшим временем. Череда ненужных друзей, напряг в отношениях с родителями, постепенная деградация и туманные перспективы губили бы даже карьериста, не то что это никудышное создание.
Ему хотелось человеческого тепла, хотелось рассказать миру, что все это уже было с ним когда-то, что тогда, в неопределенном прошлом, это плохо закончилось, что он не хочет повторять ошибок, но все происходит не по его воле. Он знал, что произойдет в следующую минуту, он знал реакции людей, что крикнет попугай в соседней квартире, он не знал одного – откуда он это знает.
Он так запутался в собственных мыслях, что совсем забыл про Рину. Она вернулась к нему позже. Ему очень хотелось, что бы хотя бы она его поняла, чтобы не рушила выдуманный образ. Это было схоже с желанием, чтобы сидящий в автобусе рядом с тобой пассажир, прочитав пару фраз из книги, которую ты читаешь, узнал великого автора и одобрил твой выбор. Но люди либо не заглядывали в книгу, либо просто на нее не реагировали. Так и сейчас, ему казалось, что Рина – существо не из его мирка, она - часть большого МИРА, где нет ни хорошего кофе, ни безвредных сигарет, ни тех, кому это надо. И она, оказывается, не была его продолжением, она имела собственные эмоции и желания. Это разозлило его донельзя. Он бесновался от одной мысли, что потерял собственного равнодушного клона.

IV Бог умер.
В его мозгу все же поселился Диавол. Не простой, нет… Разве нынешнего человека чертом запугаешь? Сейчас только черт и знает, что творится. Информбюро, так сказать. Не байроновский, не мильтоновский, ни библейский… Нет, это то ужасное существо, которое было войной двух его начал, это была та масса, которая заставила его напрочь забыть о его сущности вплоть до нынешней минуты. Видения, видения, сны, плохое самочувствие и отсутствие желания что-либо делать, то общечеловеческое, которое убивает каждого жителя города. Он, кажется, больше не жил сном. А во сне он умер. Он видел собственные похороны, ощущал смерть. Кстати, это ощущение он не забыл, проснувшись. Это было блаженство – небольшая приятная щекотка поползла по всему телу, как будто что-то нежно отрывали от кожи, ему постоянно хотелось потянуться наверх, но голова сильно кружилась, ноги не держали, а он испытывал особенный экстаз. И это была даже не паранойя, и его не мучили мечты о яркой смерти в молодости – ему просто хотелось, чтобы это состояние появлялось снова и снова и просто владело сознанием и отшибало желания наравне с памятью.
Но сны больше не приходили. Точнее, ему, конечно, что-то снилось, но ни в одном из снов он не видел себя. Приходя домой с работы, он мешал водку с димедролом и мечтал о сне. Рина уже забрала вещи, но он не очень хорошо помнил ее визит. Кажется, она хотела поговорить, но это было воскресенье, была возможность поспать весь день, и он уже ждал, когда смесь подействует. Ах, да… еще ей его вид не понравился. Да нет, она радуется. Она, наверное, уже всем подружкам растрезвонила, что ее «бывшенький» пьет по-черному, страдая из-за их развода. Может быть, очень даже может быть. А может, она действительно его жалела. Хотя, какая разница, все равно ведь ушла.
С этого дня (непонятно с какого именно, т.к. в его сознании он всегда был один) он начал искать счастье. Его нужно было непременно найти, найти где угодно, какой угодно ценой и делать потом с ним все, что угодно. Он уже больше не был занят. После работы он уходил бродить по окраине города, ему просто не сиделось на месте и не хотелось видеть кого бы то ни было. Постоянно казалось, что кто-то может подслушать его мысли, и найдет счастье быстрее него. Он заходил в Google и задавал в поиск слово Счастье и видел то влюбленные парочки, то детей, то просто-напросто улыбки. Ну в любви-то он успел разочароваться, действительно, только подумать – твой якобы любимый человек оказался той же серой массой. Он думал, ходил вокруг грузовых вагонов товарной станции, бродил возле городских свалок, полных человеческого фактора и дохлых кошек, и забыл, зачем ему это счастье нужно.
Он снова пошел домой. Пришел, сел в угол и заплакал. Он глотал слезы, всхлипывал, был чересчур несчастен без счастья и что-то напевал себе под нос. Он пел и плакал, улыбаясь сквозь слезы своему уделу неудачника до тех пор, пока моральная усталость и непривычная горечь не сморила его.
Он проснулся на следующий день, собрался и вышел на работу. В автобусе вдруг вспомнил, что опять не присутствовал во сне. Потом подумал еще и вспомнил, что вообще не помнит собственного сна, поэтому решил не сильно беспокоиться, ведь может он там и был, просто не помнит.

Убивать не страшно. Он понял это, когда видел, как два бомжа пырнули своего пьяного товарища ножом за пакет с пустыми бутылками. И умирать не страшно, когда ты об этом не знаешь. Умирать даже приятно – вспомнил он последний сон с его присутствием. Потом подумал, что бред-это уже слишком. Хотя, постоянное принятие снотворного не могло кончиться иначе. Итак, убивать не страшно. Теперь он вспомнил о другом – что иногда, лишь временами ему думалось, что сегодня он может умереть – попасть под машину, например. Просто преследовало такое ощущение. Что же ему хотелось? Увидеть Боженьку, пожать ему руку? Выпить на брудершафт? Как и любой средний человек, он считал, что он достоин, что он знает. Ему все время думалось о истории с Толстым – ну отлучили, ну предали анафеме… Так и что? Совсем дураки - думают, Бога отняли. Нет, Бог внутри нас… Бог - вездесущее. Как же иначе? Все так говорят.
Интересно только, где же сидел этот Бог в бомжах, когда они товарища за стеклотару убивали, видимо очень глубоко в …душе. А где его Бог? В снах? В таблетках? В томате? А почему бы и нет, Он ведь везде. И в человеке, и в кильке. Хотя, кильки уже трупы. Это что ж, Богу в трупах жить? Да нет же. Конечно, его там нет. Так что ж, он когда умрет и в нем Бога не будет? Так зачем же тогда Бог, если его не будет? Ой, как все сложно, как поразительно похоже на джаз. Может, следует позвонить Рине? Может, ей рассказать? Хотя, что собственно рассказывать? Ну да ладно.
Рина ответила почти сразу, хотя голос у нее был неуютный. Заколебалась на время, но потом решила приехать. Как он был ей рад! Как много он ей может рассказать! Ну и что, что он ее не любит?! Это не столь и важно для нее. Сколько же он не ел? Только полтора дня. Но сейчас стоит сходить в магазин, купить что-нибудь – может ей чай налить надо будет. Да, чая тоже нет. Надо идти в магазин. Вдруг, меня кто-нибудь по дороге собьет. Но никто его не сбил. И не подумал даже. Чуть-чуть обрадовавшись тому, что он все же сможет увидеться с Риной, он решил твердо, что все же предложит ей букву в начале ее имени. Интересно, какую она выберет? «У», наверное, и пошлет ко всем чертям. Но Рина слушала его внимательно. Он рассказал ей про сны, про димедрол, про пустые железные вагоны, про Бога, про дохлых кошек, про то, что, оказывается, все писатели эпигоны, что ей все же следует поменять имя. Она его выслушала – внимательно, иногда перебивая, лишь изредка усмехаясь, но впрочем, побледнев. Выслушала, поцеловала в лоб и больше не пришла. А ему так нужно было с ней поговорить! Ему хотелось все-все ей рассказывать, опять и опять, по тысячному кругу, просто делиться с ней, просто быть с человеком. Но Рина не пришла. Могла бы, но что-то ее сдерживало. Женская гордость, наверное, подумал он. Он тогда еще не знал, что гордость не бывает разнополой. Она вообще не есть. Она сказала что-то о том, что теперь не собирается нервничать из-за такого кретина, как он, но впрочем, она его еще любит. Но до этого ему было еще далеко. Он все еще мечтал увидеть себя умирающим.

V глава.
Он сказал: вот я.
Бытие, глава 22, стих 1

«Папа! Папа! Пап…», - тишина, - «Па, ты это?»
Тишина?
«Па, а куда мы идем, пап?»
«Ко мне на работу»
«А где ты работаешь, па?»
«В истории»
«А как это?»
«…»
«А кем?»
«…»
«Пап? Кем ты работаешь?»
«Дерьмом».
«А как это?»
«Дерьмово».
«Пап, а зачем мы туда идем?»
«Ты им нужен».
«Ух ты! Я нужен истории? Ого… А зачем?»
«Не знаю».
«Па…а где ты был раньше? Почему я тебя не видел?»
«Я был занят».
«А мама говорила мне, что ты умер… Мама обманывала, да? Она не хотела меня расстраивать? Мне дети в садике сказали, что мамы всегда так говорят, когда ненавидят своих мужей».
«Нет, мама тебя не обманывала».
«То есть ты умер?»
«Да»
«А как ты тут?»
«Это другой сон, твой. А у себя я умер»
«Ааа… А к тебе в сон мы не пойдем?»
«Нет, нам уже надо спешить».
«Пап, а мама говорила, что ты … И что ты пил…Тоже обманывала, да?»
«Нет. Я пью. И гуляю по ремонтному депо каждый день. И хочу снова родиться во сне. Или просто появиться там снова.»
«Па, смотри! Море! Пап, идем посмотрим, пап!»
«Не надо»
«Зачем?»
«Сейчас 9 часов, солнце уже встало. Оно справа, а не над водой. Если ты засунешь в воду ногу, то она искривиться. И лучи солнца тоже преломляются в воде. И ломаются. А вода их еще и размывает. И ногу твою размоет. Так что нет смысла туда идти. В принципе не идти тоже нет смысла. Идем.»
«…»
«Смотри, сколько ракушек! Они раньше были живыми. Были домиками для моллюсков. А потом моллюски умерли, заранее покинув свои домики. Сын, знаешь, интересно быть однолетним растением. Ты не знаешь своих родителей, не увидишь своих детей. У тебя только друзья – рядом растущие травы и цветы. И тебе не жаль умирать, потому что цветы, друзья не заслуживают грусти при расставании.»
«…»
«Ладно, сын, нам пора. Нас ждет мой начальник».
Взяв сына за руку, он пошел по набережной вверх – на работу.
«Пап, а я ведь у тебя любимый и единственный?»
«Нет. У меня вас 12»
« И у них другая мама?»
«Я не знаю. Я ими не интересуюсь.»
«А почему ты вспомнил обо мне?»
«Начальство приказало».
«А ты будешь ко мне еще приходить?»
«Нет».
«Почему?»
«Тебя больше не будет».
«Почему, па?»
«Тебе рассказать?»
«Угу».
«Ок. Вчера меня вызвал к себе на ковер начальник и отчитал по полной программе, как сосунка какого-то за то, что, благодаря моим изощренным методам, наши инвестиции проргорели, и партнеры остались неудел, что он меня уволит к чертовой бабушке, если я ему не налажу нормальные связи с новым концерном. Понимаешь?»
«Нет, пап».
«Я тоже. Я сказал ему, что потерял себя, что я умер и что я не могу работать, если у меня меня нет. Понимаешь?»
«Нет, пап».
«И тогда он сказал, что поможет мне, если я приведу ему своего сына, убью своего сына у него на глазах, сожгу своего сына у него в камине, и тогда, он вернет мне меня… Понимаешь?»
«Па,ты меня, что – убить хочешь?»
«Да»
«Не надо, па. Мама будет ругаться. И тебе тоже здорово влетит, па…»
«Ничего. Главное – у меня буду я. Ну – мы пришли. Заходи»
В кабинете был жарко натоплен камин, но никого и ничего там не было. Не было злого начальника, не было его стола, не было его безделушек на его столе, не было бара, не было кресла, не было ничего. Даже лампочку вывернули. Мальчик все еще стоял, ничего не понимая, видимо, считая все игрой.
«Ну,сын, иди сюда. Вот и ножик. Ты отвернись, а то забрызгаю. Не бойся, ладно?»
«Пап, а ты веришь, что это поможет?»
«Верю, сын, верю. Не делал бы, кабы не эта вера проклятая».
«Пап, а ты не боишься?»
«Боюсь, сын, боюсь. Но это ведь главное! Если бы я барашка какого заколол, мне бы начальник грехи не простил. А если я сына родного убью у него в кабинете! Ха! Да это же самое что ни на есть доказательство моего подчинения! Так что, сын, все я правильно делаю. Не мешай мне, не бубни под руку».
«Ладно, пап.»
В дверь постучали. Он пошел открывать. Оказалось, это сам Его Величество Начальник. В его искорках недовольства, посыпавшихся из глаз, читался его молчаливый вопрос.
«Вот… Как Вы просили… Вы, надеюсь, помните…мы вчера об этом разговаривали.. Вот – мой сын. Мне его при Вас убить или в соседнюю комнату выйти?»
«Идиот… Иди работай. И отправь мальчика домой. Точно твой сын?»
«Мой»
«Ну так вот, сын кретина, беги к мамке, пока папка тебя не угрохал. Быстро!»
Но сын продолжал стоять. Он подождал конца рабочего дня, когда отец отвез его обратно к матери. Через день позвонил его встревоженный коллега и долго рассказывал сон, где тот пришел на Его похороны.