Единственным источником света в крохотной комнатушке была настольная лампа. Рядом с ней в желтом пятне лежал один единственный лист бумаги. По комнате расхаживал молодой человек. Он судорожно сжимал и разжимал руки; как в бреду, он ходил из одного угла в другой. Он остановился и, помедлив, бросился к столу. Он достал карманную чернильницу, ручку, внимательно посмотрел на листок перед собой, и медленно вывел дату и число. Минуты три он сидел не шевелясь, а потом как одержимый начал писать:

« Я не знаю, кто прочтет это. Но кто бы ты ни был, тысячу раз подумай, прежде сделать то, что сделал я.

   Я никогда не писал чего-либо более важного, чем письмо в ратушу, тем более чего-то такого, что может принести горе или даже смерть, так что не смотри на некоторую разобщенность моего рассказа. Но поверь, если ты поступишь так, как я скажу, избежав моих ошибок, ты, может, даже останешься в выигрыше, если так можно назвать сохранения жизни. Одно! Помни только одно! Если ты, так же как и я захочешь найти иную правду, храни это письмо как единственное сокровище, потому что оно есть спасение, выигрышный билет, карта - называй как хочешь, суть от этого не изменится.

   А теперь я расскажу тебе свою историю и объясню, почему я, собственно, и пишу это письмо.

    Однажды я шел с работы. Был великолепный апрельский день, все вокруг дышало жизнью, какой-то одухотворенностью. Я смотрел вокруг и думал, думал… Ведь все эти люди во что-то верят? Я воспитывался в семье атеистов, так что к вере относился скептически. Как сейчас модно говорить, я верил в науку, но в тот день что-то во мне открылось новое. Я стал спрашивать себя, а все ли вокруг дело рук матушки природы? Вот к примеру, я иду, вдыхаю запах опавших цветов с абрикоса и он вызывает у меня столько воспоминаний… И мне грустно и в то же время весело… Неужели такая тоска может являться всего лишь физической реакцией?  Ладно, извини, я отвлекся.

   В общем, в тот вечер я ясно понял: я должен в кого-то верить. Эта мысль поселилась во мне, грея меня и словно питая изнутри. Я начал обращать внимание на то, что раньше не вызывало во мне ни капли интереса. Всеми нашими великолепными костелами и соборами я восхищался только из-за архитектурной и инженерной составляющей, но теперь мне стала интересна суть религии, все ее аспекты интересовали меня. К сожалению, или к счастью, я понял, что христианство не для меня. Иудаизм тоже не задел какие-то струны моей души. Но я продолжал копать, жадно читал, впитывал в себя каждую веру. С такими знаниями я мог бы уже стать приличным теологом. Но почему-то я не мог найти ничего родного, близкого по духу.

   Мы подружились с одним из этих странных парней, вечно бормочущих у стен костелов. Его звали Яков Криштофский. С виду он был обычный бродяга: со спутанными рыжеватыми волосами, в рваной одежде, но был он довольно спокоен и любезен. Пугали его глаза, со странным блеском в самой их глубине, взгляд, проникающий в самую суть… Я рассказал ему что ищу. Тогда он предложил мне обратиться к «осведомленному человеку», как он выразился. Он сказал, что в городе он не один, но точно сможет помочь лучше других. Он дал мне его адрес. Про этого человека он мне ничего не рассказал, но убедил меня в одном: положись на него. Яков, как он сам сказал, с полгода назад посетил этого ученого, и он помог ему. Речь его была бессвязной, бездумной, он что-то тихо нашептывал сам себе, смеялся, но когда речь зашла об этом таинственном «осведомленным человеке», она сразу же прояснялась, и я готов был поклясться, что передо мной стоит совершено здоровый человек.

     Я собрался с духом и нанес ему визит; жил он, конечно же, на Алхимистенгассе.  Мы встретились. Это оказался молодой человек. Он был довольно приятной наружности, но чрезмерно болтлив. Он принял меня в своем кабинете – небольшой комнатке, разделенной ширмой. За ней я разглядел стол со старыми книгами и рядом с ним еще один, но столешница была накрыта большим кусок холщевой ткани.

 Он достал записную книгу и спросил, каким должен быть тот, в кого я хочу верить. Я удивился, но все же перечень свойств составил: мудрый, справедливый и поэтому жесткий, ироничный, глубоко чувствующий. Вот и все, решил я. Молодой человек все записал. Я дал ему назначенную сумму, и мы распрощались. Почему-то я ему верил. Есть люди, которым невозможно не верить.

   В общем, я получил что хотел. Через неделю ко мне пришел Он. Мы долго говорили, а я радовался как ребенок, потому что Он сказал мне, что Он мой персональный бог. В течение недели Он слушал, наставлял меня. Я думал, что все замечательно и что все мои сбережения ушли на нужное дело. Пусть я голодал, но зато духовной пищи у меня было в достатке.

    А потом я понял, что ошибся. Он был слишком строгим и слишком жестким. За то, что я нагрубил какому-то после в один промозглый, холодный вечер, Он начал посылать мне ужасные сны. После них я просыпался и думал только о том, чтобы покончить жизнью, хотелось каким-либо образом избавиться от мыслей, воспоминаний... За каждую мелочь Он карал меня жестоко, очень жестоко. Такие сны стали уже привычны и не вызывали тех душевных судорог, что были в первую ночь. Я уставал, я был измотан, был еле жив от душевных недугов, и настал тот час, когда я собрал все свои оставшиеся жизненные силы и, наконец, я сказал, чтобы Он убирался из моей жизни. Сказал это, встав утром с кровати, голос прогремел в пустой квартире, но я знал, что Он услышал меня.  

   Я понял, что пошло не так. Он не должен был быть таким жестким и справедливым. Он был таким сверх меры. Я разыскал в столе клочок бумаги с его адресом, снова посетил дом «осведомленного человека», но

    Несколько ночей подряд мне снились ужасы. Огненный человек пытал меня. Издевался надо мной. А вчера Он сказал, что теперь все, что мне приснилось, будет со мной наяву.    

    И вот я жду своего часа. Я знаю, что Он идет. Я слышу его голос, он отсчитывает часы, минуты, секунды…

     И если ты тоже захочешь обрести своего бога, тысячу раз подумай, каким он будет.

Не переборщи со своими желаниями как я…».   

     Он не успел дописать. Дверь открылась. На пороге стоял высокий мужчина, волосы его отливали платиной, он был мускулист и красив.

       Красавец глубоко вздохнул и улыбнулся.

- До чего же красив этот город. Фугитив костела Девы Марии пред Тыном на фоне иссиня-черного неба, наполненный тысячами ароматов воздух… Как же это чудно, - с мягкой улыбкой произнес он. – Не правда ли? Может посмотришь в последний раз в окно, на свой любимый город?

      Молодой человек, сгорбившийся над столом, медленно поднял глаза.

- Ты собираешься убить меня? – прохрипел он.

- Ну, в каком-то смысле да, - Он громко втянул воздух. – Как ты считаешь, что ужасней – простая физическая смерть, или же жизнь живого трупа – с поврежденным, разрушенным до основания сознанием, жизнь одними инстинктами, жизнь животного, - Его голос уже гремел подобно грому, - бездуховность, жалкое существование полоумного бродяги. Лучше чем смерть!?

      Юноша молчал. Глаза его увлажнились, но, ни одна слеза не стекла по щеке. Впервые в жизни ему хотелось помолиться.

- Конечно хуже. И в тысячу раз. Ты, как образованный человек, с глубоким духовным миром больше боишься потерять не тело, а душу, не так ли? – продолжал наступать Он. Внезапно в комнате стало тихо. И уже совсем тихо, почти что шепотом, Он продолжил, - ты меня разочаровал. А возмездие за веру или безверие приходит всегда. Прощай.

      Последний раз окинув комнату взглядом, дольше задержав его на окне, пытаясь прочувствовать до конца этот августовский вечер, юноша прощался с собственной незаметной, спокойной жизнью.

       Он двинулся ему навстречу и вздохнув, проговорил:

- Мне очень жаль.

        Многие прихожане Тыновского костела знали Якова Криштофского. Каждый день он стоял, сложив руки, у самого входа. Никто не видел, как он уходит, или приходил. Он был там всегда. На вид ему было лет тридцать, но глаза его были настолько болезненными и пронзительными, что только из-за них ему можно было дать намного больше.

        Все привыкли к нему. Вечно улыбающийся, безобидный, он стал неотъемлемой частью повседневной жизни тех людей, которые работали на Староместской площади. К нему испытывали даже жалость, редко присущую людям к слабоумным. Пани Галина – торговка из булочной, очень часто приносила ему по утрам свежую выпечку. Яков бездумно улыбался и кивал головой, и очень часто пани слышала, как он шепчет, то и дело, изменяя интонацию: « Смерть физическая лучше, да, да, безусловно, смерть духовная – настоящая и самая трагичная, да, да, смерть духа…». Пани горестно вздыхала и всовывала свежие, вкусно пахнущие булки в его нервно дергающуюся руку.