И вот однажды, судьба подбросила ей возможность не заработать, а зарабатывать. Уже и не вспомнить ей самой, как это получилось: то ли посоветовал кто пойти в шашлычную «Царица Тамара», что на углу, то ли сама мимо проходила и увидела объявление. На картонке за треснувшим стеклом неуверенной вязью значилось «триебутс разный рабочйи». То есть, переводя с «рускиго» на русский – специалист широкой области. Как говорится, «и жнец, и швец, и на дуде игрец».

Хозяином был упитанный грузин, да такой, что голова его смыкалась с остальным телом без помощи шеи. Звали этого сытого повара Вано, и Вано мог по праву гордиться непроизносимой фамилией Палавандишвили. Хозяин был добрым, но сразу предупредил, «что ежели что», то сдаст нелегалку-Машу в милицию, поскольку у него «там все свои». Но, Маше намекать на это тонкое обстоятельство было лишним. Деньги её практически закончились, и всего, что она сейчас хотела, это относительно стабильного заработка. Ведь, как сказал Черчилль – правда, не про Москву, а про войну с турками: «нам лишь бы закрепиться на берегу».

Машу в этой работе не устраивало многое. Наверно, прежде всего то, что из родной деревни перспективы трудоустройства выглядели более радужными. Вернее, она как-то и не задумывалась о том, что станет делать здесь оказавшись. В её мечтах всё возникало само собой: и гламурные тусовки, и спортивные автомобили, и фотосессии. Маша, кстати, толком не знала, что такое «фотосессия». Она просто была уверена абсолютно, что они самые есть атрибут какой-то горней жизни. Без них никак.

Но теперь стандарты постепенно теряли свои позиции. Вернее, отходили на второй план, переносились во времени. Маша как бы говорила себе: «ну, сейчас главное заработать денег, а там всё сложится». Исконно русские люди всегда любили эту неопределенность, таинственную и абсурдную благодать в конце долгого пути.

И всё бы было хорошо, только уж сильно раздражал Машу некто Гена Никитин. Мясник. Причем, раздражал всем, и внешностью своей, и поведением. Маша хоть и была родом из деревни, но людей чувствовала хорошо. И, возможно даже, при всей своей провинциальной простоте понимала то, до чего только-только дошла своими свинцовыми шагами современная наука.

Так Маша, сама не зная, выступала сторонником так называемой «физиогномики», согласно которой лицо являет собой полнейшую карту всех человеческих качеств и характеристик. Например, и Маша, и отец вышеуказанной теории господин Иоганн Каспар Лафатер, заочно сходились в том, что наличие небольшой головы и длинной шеи говорит об их обладателе, как о человеке глупом, слабом и в то же время – ехидном, а маленькие, круглые и «бегающие» глаза – о циничности и желании обмануть. Конечно, несколько искажало действительность тот факт, что Гена был не дурак употребить, и лицо его потому было мятым и вечно опухшим. По этой же причине возраст Никитина оставался неопределенным.

Гена, как и всякий русский мужик, не был лишен смекалки. Итак, будучи обладателем этого крайне полезного в быту качества, он культурно пропивал половину денег, которые Вано субсидировал на покупку мяса для шашлыков. А оставшиеся платил местным бомжам, за добытых собак. И все были счастливы! Хозяин получал мясо, не особо интересуясь его родословной, Гена – водку, опять же, не особо интересуясь уже её родословной, а счастливые обездоленные – материальную помощь.

Иногда бомжи приносили дохлых собак. Уж убитых ли ими, или просто где-то найденных – оставалось за кадром. Иногда приводили и живых. В этом случае возни Никитину выпадало чуть побольше.

Так или иначе, спрос рождал предложение. И «Царица Тамара» цвела пышным цветом, снабжая местных ивантеевских гурманов шашлыками из собачатины.

Не нужно думать, что Маша была этакой инфантильной барышней, и предсмертный визг дворняг производил на нее неизгладимое впечатление. Она и сама еще в детстве была обучена, как это не смешно и не грустно звучит – резать кроликов, снимать с них шкуры. И ничего негуманного или из ряда вон в этих, по сути равных, процессах не находила. Просто приняла как данность, и работала уже второй месяц, когда случилось следующее.

Один раз то ли Гена хорошо протратился, то ли поголовье районных собак пошло на убыль. Так или иначе, деньги были, как обычно, культурно пропиты, а собак бомжи всё не приводили. Никитин волновался, и это было видно по его паническим попыткам спасти положение. Например, Гена раздобыл на рынке какого-то лежалого мяса, но оно было настолько гнилым, что даже обычно весьма толерантный к вопросам качества и происхождения ингредиентов Вано чуть не затряс «поставщика» до смерти.

И, наконец, как-то вечером к черному ходу привели собаку. Гена, буквально ликуя, выскочил на улицу, расплатился с бомжами, и потащил псину к широкому деревянному пню, на котором обычно все и происходило.

- Ты, что! – крикнула Маша, вышедшая в этот самый момент на улицу с ведром помоев: - Она же брюхатая!

Гена замер, и принялся рассматривать дворнягу так, словно впервые увидел собаку. И, правда, не так всё просто! Огромных размеров брюхо просто-таки волочилось по земле. Таких собак обычно не брали. Во-первых, ведь, даже в таком отребье, как Никитин, всегда остается пусть одна стотысячная, но часть Человека. А, во-вторых, зачем уничтожать шашлычное будущее «Царицы Тамары»?

Однако, Гена уже заплатил деньги. И то, что он не разглядел в темноте, что собака пребывает, скажем так, в положении – это уже исключительно его проблемы. Ну, и собакины, конечно. Поэтому он мило так улыбнулся Маше своим беззубым ртом, и сказал, спокойно проводя ножом по мохнатому горлу дворняги:

- Не повезло им всем.

Псина захрипела, и, набравшись последних сил, попыталась вырваться, но, опытный в такого рода делах, Гена пресек эту инициативу на корню, перехватил собаку поудобнее, и отнес на пень. Положив дворнягу, он взял нож, и, напевая что-то, принялся радостно освежевывать тушу. Настроение его, к слову, заметно улучшилось.

Маша вернулась к своим заботам. И, вероятно, и это всё стерпела бы, приняла как данность. Если бы не Гена, который, выйди она в очередной раз по каким-то хозяйским делам, радостно крикнул, позвав рукой:

- Маш, а Маш?! – и, не отвлекаясь от своих мяснических дел, добавил: - Не хочешь щеночков посмотреть?

На следующий день Маша получила расчет, и эту работу бросила. Может быть, причиной стало такое дикое варварство, последним изгибом надломив её терпение. А может быть, просто, Маша давно уже искала повод картинно хлопнуть дверью. Может быть, может быть… Однако, итог был печален и незатейлив: кругом просыпалась молодой зеленью весна, а у Маши снова не было работы. 

Возвращаясь в тупиковую часть проспекта Подбельского, она зашла на почту и купила конверт с марками. Впервые за всё время, проведенное под сенью московского герба, она решила написать домой. Даже нет. Скорее, не «решила» - просто вспомнила о его существовании.

В те дни ей было совсем тоскливо. Магический туман фантазий с каждым днём уверенней рассеивался, и из него всё четче выступали холодные щербатые стены красного кирпича, казавшиеся ранее, в этой наивной дымке, чем-то таким правильным, таким красивым. Таким далёким.

Ей хотелось выплакаться. Хоть кому-то. Ведь именно сейчас на нее снова нахлынуло то, знакомое чувство холодного серого и красного гранита, непонятного золотисто-желтого мрамора. Словно всё неслось куда-то, преуспевало, добивалось высот, а она стояла на месте. И не выбраться, никак не вырваться из этой тупиковой части проспекта Подбельского. Из этого тупика.

Впрочем, она так и не написала правды. Ведь, как же! О ней сейчас, небось, говорит вся деревня. Это тут она никто, а там-то – «москвичка». Вот и написала наша Маша, что всё у нее хорошо, работает она моделью, и живет, ни в чем себе не отказывая.

Опустила конверт в почтовый ящик, и заплакала. Нет ей назад пути. Поезда идут в Москву полными, а назад-то возвращаются пустыми. И, снова, перед ней веером лежали извилистые и слякотные пути, ведущие то на пыльные обочины трасс, то к липким подносам дешевых кофейных, то к мокрым рыночным лоткам. Но ни один, ни один из этих путей не вел назад в деревню. Это было исключено совершенно.

Машинально рука её юркнула в карман за платком, а вместо него извлекла на свет заселенно-желтый затертый обрывок бумаги.

Вечер прошел неплохо. Мария, как ей было велено, молчала, и лишь дополняла своим присутствием такие элементы престижа господина Карманова, как сотовый телефон или наручные часы. Она улыбалась, негромко смеялась и чокалась бокалами там, где это требовалась. В принципе, все понимали, что её наличие сугубо формально, и потому не лезли с разговорами. Да и за столом было еще несколько таких «элементов престижа». Казалось, что некоторых Маша даже видела раньше. Их так же не особо засыпали вопросам и разговорами, просто любуясь, как дорогим приобретением.

Уже в такси Карманов спросил:

- Сколько я должен за сегодняшний вечер?

- Как обычно. – ответила Мария.

Караманов отчитал нужную сумму. Пусть она и дорогое развлечение, но это всё равно куда дешевле, чем содержать свою девушку, тратить на ухаживания деньги, время, а значит – снова деньги. Потом, отношениям свойственно быть нестабильными, динамичными. Полниться размолвками и скандалами. А бизнес не особо терпит непредсказуемости. Конечно же, если же вы приглашены с дамой, а пришли один, её отсутствие не будет считаться нарушением этикета. Но вот неловкости по этому поводу избежать не удастся.

Так, что Алексей Карманов пошел по пути наименьшего сопротивления. Хоть сама Мария в целом, да и её говор в частности, безумно раздражали его, Алексей понимал, что даже перерыв все службы эскорта вряд ли сможет найти лучший вариант. В визуальном плане, разумеется.

Маша пересчитала деньги, и деловито убрала их в сумочку.

- Я могу сегодня и на ночь остаться? – предложила она: - Хотите?

Карманов ничего не ответил, просто назвал таксисту адрес своего дома. Вечер продолжался. И хоть в душе Алексею и было как-то противно, мерзко, что ли, но он прекрасно понимал – за деньги лучшего не купить. И бизнес, и девушки требуют времени. А, когда время стоит денег – дешевле просто приобрести за наличный расчет. Оплатить сдельно. Такая вот незатейливая кармановская логика.

Удивительно как преображаются люди. Как легко они плюют: кто на породу, а кто на, казалось бы, нетленные принципы. Как легко они зарекаются с тем, что бы позже, противореча себе тогдашним, нырнуть с головой в этот черный омут простых и доступных путей наименьшего сопротивления. Как быстро рушатся их небесные замки, и опадают в пыль обескровленные идеалы.

И всё лишь по простой причине, что нам всем свойственно это чувство, словно всё несется куда-то, преуспевает, добивается высот, а мы стоим на месте. Знакомое чувство холодного серого и красного гранита, непонятного золотисто-желтого мрамора. Да еще этот магический туман фантазий, преображающий далёкие холодные щербатые стены красного кирпича, во что-то такое правильное, такое красивое.

И несутся на главную площадь Москвы поезда. Целые поезда незнающих, что дальше делать по прибытии.