Привилегия свободы

Вы когда-нибудь хотели умереть? Нет, не фигурально, а буквально. Я вот – нет.

Как человек, у которого был статус, деньги, собственная квартира и любимая работа, мог прийти к решению покончить с этим всем? Я могу рассказать. Но это не история о самоубийце. Просто рассказ о человеке, который пытался бороться за жизнь и не потерять последнюю причину, чтобы не переступить черту…

Итак, у меня и вправду всё было. Под «всё» я подразумеваю, что было много обстоятельств, которые предавали смысл моей жизни. Мне было тридцать, когда я занял должность директора торговой системы магазинов для компьютеров. Молодой и опытный работник, отличный специалист, одетый с иголочки – таков я. И мне действительно казалось, что только я управляю своей судьбой.

Жизнь била ключом: закадычные друзья, вечные попойки на выходных, вереница любовниц, которые сменялись одна за другой, как только понимали, что единственная моя страсть – работа. Ей я отдавал все свои силы. Наверное, поэтому так рано достиг всего, чего хотел. Некоторые мои знакомые восхищались этим, другие завидовали. Ну, а мне было всё равно, как только бывает всё равно счастливому человеку. Был ли смысл в моем существовании? Определенно!... По крайней мере, мне так тогда казалось.

Когда я только поступил стажером на фирму, носил линзы, потому что всей душой ненавидел очки, эти железные оковы для глаз. Но со временем мое зрение падало, и я смирился с зависимостью от них. Очки сроднились с моим лицом. Без них меня тяжело было представить. Но мало кто знал, что с каждым днем, минутой, секундой мой мир тускнел, терял четкость и краски. В тридцать я пришел на очередную консультацию к офтальмологу.

Сам врач тоже носил очки, что меня ни сколько не обрадовало. Он оторвал взгляд от карточки и сочувственно на меня посмотрел:

- Горите на работе?

Я кивнул и попытался рассмотреть его точный цвет глаз. Доктор вздохнул и написал в графе диагноз «катаракта».

- Это не конец жизни. Катаракта успешно лечится.

- Я буду видеть?

Такие вопросы тяжело задавать, а еще тяжелее на них отвечать. Врач выдержал паузу, снял очки и серьезно на меня посмотрел. Интересно, сколько раз за день он дарит людям луч надежды и сколько раз убивает его в них?

- Думаю, если поспешите, то да. Только никто не обещает, что вернется абсолютное зрение.

Что вы ощущаете, когда вас настигает что-то страшное и необратимое, чему вы боитесь взглянуть в глаза? Вы прирастаете к месту? Ваше сердцебиение замирает? Или ускоряется? Зеницы расширяются, и в горле встаёт ком? Всё сразу?

Ничего из этого я не почувствовал. В какой-то мере всегда это знал. Я был человеком воли, поэтому не оставил попыток вернуть зрение. Череда неудачных операций, скучные зеленые стены стационара, белые хрустящие халаты,  успокаивающие голоса докторов.

Я возненавидел это всё!!! Не мог выносить, когда кто-то начинал жалеть меня. Жалость унижает и давит.

Когда я в восьмой раз оказался в стационаре, почувствовал себя загнанным спринтером, безнадежным и старым спринтером. Я жил глазами, воспринимал ими мир. И в один миг взять и отказаться от ВСЕГО?! Я не мог позволить себе такую роскошь. Но денег оставалось всё меньше, и я влез в долги. Следующая операция не помогла, и последний луч погас в моих глазах, а солнце утонуло во мраке.

Я ослеп. Два слова и масса ощущений: тщетность попыток, неизбежность, подавленность, безнадежность, ненависть. И ни одного зрительного образа. Только воспоминания. То, что любил, желал, что видел, а что не успел увидеть...

Теперь у меня началась новая жизнь. И она напоминала мне бег с прыжками и препятствиями. Куда поделись мои верные друзья? Где все любовницы? Растаяло всё, как туман в лучах рассветного солнца.

Моей единственной спутницей стала собака-поводырь. Это была немецкая овчарка, которую я назвал Альфа, тихо радуясь, что раньше в голову не пришла кличка Омега. Я уволился с работы и вернул долги. Теперь уже солнцезащитные очки стали моим извечным аксессуаром. Моим реквиемом разбитым надеждам, черным занавесом, который скрывал слепые глаза.

Я отказался от телевизора, слушал только музыку и любил про себя повторять, что Бах тоже был слепцом. Но шли дни, и не видеть этого мира было невыносимо. Дышать, ощущать запахи, слышать пение птиц, прекрасную музыку, осязать форму и образы предметов - этого было недостаточно. Со временем я пришел к мнению, что Бог либо шулер, либо ни черта не понимал в своем творении. Как можно любить нас и создать такими беззащитными, хрупкими, подверженными болезням и опасностям? Или ему приносит удовольствие наблюдать за нашими страданиями? Единственный способ прервать эти муки – смерть, как последняя попытка выжить, перестать терзать свою душу. Некая свобода, которая окрыляет и вызывает на лице мстительную улыбку.

Меня стали раздражать зрящие. Их слова «взгляните», «посмотрите туда», «поднимите глаза» вызывали у меня презрение. А когда у прохожих невольно срывалось с губ в мою сторону «инвалид», меня приводило это в бешенство. Они не имели право меня так называть! Я любил этот мир не меньше их!

Люди вообще утомляли меня своими непонятными метаниями, каждодневными бытовыми проблемами, из-за которых они теряли суть жизни. Наверное, они были ещё большими слепцами, чем я.

Такой же, как все, была женщина из общества волонтеров, которая наведывала меня каждый день. Это была пожилая, склочная дама, которая постоянно что-то умыкала из моего дома, видимо, думая, что я ничего не замечал. Как-то я не открыл ей дверь, и она перестала приходить. Но после этого у порога моего дома, маленького мира, в котором я знал каждый угол, раздались аккуратные шажки. Они принадлежали девушке. Она была моим новым волонтером. Её звали Надежда. Я нехотя открыл ей дверь, и с того момента девушка стала тем лучом, который давно погас в моих глазах.

Надя готовила мне есть, стирала, убирала, но ко мне никогда не обращалась. Она любила громко включать радио на кухне и постукивать посудой, когда её мыла. Я нарисовал её мысленный образ в уме: светлая, невесомая, энергичная и накаленная, как нерв. Альфа за несколько минут до прихода Нади, чувствовала её приближение. Я знал, что Надя улыбается, когда собака начинала ласкаться к ней, но никогда не слышал её смеха. Меня устраивало то молчаливое присутствие. Но мне становилось неловко, когда она приносила мне еду, подавала чашку чая или укрывала пледом.

Однажды в один из майских грозовых дней у меня разболелась голова, и я прошел на кухню за таблетками.

- Найди мне, пожалуйста, анальгин, - попросил я скрипучим голосом.

Девушка стала открывать шкафчики, разыскивая лекарство. Внезапно раздался оглушительный гром. Налетевший ветер всколыхнул тюль. Я почувствовал, как Надя замерла, но не придал этому значению.

- Ну, же! – потребовал я.

Раздался новый раскат грома. Надя метнулась к окну и захлопнула его, повернула защелку. Потом она подошла ко мне и передала пластинку лекарства. Её рука дрожала, и я ощутил её страх.

- Ты боишься грозы?

Ответа не последовало. Но я и так всё понял.

- Дай мне воды.

Надя налила в чашку воды и подала мне её. Я запил таблетку.

- Уйдешь, когда закончится гроза. Поняла?

Снова молчание. Меня это разозлило, и я прикрикнул:

- Ты, что рот открыть не можешь?!

Девушка медленно подошла ко мне и осторожно взяла меня за руку. Я вздрогнул от неожиданности: от того, что меня никто давно не касался. Надя положила мою ладонь на свою голову и кивнула. Страшная догадка пронзила меня и заставила сердце учащенно биться.

- Ты нема?

Снова кивок. У меня почему-то перехватило дыхание.

- От рождения?

Она опять кивает. Какое-то противоречие! Я ощущал в её движениях столько жизнерадостности, что не мог понять, как можно жить с таким недостатком и мириться с ним?

- Если тебе страшно, ты можешь посидеть со мной. Я включу музыку.

Надя взяла меня за руку и проводила в залу. Там мы просидели, пока не закончилась гроза. Я перестал чувствовать себя неловко в её присутствии. Теперь мы были на равных и меня это устраивало.

Когда она ушла, я не находил себе места. Неустанно прокручивал в уме наш неудавшийся диалог.

К приходу Нади я вышел во двор с Альфой. Собака нервно била хвостом о мою коленку. Мы одинаково не могли дождаться Нади.

Я сидел на скамейке, когда услышал цокот её каблуков. Альфа радостно залаяла. Надя подошла ко мне и зашуршала пакетом перед моим лицом.

- Что там?

Уже дома она распаковала и достала оттуда деревянную доску и буквы из пластмассы. Она быстро перебрала их и выложила какое-то слово. Я ощупал каждую букву и прочел слово «привет». Мои губы изогнулись в улыбке. Удивительная девушка! Теперь мне будет легче её понять.

С каждым днем я всё больше доверял Наде. Часто метался из угла в угол, натыкался на мебель и переворачивал стулья, ожидая её. Мне не хватало её заботы, как кислорода. А часы, проведенные наедине с ней, незаметно пролетали. Я рассказал Наде, как ослеп. И очень боялся, что она меня пожалеет. Но Надя лишь выложила из букв фразу: «Это плохо, но зато мы с тобой встретились».

- Можно? – спросил я её, прикасаясь к её волосам.

Она утвердительно кивнула. Я проводил пальцами по её лбу, не обнаруживая морщин, каялам, изучал миндалевидный разрез её глаз, крылья носа и углы губ. Она показалась мне необычайно красивой.

- Какого цвета у тебя глаза?

«Карие. А у тебя какие были?».

Надя не побоялась задать этот вопрос, чему я несказанно обрадовался.

- Голубые. Или серые… я уже точно и не помню.

Девушка без спроса дотронулась до моей щеки. Её пальцы порхали, считали морщинки на лбу, нежно касались ресниц, а потом и вовсе щелкнули меня по носу. Я рассмеялся.

«Ты любишь дождь?»

- Нет. А ты?

«Да. Но только без грома и молнии».

- Я заметил. Почему ты боишься их?

Она долго не решалась что-то написать, но потом всё-таки вывела:

«От них немеет душа. И я хочу закричать, но не могу. Это сложно объяснить».

- Ты… хотела бы говорить?

«Нет!»

- Почему? – удивился я.

Что она за девушка?! Слишком много противоречий, чтобы ужиться в одной личности.

«Надо мочь сказать этому миру что-то стоящее. Многие говорят о пустом».

- Но ты не можешь ничего произнести…

«Зато я могу написать!».

Надя взяла мою руку и притянула к себе. Я ощутил под пальцами её задорную улыбку.

«Что для тебя дороже всего?»

Я хотел было сказать зрение, но осекся. Этого я давно уже лишился. Работа? И её у меня нет. Друзья? Нет, я не мог терпеть их жалости. Деньги? Даже они не сотворили чуда.

- Свобода.

«А разве ты отчего-то зависишь?»

- Не знаю, - я растерялся на пару мгновений, но потом быстро выпалил. – От тебя завишу. От твоей помощи.

Надя не шевелилась. Смутилась, может?

«Мне приятно это знать». 

- Ты любила когда-нибудь? – спросил я неожиданно для самого себя.

«Да».

Мне не понравился этот ответ, и я убрал руки с доски. Но она вернула мои ладони на место.

«Я люблю эту жизнь. А еще своего кота Ваську».

Я усмехнулся.

- И всё?

«Своих родителей. А ты любил?».

Я опять не знал, что ответить.

- Не знаю. Впрочем, если бы я любил, я бы это помнил.

Я почувствовал, как от неё повеяло холодом, потому поспешил добавить:

- Я не говорю, что любви нет. Но за свою жизнь я успел в ней разувериться.

Надя не стала складывать из букв новый вопрос.

- Ты понимаешь меня?

Девушка взяла мою руку в свою и легко её пожала. Я тут же ответил, поймав её ладонь. Мне хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно. Но её рука вскоре выскользнула, и я прочел её новое послание.

«Мне пора идти».

- Пообещай, что ты завтра придешь!

«Я всегда прихожу».

От этих слов у меня мурашки по телу пошли. Я запутался в чувствах к этой девушке.

Надежда ушла из моего дома, оставив за собой легкий аромат духов и доску с буквами.

Но она так и не вернулась. Только Альфа скулила под дверью. Я стал винить себя за всё, что ей наговорил перед этим. Ведь мог обидеть её необдуманным словом. Мне не хотелось ни есть, ни пить, только лежать и слушать музыку Баха.

Два дня я провел в таком состоянии, когда в мою дверь постучали. Альфа оживилась и загавкала. Но я узнал шаги, это не была Надя.

- Здравствуй, немощный! – не очень-то вежливо поздоровалась со мной мой прежний волонтер.

Я скривился и пропустил её в дом.

- Ох, и грязно тут у тебя! И что делала Надька всё это время? – возмущалась бабка, берясь за веник. – Пол не мытый, стол весь в крошках!

Я не в состоянии был слушать её надрывный бабий голос, потому прервал его.

- Где Надя?

- А чем я плоха? – возмутилась волонтер. – У нас тут не сфера услуг, а добровольная организация.

- Почему она не пришла?

- А я откуда знаю! Нет её! Может, замуж выскочила. И кто её такую дурочку позвал? Ни рожи, ни гожи. А тощая какая!

Я разозлился.

- Да Вы ей в подметки не годитесь!

Бабка вскинулась, отбросила веник и, наверное, насупилась:

- Чего это ты тут голосишь? Небось, влюбился в неё?

- Пошла вон!!! – заорал я.

Альфа поднялась с половика и залилась лаем. Волонтер перепугалась, схватила сумку и выскочила за порог.   

Я запер дверь на все замки и успокоил собаку. Затем вышел на балкон и оперся о перила. Я жил на девятом этаже, и отсюда открывался чудесный вид на город.

На улице весело щебетали птицы, солнце ласково пригревало и дул легкий ветер. У него был тот неуловимый аромат, который присущ только весеннему ветерку. Так пахла Надежда.

Мне стало ужасно тоскливо и больно. Она оставила меня, испугалась моих чувств. Кто захочет жить с инвалидом? Кому нужно носиться с такой обузой?

 Я стоял, не шевелясь, но при этом ощущал притягивающую бездну под собой. Так просто: стать на карниз, развести руки и упасть.

Смерть = свобода. Всё остальное лишь способ привязать нас к этой жизни. Любовь, радость, везение, наши любимые – декорации к ней. А абсолютной свободы не существует. Она лишь за гранью. Свобода не ограничивает, уже потому что это противоречит её природе. В этом её привилегия.

Я наклонился вперед, раздумывая, как это упасть? Успею ли я уловить момент полета? Будет ли больно? Вряд ли больнее, чем сейчас.

Но в последний момент, когда я уже решился, меня охватил страх. Может, я и вправду любил эту жизнь? Или только выдумывал отговорки?

Так сходим мы к мукам. Так в молчании сходим с ума. Обретаем что-то и тут же теряем. А за утратой плачем, неся в душе осколки Надежды.