ИСТОРИЯ МОЕЙ БОЛЕЗНИ Степень критики: строжайшая. хотя и от похвалы не откажусь
Короткое описание:
Оценивайте все. и техническую и эмоциональную стороны.
Название пока рабочее.
Я не видел её ног, хотя они были идеальны. Не слышал её хохота, хотя он звучал. Не замечал платья, хотя оно было винного цвета. Умом я понимал, что она танцует, но ощутить ничего не мог. Все мои клетки испытывали шок, будто мне разорвало руки, а я ещё не успел осознать себя чувствующим боль. Всё, что было сейчас передо мной, – это бордовый вихрь, состоящий из складок платья, испанской музыки и крови от моих невидимых разорванных рук. Она работала танцовщицей в каком-то отвратительном заведении, в которое я завалился уже сильно пьяным после ссоры с женой. Мне было все равно, куда пойти, лишь бы там было шумно и пахло спиртным. В баре гудели голоса. Где-то рядом два краснорожих мужика месили друг друга кулаками. Я протолкался ближе к столу, на котором, стуча каблучками, вертелся винный вихрь. Я смотрел на неё всего несколько секунд, ослеплённый, оглушённый и онемевший, а потом все исчезло.
Очнулся я оттого, что на лоб легла знакомая прохладная рука. Я разлепил губы, чтобы назвать жену по имени, но вместо этого произнёс нечто сиплое и непонятное. – Отдыхай, – грустно прошептала она. Я прокашлялся. – Маш… прости. Я вчера… Прохладная Машина рука погладила меня по щеке. – Отдыхай. Через полчаса я окончательно проснулся и обнаружил на затылке шишку. – … – Тебя по голове ударили, – сказала Маша, опередив мой вопрос. – … – Вчера ночью. – … – Возле какого-то кабака. – … – Я пошла за тобой, так и нашла… Я пристыженно замолчал. Вчера я накричал на неё из-за пустяка и, хлопнув дверью, пошёл напиваться. А сегодня она, такая светлая и тихая, наливает мне холодного пива и гладит прохладными руками. Как можно меня любить? – Маш… – М? Я хотел сказать, что у меня ноют глаза, но устыдился. Она и так делает для меня всё. Не хватало ещё ей жаловаться… – Прости. Я тебя люблю. Она улыбнулась и ответила как всегда: – Я люблю тебя больше. И это не значило, что она любит меня больше, чем я её. Это значило, что она любит меня больше всего.
На работу я опоздал порядочно. Начальник зашел, сухо сказал что-то про последний раз, кинул на стол флэшку и вышел. Я вздохнул. С флэшки надо было перекинуть статьи на компьютер – и верстать, верстать, верстать. Работая в ежедневной газете, невозможно отложить дела на завтра. Я с трудом заставлял себя верстать. То ли меня так сильно приложили по голове, то ли выпил я вчера многовато, но от яркого света глаза слезились и болели. А тут еще и за компьютером торчать. Я запустил пальцы в волосы и зажмурился. И в ушах неожиданно застучали каблучки и кастаньеты, под веками вспыхнули бордовые пятна. Я помотал головой, обругал себя и стал старательно думать о Маше. Когда начальник снова заглянул, я так и сидел, закрыв лицо. – Что такое? – спросил он явно не так сердито, как собирался спросить. – Да… глаза что-то… Он секунда молчал, и я уж было подумал, что он меня отпустит. – Ну, глаза, не глаза… Работай, короче. И я честно доработал до конца дня, утешаясь тем, что я, наверное, заболел, и если я сейчас хорошенько себя погоняю, то завтра наверняка разболеюсь совсем сильно – и тогда можно будет не приходить на работу. И мне действительно становилось хуже. Когда я дошел до дома, у меня начало звенеть в ушах. Звенеть чем-то странным, заливисто-хохочущим. Я протянул руку к дверному звонку, потом в голове опять застучали кастаньеты, и я, привалившись к стене, потерял сознание. Маша растормошила меня почти сразу. – Что с тобой! Мамочки… Я посмотрел на неё, и мне вдруг стало тошно. Я с отвращением сбросил её руки. – Пошла! – Серёженька… – Оставь меня! Пошла вон! Она обессилено застыла, а я… я себя не контролировал. У меня в голове бушевали вихри бордового цвета, и Машина мягкая прохлада была им ненавистна. Я наотмашь ударил её по щеке и, зажав уши, выбежал на улицу, боясь, что от её голоса меня вывернет наизнанку. А она плакала мне в след. Мне хотелось вытереть руку, которая прикоснулась к её лицу, но я не смог оторвать ладони от ушей. Я бежал по городу, не понимая, что у меня перед глазами, но ощущая спиной, как её мерзкие всхлипы пытаются меня догнать. Я бежал, пока не ударился плечом о какую-то дверь. Ударился – и меня выбросило в душное и шумное нутро кабака. И там, в самом центре этого нутра, кружились и трепетали складки платья. Я едва успел увидеть их – и наступило блаженство. Голова прошла, глаза не резало, а тошнотворный Машин образ растворился. Если я и был болен, то теперь полностью излечился. Я незряче схватил кого-то за локоть и спросил: – Кто это? – Карина, – ответили мне. И я повторил: – Карина… – Слышь, мужик, ты на неё не заглядывайся особо. Она, это… сука… она – колдует. Я медленно повернул к нему голову. И вцепился в горло. Я даже не успел подумать о том, что не ожидал от себя такого, что «сука» – это, скорее всего, междометие… А мы уже катились по полу. Нас нельзя было отличить друг от друга: его лицо налилось кровью, он бился и хрипел от недостатка воздуха. И я тоже багровел, и бился, и хрипел ему в рожу: – Она не сука! Она не сука! Она не сука!!! Вдруг мне на плечо легла ладонь с алым браслетом – и из рук ушла вся сила. Несчастный мужик, страшно кашляя, отползал от меня. А я сидел, боясь шевельнуться. Рука Карины. На мне лежит рука Карины! Пёс не бывает так счастлив от хозяйской ласки, как счастлив был сейчас я. Но меня, как пса отругали. – Не делай так никогда, – прозвенело над правым ухом. А потом меня вытолкали за дверь, и я, шатаясь и давясь слезами, побрел домой. Я действительно плакал. Плакал искренне и неудержимо, как от детской обиды. А плечо горело от свежего прикосновения, и от рукава все ещё веяло запахом её духов. Карина…
Знаю, что я накричал на жену, знаю, что ударил. Но очнулся я опять от её лёгкой прохлады. Маша сидела на краешке дивана и трогала мой лоб. На тумбочке стоял графин с водой и кружка. – Ты как? Я облизал губы. – Маш… я вчера… Так по-глупому вышло… Она не ответила, и я поднялся на локте, стараясь сократить расстояние между нашими глазами. – Ну прости… Я был не в себе. Правда! Заболел, кажется… Я не сильно тебя? – Ничего, – чуть улыбнулась она. Ей всегда шли гладко убранные волосы, а сегодня она их распустила. Я убрал с её лица светлые пряди и тяжело вздохнул. Небольшой, но всё-таки синяк… «Не делай так никогда», – неожиданно вспомнилось мне. Опустив глаза, я начал одеваться. – Не ходи. Я позвонила тебе на работу, сказала: ты болеешь. Твой шеф дал тебе выходной. Говорит, ты ещё вчера жаловался. – Спасибо. Маш, я тебя люблю. – Я люблю тебя больше. К обеду все началось снова. Заныли глаза, заболела голова. А теперь еще стало трудно дышать. Меня все раздражало, а Маша – особенно. Она говорила мне нечто ласковое, а я ворчал, что она говорит неразборчиво, и я ничего не понимаю. Через несколько часов меня опять начало мутить от её вида. Плюс ко всему рука стала терять чувствительность. Я перестал воспринимать реальность. Пространство вокруг меня растворялось и плавилось, уступая место духам, вину и кастаньетам. В правом ухе звенел гневный и властный голос Карины. Не делай так… Маша не выдержала и прижалась ко мне. Её близость выдернула меня из бордового омута и накрыла выжигающей дурнотой. Я скорчился, меня рвало желчью, а она гладила меня по голове и плакала, и мне становилось хуже. Не было даже сил оттолкнуть её. В ушах стучало. Вдруг она испуганно охнула. – Серёжа… да у тебя кровь! Я почувствовал тёплую струйку, бегущую вниз по шее, вскинул руку, но не смог ощутить собственного движения. Я посмотрел на руку и понял, что почти не вижу. Я застонал, не в силах больше терпеть боль, но дыхания хватило лишь на один стон, да и тот я едва услышал. Мне никогда раньше не было больно отовсюду! Маша, рыдая, судорожно набирала скорую, и мне казалось, она сломает свои тонкие пальцы о трубку – так сильно она сжимала руки. И я всё понял. Я увидел Карину, и у меня заболели глаза. Я услышал её, и потекла кровь из уха. Я думал о ней, и теперь голова раскалывается. Она дотронулась до моего плеча, и рука отнялась. Я вдохнул её запах и стал задыхаться. Мне нужно к ней! Я собрал все силы, которые у меня оставались, и зашептал, опустошая полные лёгкие на каждое слово. – Я знаю… как… вылечить… девушка… в том… баре… Маша кинулась ко мне, бросив телефон, и вцепилась в плечи. – Какая? Какая девушка?! – Карина… – Сейчас! Она даже ничего не спрашивала. Молча и упрямо помогала мне встать, доковылять до машины, залезть внутрь. А я безуспешно боролся с тошнотой, не смея сказать ей, почему мне так плохо. Благодарность и стыд мешались во мне с невыразимым отвращением, и это меня мучило. Ну зачем я тогда пошёл в этот кабак?! Когда мы доехали, Маша хотела помочь мне дойти до двери, но я отстранил её. Должно быть, у меня был страшный взгляд: Маша резко вдохнула и сделала шаг назад. А я развернулся и ввалился в бар. Я проковылял к самой сцене, где танцевала Карина. Схватил её за подол платья и прохрипел: – Зачем ты это делаешь? Она скосила на меня чернющие глаза. Очаровательно извинилась перед публикой и за воротник протащила меня в служебное помещение. Мне постепенно легчало. Её ладонь, будто прожигающая рубашку, меня самого только грела. – Ну? – спросила она, прикрыв дверь. – Зачем ты творишь это со мной? – О чем ты? – Хватит! – я разъярился мгновенно. Я впечатал её лопатками в стену и зарычал, толи повелительно, толи умоляюще: – Не мучай меня! Зачем ты меня мучишь?! А она неожиданно улыбнулась, да так вызывающе, что у меня вышибло весь воздух из едва залеченных лёгких. – Я люблю мучить мужчин вроде тебя… – жарко зашептала она. – Глупых и верных, как собаки. – Я женат! – Она не может быть твоей хозяйкой. Я же знаю, тебе нужна хозяйка! А я – могу… После этих слов она медленно протянула руку к своему плечу и с тихим шорохом спустила бретельку платья. И этот шорох отозвался во мне сладкой дрожью. А на второе плечо она положила мою руку. И я подчинялся, безвольно и восхищенно. Соединял её кожу со своей в одно безграничное тактильное наслаждение. Я сходил с ума… Карина полностью погрузила меня в бордовый огненный вихрь её чертова колдовства, и тем сделала меня счастливейшим псом на свете. Но я понимал, что после этого я весь, весь насквозь буду болен ею, и не смогу отойти от неё ни на минуту. И это было страшно. Спустя каких-то полчаса мы вернулись в зал. Она поднялась на сцену и закружилась, отбивая каблуками дробь. А я с куском раскалённого чугуна вместо сердца побрел к Маше. Жена сидела в машине, прижав к губам сцепленные пальцы. Я молча сел на соседнее сидение. – Ты как? – Маш… я так не могу. Она ждала, пока я продолжу. А я не хотел, так не хотел говорить ей! – Понимаешь, это какая-то странная болезнь… Карина… У меня болит то, чего она касалась. Глаза болели, после того как я посмотрел… а теперь, понимаешь… Я давился и, как рыбьей костью, царапал горло каждым словом. – Теперь… Маша, прости… В общем, я… мне больше нельзя от неё никуда. Я тогда умру. Потому что… – Оставайся у неё, если тебе так не будет больно. Она поняла всё. Моя маленькая и светлая Маша мужественно не плакала, и я сам едва не зарыдал оттого, что мужества у неё было больше, чем у меня. Я сглотнул, смачивая обожженное тяжелыми словами горло, и закончил почти шепотом. – Мне кажется, я люблю её… И Маша ответила: – Я люблю тебя больше.
От последующих дней у меня в памяти мало что осталось. Я метался между двумя крайностями: одна называлась болью, вторую звали Кариной. Сам не знаю, в которой из них я был безумнее. Время и расстояние между ними продолжали сокращаться. Я не мог покинуть её больше, чем на полчаса, и отойти дальше, чем в другую комнату. Я выходил за дверь и невыносимо осторожно вспоминал Машу. Мне было стыдно и страшно думать о ней. Минут через десять начиналась тошнота, и я возвращался. Перестав узнавать себя в зеркалах, я стал их избегать. Мои глаза не искали ничего кроме Карины и ни на чем больше не желали фокусироваться. Я продолжал курить и напиваться, но мои лёгкие наполнялись только запахом её духов, а мозг пьянел только от её голоса. Я продолжал умирать. И я не выдержал в один из бессчетных вечеров. Мой мир сконцентрировался на сцене в желтоватом клубке света и вертелся, вертелся, вертелся. А я стоял, зажмурившись, курил и пытался хоть на минуту выбросить из головы бордовые вихри и вернуть себе способность мыслить и решать. Мне отчаянно нужна была эта способность. Не знаю, откуда во мне, безвольном, нашлись на это силы, но я смог, находясь подле Карины, приглушить власть её присутствия. Наверное, я просто был на грани, когда скрытые ранее силы выплёскиваются наружу. Я выдернул из чьих-то рук стакан виски. И раньше, чем складки платья успели совершить один оборот вокруг прекрасных ног Карины, я разбил стакан о её лицо. Она замерла. Мокрые волосы по инерции хлестнули по щеке, частично налипнув на кожу. – Что творишь? Выйди вон! – звонко крикнула она. А я уже рухнул в пропасть, и меня было не остановить. Я бросил ей в лицо недокуренную сигарету. «Ты смеялась, когда я горел, сука! Теперь гори сама!» Она закричала жутко и безобразно. Она покатилась по полу, и изгибы её тела превратились в изломы. Они неестественно забилась, стирая остатки воспоминаний о грации её танца. Секунд пять ничто не двигалось и не звучало, кроме неё. А затем посетители кинулись к ней, пытаясь сбить огонь, крича наперебой, толкаясь, матерясь, забыв обо мне. Я знал: они хватятся меня, если промедлю хоть секунду. И я не стал медлить. Почти бегом прошел к выходу, вскочил на удачно подвернувшийся автобус и упал на сидение. И только тогда у меня затряслись руки и налились свинцом коленки. Убил я её? А даже если и нет – она уже никогда не будет так подчиняюще красива. Огонь пропитал её запахом дыма, выжег чёрные дыры на платье, испепелил волосы. Я уничтожил её колдовство. Теперь я поправлюсь… Облегченно смеясь, я утёр пот со лба. И вдруг понял, что у меня ноют глаза. Я вскинулся, прислушиваясь к себе с таким страхом, какого раньше не знал. В голове пронёсся один, всего один крохотный винный сполох. Неужели?.. Неизлечимо… Я взревел и всадил ладони в лоб. – Нет! Ну нет же! Не может быть! Нет!!! Внутри и снаружи, повсюду, медленно нарастала знакомая ненавистная боль. Проклятье… Проклятье тебе, Карина! – Мужчина, вам плохо? – опасливо потрясла меня за плечо пенсионерка с соседнего сидения. – Да-а-а-а! – завыл я с надрывом, обратив к ней красное, со вздувшимися жилами лицо. Она, может, хотела помочь, но я был слишком страшен, и мой крик заставил её вжаться в сидение. Я вскочил, захлебываясь ужасом, остервенело заколотил в двери. Водителю хватило взгляда в зеркало, чтобы понять, что мне действительно надо выйти. Я вывалился из автобуса и побежал, крича и корчась, куда-то по тёмным улицам. Я ничего уже не мог хотеть, но ноги сами принесли меня к дому. Глаза уже почти не видели, дышать было трудно, но меня хватило на ещё один истошный вопль. Я упал на колени под знакомыми окнами и закричал: – Маша! Маша-а!!! Выйди, убей меня! Мне больно, Маша… На последней гласной я сорвал голос, и звуки перестали исходить из горла. И я, уткнувшись локтями в тротуар, мог только раздирать челюсти немым криком. Только бы услышала, только бы она услышала… А потом меня затошнило. Никогда в жизни я так не радовался тошноте. Это была самая страшная и долгожданная судорога в моей жизни: со слепотой, удушьем, нестерпимой болью, но с пониманием того, что человек, могущий всё это прекратить – приближается. – Серёженька! Я ощутил обнимающую меня, тошнотворную, такую любимую прохладу. Немеющая кожа почти не чувствовала Машиных слёз. – Прикончи меня… – беззвучно прошептал я. Ненадолго тошнота отхлынула, а потом накатилась снова. Маша уходила, а затем вернулась. Моих сил уже перестало хватать даже на судороги. Боль отняла у меня власть над всеми мышцами, которых касались каринины руки. И я неожиданно понял, что у меня не болит сердце. Наверное, это было единственное, чем она так и не смогла завладеть. Единственное, что всё еще принадлежало Маше. И я мысленно улыбнулся тому, что не умру, целиком подчинённый Карине. А потом и сердце пронзило болью. Но она была иной. Это был самый обычный, милосердный кухонный нож. – Я люблю тебя больше, – скорее догадался, чем услышал я. И это значило, что она любит меня больше моей жизни.
1. Когда он ударил Машу, а потом убегал, слишком много раз показывалось его отвращение: «Я с отвращением сбросил её руки», «…Машина мягкая прохлада была им ненавистна», «…боясь, что от её голоса меня вывернет наизнанку», «…как её мерзкие всхлипы пытаются меня догнать». Например, в последнем «мерзкие» лучше убрать – мы это уже и сами поняли.
2. «Но меня, как пса отругали.» – по-моему, тут или лишняя запятая, или не хватает.
3. «– Хватит! – я разъярился мгновенно.» – для меня как-то странно звучит. Может, «я мгновенно разъярился»? В «Двенадцать копий императора» у вас тоже несколько раз неестественно переставлены слова в словосочетаниях. Или это круто, или это только для меня неестественно?
4. «Но я понимал, что после этого я весь, весь насквозь буду болен ею, и не смогу отойти от неё ни на минуту. И это было страшно.» – мне кажется, что тогда он не должен был думать о будущем.
5. «– Мне кажется, я люблю её… И Маша ответила:» – по-моему, круче будет «А Маша ответила». Мол, «а Маша всё равно ответила: Я люблю тебя больше».
Идея не новая, но четкая и всегда хорошая. Это я про текст, кроме его конца.
А конец… А под конец расклад такой: Серёжа – слабовольный, считает самоубийство чужими руками лучшим выходом. Маша – живет только для Серёжи, сделает всё, что он скажет, ведь он же знает, что для него лучше! Добрая, но дура. Карина – супер властная и вообще очень крутая, владеет магией 3-го уровня и работает танцовщицей в баре.
Не, вообще из персонажей мне только один кажется неестественным. Серёжа все-таки решился на самоубийство, и то хорошо. Карина, может, просто ленивая и живет себе в свое удовольствие, без особых замашек. Или просто не такая уж и крутая, это просто Серёжа не крутой. Или – самый вероятный вариант – сама не сама, живет узкой жизнью и не может смотреть в разные стороны, умеет только танцевать да привораживать, и всё – вообще всё. А вот то, что Маша убила Серёжу, мне кажется очень странным. Она же не дура по сюжету, сама прекрасно соображает. А тут взяла, и, без лишних слов – хрясь ножем в сердце. Есть и другой вариант, то, что это был единственный возможный выход – убить Сереженьку, иначе потеряется он, будет жить, но жить не будет. Но только мне кажется, что в нашем мире такого быть не может – что нет других вариантов. То есть какая-то мораль у концовки есть, но она мне абсолютно не нравится.
В общем, я думаю, что концовку бы изменить (например, что Маша его не убила, и Серёжа, подавленный, вернулся бы к Карине, она бы над ним за бутылку и сигарету издевалась усиленно, но не убила бы (не тот человек), а Маша потом пришла бы к Карине разбираться. Особенно веселым был бы плохой конец - если бы Карина заставила Серёжу убить Машу : ) ...), и было бы классно. А можно, чтоб Маша не сама пришла разбираться с Кариной, а с помощью, ну и закрутить дальше сюжет - начало-то интересное.
Сильно и страшно. Настолько ярко и реалистично прописаны эмоции, что меня начало слегка колотить. Если бы читала вечером или ночью, точно бы поднялась температура – атмосфера рассказа очень затягивает. Я под сильным впечатлением.
я конечно не мостак развертывать обширный анализ произведений-возможно это из косноязычая но могу заметить что рассказ по стилю напомнил мне Пауло Коэльо-вобщем мне понравилось
[Веник!] (выметаю мусор и ментов, все права защищены)
Толи меня так сильно приложили по голове, толи выпил я вчера многовато - "то ли" раздельно. Я раньше тоже не знал, как правильно. После этих слов она разделась и... и я изменил супруге. - а то, что он там весь полудохлый и в крови - это её не смущало? Хм. Меня бы смутило, если бы я был девушкой... складки платья успели совершить один оборот вокруг прекрасных ног Карины - длинное, должно быть, было платье... пару метров в диаметре, не меньше... ))) я разбил стакан о её лицо. Она замерла. - и только?.. Мало того, что разбить стакан о чьё-то лицо не так просто - нужно большое усилие, так та ещё и замерла! Не грохнулась, не дёрнулась даже! Замерла! Или тут нечто иное имелось ввиду, чего я не понял. она уже никогда не будет так подчиняющее красива - "подчиняюще". Это была сама страшная и долгожданная судорога в моей жизни - "самая"?
Ну что сказать. Если у тебя даже случайные прозаические приходы получаются такими, что читать их одно удовольствие и оторваться невозможно, то мне, пожалуй, пора ставить крест на своих литературных мечтах. Дашка, ты молодец. Умница.
У меня есть длинная юбка, гораздо менее расклешенная, чем платье Карины, но я все равно могу взять за подол и скрутить её вокруг ног больше, чем на один оборот. Спасибо за правки!
Через полчаса я окончательно проснулся и обнаружил на затылке шишку. – … – Тебя по голове ударили, – сказала Маша, опередив мой вопрос. – … – Вчера ночью. – … – Возле какого-то кабака. – … – Я пошла за тобой, так и нашла…
Жена настолько любит героя, что понимает его без слов. Это оч. хорошо показано.
Quote
У меня в голове бушевали вихри бордового цвета, и Машина мягкая прохлада была им ненавистна.
Вот эта антитеза очень яркая.
Quote
Мне хотелось вытереть руку, которая прикоснулась к её лицу, но я не смог оторвать ладони от ушей. Я бежал по городу, не понимая, что у меня перед глазами, но ощущая спиной, как её мерзкие всхлипы пытаются меня догнать.
Это, к слову, об эмоциональной стороне. Оч. ощущаю я чувства героя. Да и вообще, чувства героя переданы очень ярко.
Quote
– Я люблю тебя больше, – скорее догадался, чем услышал я. И это значило, что она любит меня больше моей жизни.
Что не совсем понравилось:
Quote
После этих слов она разделась и... и я изменил супруге.
Брр! Прости, но всё очарование рассказа, которое ты так старательно выплетала тонким щёлком, исчезает. Типа, хеть, скинула лихо одежду. Мне кажется, что лучше описать, как медленно Карина снимала платье, как ещё больше сводила героя с ума. Побалансировать на грани откровенности и недосказанности. И не понравились фразы: "подчиняющее красива" (как-то слово "подчиняющее", на мой взгляд, неудачное) и "ничего уже не мог хотеть".
После этих слов она медленно протянула руку к своему плечу и с тихим шорохом спустила бретельку платья. И этот шорох отозвался во мне сладкой дрожью. А на второе плечо она положила мою руку. И я подчинялся, безвольно и восхищенно. Соединял её кожу со своей в одно безграничное тактильное наслаждение. Я сходил с ума… Карина полностью погрузила меня в бордовый огненный вихрь её чертова колдовства, и тем сделала меня счастливейшим псом на свете.
Сойдет?
П.С. Случайным читателям комента: да-да, это про то самое.
+1
