– Дорогу! С дороги, псы! Генерал ранен!

Взмыленные и бледные солдаты вдвоем тащили раненого на растянутом плаще. Зная, что счет идет на минуты, они даже не пытались нести его бережно, и от их несинхронного бега генерала трясло и мотало. Перед ними на нетвердых ногах бежал тощий адъютант и расчищал дорогу.

Наконец, чуть не сорвав дверную занавеску, адъютант влетел в полевой лазарет.

– Сюда, быстрее. Генерал ранен, срочно лекаря!

Солдаты шмякнули раненого на ближайшую свободную койку и нервно замерли, тяжело дыша и явно не зная, что делать дальше. Подошел лекарь и, молча отодвинув адъютанта, вцепился в генерала взглядом. Тот хрипел и кашлял кровью, и сердце выталкивало жизнь из пробитого легкого.

– Все вон, – отрывисто каркнул лекарь.

А затем бросил через плечо:

– Мне нужен он.

Адъютант сглотнул и исчез за дверью, плотно задернув занавеску. В лазарет он вернулся еще более бледным и сухим, будто прибавил в возрасте. Впихнул под тряпичную крышу человека в кандалах и вышел, старательно пряча взгляд.

– Аме… – тихо произнес лекарь.

Узник, на вид двадцатилетний, смотрел на него глубокими старческими глазами. Пыль на его ногах намокла и размазалась от вечерней росы, и он неловко вытирал левую ступню о правую штанину.

– Ты нужен нам, Аме.

– Кому – нам? – переспросил тот нетвердым голосом.

– Своей стране, генералу, солдатам…

Аме облизал губы и покачал головой.

– Я не хочу.

– У генерала пробито легкое, он умирает. Без тебя не справиться.

– Я не хочу быть нужным ни генералу, ни солдатам, ни тем более стране! Я больше не могу так… Еще раза два – на большее меня не хватит. Я просто сдохну, и всё, и плакали ваши генералы.

– Помоги нам еще один раз, Аме, и тебя отпустят.

Узник снова быстро облизал губы.

– Ты можешь поклясться?

Лекарь отвернулся и глухо ответил:

– Да.

Аме подошел к генералу, положил дрожащие руки ему на лицо, зажмурился. Лекарь пережал пациенту горло. Аме захрипел, скорчился и рухнул на колени подле койки, не отрывая рук от лица генерала. Изо рта у него шла кровь, он плакал. Плакал глухо и страшно, как плачут, когда случается непоправимое. Один раз он приоткрыл глаза и посмотрел вверх на лекаря. Тот быстро шевелил окровавленными руками над грудью генерала, и Аме секундно порадовался, что не может толком разглядеть. Потом его тело наполнилось оглушительной слабостью, будто его высасывали, и он забылся. А лекарь торопливо накладывал повязки, злясь на природу за то, что небо темнеет слишком быстро.

Генерал со стоном поднялся на локте. Положил ладонь на глаза и только так смог открыть их и не ослепнуть от света.

– Все хорошо, господин генерал, – услышал он. – Вы поправляетесь.

Он медленно отвел ладонь и увидел желтые парусиновые стены лазарета. Зрение понемногу привыкало.

– Д…

Генерал сделал попытку заговорить, но горло не желало выпускать голос наружу. Только после кружки воды ему удалось продолжить.

– Давно я?

– Вчера на закате принесли, – тут же подскочил адъютант.

– А сейчас…

– Уже час как рассвело.

Раненый пощупал грудь: ничего не болело. Он помнил бой, стрелу. Кажется, он вырвал её с мясом, и после этого стало совсем плохо. Помнил, как его раздирал кашель, отзываясь пятнами в глазах. Дыхание стало мокрым изнутри. Потом носилки, тряска, чьи-то руки… Генерал смыслил в ранах. Можно ли за ночь так поправить дыру в легком?

– А лекарь где?

– Да… там где-то… – адъютант махнул рукой вглубь помещения.

Генерал покашлял на всякий случай: дышалось легко. Затем позвал лекаря и первым дело сказал:

– Вернемся, вас наградят.

– Да не стоит… Это не я вас спас.

Он вскинулся и в упор посмотрел на лекаря. Тот неловко подергивал жидкую бородку.

– Это он, да?

– Да. И я… я обещал ему свободу за этот раз.

– Да вы с ума сошли?

– А что я мог сделать?! Господин генерал, вы умерли… бы. Вы, можно сказать, последний, кого он успел спасти: больше он просто не выдержит.

– Откуда мне знать, что он там может! – генерал побледнел, и лекарь понял, что он боится.

Мало кто не боялся… Аме считался собственностью штаба, пойманный лекарем несколько лет назад при неизвестных обстоятельствах. Его использовали, когда важный для страны человек оказывался при смерти. Его держали взаперти, скованным. Он ничего не умел, кроме как лечить. Но его все равно боялись.

– Хотите знать, как все происходит? – вздохнул лекарь. – Он дожидается момента, когда человек должен умереть. А потом начинает удерживать его на самой грани. Пока он держит, я зашиваю. А потом он отдает часть самого себя, чтобы человек отошел от грани не в ту сторону, а в эту. Обратно. И все. Вся эта его хваленая сила заключается в том, чтобы удерживать и отдавать. Он не может навредить.

Генерал только хмурился в ответ.

– Он спас вам жизнь.

– Кого этим удивишь – война идет…

Вдруг генерал резко сел и вытянул шею.

– Проклятье! Фронт где сейчас?

– Реку пока держим, – подал голос адъютант.

– До сих пор? Кто командует?

– Никто… Солдаты сами…

Генерал яростно взлохматил рыжие волосы.

– Так, всё. Я на линию. Найди мне лошадь.

Кивнув, адъютант проворно выскочил из лазарета. А уже через минуту – генерал ещё не успел натянуть мундир поверх рубашки – снаружи послышался стук копыт. Генерал искоса посмотрел на лекаря, мотнул головой и в три широких шага вышел.

– Да, война, но он всё равно спас вас! – запоздало крикнул лекарь ему вслед и, не услышав ответа, крикнул еще громче: – Или это уже не ценится?!

Грязь на ногах Аме высохла и теперь постепенно осыпалась. Он сидел прямо на земле и смотрел на это, безуспешно стараясь не занимать внимание ничем другим. После лечения генерала жизни в нем теплилось от силы на двоих. Еще один раз рискнуть и поделиться этой жизнью, и у него останется только старость, которая – он знал это – навалится на него ужасающе быстро.

Аме не помнил, как оказался посреди лагеря. Наверное, кто-то вынес его вчера из лазарета, когда лечение закончилось. Вынес – и только. Оковы с него так и не сняли. Он с таким отчаянием запустил руки в волосы, что со стороны казалось, будто руки вцепились в его голову сами. Таким его и увидел мгновенно осадивший коня генерал.

Аме понял, что возле него остановились, и задрал голову. Генералу стало видно, как натянулась кожа на его тощей шее. Одежда довольно узкого покроя висела на нем, словно сдувшийся парус. Давно не стриженые волосы спутались, на лодыжках и запястьях мозоли. Генерал смотрел на него и понимал, что должен быть благодарен, но не чувствовал ничего, кроме брезгливой боязни, и злился на себя за это. Брошенные вдогонку слова лекаря звучали бесконечным эхом, сопровождая каждую мысль. «Ты жалок», – хотел сказать генерал, но вместо этого выдавил:

– Освободить. Только из уважения к твоему отцу…

– Вы знали его отца? – спросил адъютант, когда они немного отъехали.

– И сейчас знаю… – неохотно отозвался генерал, и адъютант, чуткий к его настроению, замолк.

Аме снова опустил голову. Пока всадники отъезжали, пока с его рук и ног снимали кандалы, он не сказал ни слова. Он не верил, не мог верить. Его освободили?

Освободили?

Его плечи на секунду расправились и облегченно опали. Он огляделся, стараясь увидеть лагерь по-новому. Но не смог. У него так давно не было свободы, что он разучился ею распоряжаться. Он стоял посреди лагеря, растерянный оттого, что ему нечего делать. Может, стоит, наконец, поговорить по душам с отцом…

Аме едва успел подумать это – мысли даже не оформились в слова – как были прерваны самым кошмарным способом. Огромный шар огня, будто наказание неизвестно за что, с гулом упал в центре лагеря. Враг вывел на линию фронта требучеты.

Аме понял, куда упал снаряд, и его прошибла нехорошая холодноватая дрожь.

Лазарет.

Он бросился бежать. Перед его глазами желтые стены лазарета покрывались копотью, пламя проедало в них круглые дыры. Аме гнал прочь это видение и ещё сильнее гнал себя. Он даже думал, что бежит быстро…

Когда он достиг цели, огня снаружи лазарета было уже немного. Он перебрался внутрь. Парусина сгорела вся, и теперь жадное пламя кормилось деревянными опорами. Страшнее криков горящих раненых был только запах их горения. Солдаты пытались залить и засыпать пожар, но свирепствующая стихия не подпускала их близко, загодя выжигая из легких кислород и закручивая волосы.

Аме понял, что не сможет даже приблизиться к лазарету, не то, что попасть внутрь, и это понимание подкосило его. Ему показалось, что он рухнул на колени, но на самом деле он упал на бок в странной и неудобной позе, будто хотел стать меньше. Голова кружилась – он чувствовал это и лёжа. Чей-то тяжёлый сапог мимоходом вдавил в землю его руку. На бок просыпалось немного песка. А потом сознание перестало фиксировать реальность.

Когда огонь отжил своё, Аме нашли и растолкали.

– Тебя лекарь зовёт.

Аме сперва отворачивался, а затем вслушался в слова, и в теле появились силы сесть.

– Так он не умер? Его не было внутри?

Двое вояк переглянулись.

– Был, – ответил один.

Аме вглядывался слабыми глазами в их лица и видел презрение. И впервые оно было направлено не на него.

Со второго раза Аме поднялся.

– Где он?

Лекарь лежал под дубом в роще у границы лагеря. Он перестал напоминать человека, превратившись в один сплошной ожог. Тень от дерева падала на его лицо, но он и без того был мрачнее тени. Аме видел это даже сквозь боль, которая не должна была оставить места другим чувствам на лице лекаря.

– Аме… – просипел он, и сердце недавнего пленника наполнилось радостью.

– Как ты выжил?! – спросил он почти с восторгом.

– Да, расскажи, как выжил, – неожиданно вмешался стоявший рядом десятник.

Он глядел на лекаря, не отрываясь, и от его взгляда Аме стало неспокойно. Неожиданно он подался к Аме.

– Да у него духу не хватит рассказать. А у меня хватит.

– Пожалуйста… – беспомощно морщился лекарь.

– Он укрылся. Понял, что ему не выбраться, и укрылся нашими друзьями. Живыми!

– Аме, я просто…

– Он прятался под телами наших раненных товарищей! Тех, которые от ран не могли ходить, – голос десятника звучал безжалостно и глухо.

– Правда? – Аме против воли перешёл на шёпот.

А лекарь закрыл глаза, и из-под век выкатились слёзы. И это стало ответом.

– Мне так тяжело, Аме…

– А думаешь, моему другу было легко, когда он горел и не мог встать на ноги? – отрывисто спросил десятник, и ушёл, не дожидаясь ответа.

Аме горько зажмурился и помотал головой, после сказал тихо и отстранённо:

– Ты звал меня.

– Прости. Аме, прости!

– Не мне тебя прощать, но если ты звал за этим – то я прощаю.

Лекарь отвернулся.

– Помоги мне, – произнёс он одними губами, и Аме услышал. – И прости за все, что я тебе сделал. За то, что привел тебя сюда. За кандалы эти…

Разговор был таким тихим, словно из него насильно выжали весь голос. Только они вдвоём и могли слышать. Аме слушал, сидя на земле и пряча голову в руки. А лекарь смотрел на его стёртые до корки запястья и не мог оторваться.

– Все это не важно, – ответил Аме после паузы.

– Нет, это важно! Но ты всё равно прости. И если ты прощаешь… помоги мне… Я очень хочу жить!

Из всех слов, сказанных им, эти последние прозвучали жарче и искреннее всего. Он хотел жизни больше, чем прощения. И зная это, он презирал себя. Никогда и ничего – даже рождения сына – он не ждал с таким трепетом, как сейчас ответа.

– Я всегда был тебе как проклятие, правда ведь? – грустно спросил Аме.

Лекарь не смог ответить, только отвернулся.

– От меня хотели избавиться, я был обузой…

– Ты был нужен! – прервал лекарь, но испугавшись громкости своего голоса, умолк.

– Кому? Стране. Генералу. Солдатам. Но ты ни разу не сказал, что я нужен – тебе, отец. Ты все ещё оборачиваешься при этом слове. Часто называешь меня по имени… но даже его мне давал не ты. Не волнуйся, нас не слышат…

– Я противен тебе?

Аме молчал невыносимо долго. А потом произнёс с тихой, обжигающей душу нежностью:

– Ты совсем обгорел…

Он закрыл глаза и положил руки на лицо отцу. Усталости в этом жесте хватало на них обоих. Это был последний раз, когда Аме мог поделиться жизнью. Раз, который должен его иссушить. Но об этом он думал меньше всего. Все мысли заняла кожа под его ладонями. Горячая, дрожащая.

Они сидели так, пока лекарь не перестал дышать.

Аме сжался возле него в комок, чувствуя боль его ожогов. В этот раз никто не поможет ему, пока он удерживает отца на грани. Никто не станет лечить лекаря. Все, что мог Аме – не кричать. И выжимать, выжимать, выжимать из себя силы, отдавая их все.

Когда он отнял руки, они были бледны и подрагивали. Дыхание мерно поднимало и опускало грудь лекаря. Через какое-то время он окончательно очнулся. Первое, что он увидел, были абсолютно седые волосы сына. Старость уже началась.

– Ты всё-таки сделал это… – прошептал лекарь.

– Скажи… Хотя бы сейчас – я оказался тебе нужен?

– Да. Да! – горячо ответил спасённый.

Аме тяжело встал.

– Тогда прощай. Не хочу находиться ни среди этих солдат, ни среди этих дворян. Больше я не смогу никому помочь. И тебе я теперь незачем.

Он ушёл, не дождавшись рассвета. Свободно пересёк линию фронта, кивнув случайно встреченному генеральскому адъютанту. Набрёл в темноте на какую-то дорогу. И дальше отправился уже по ней, с каждым шагом всё больше чувствуя, что скоро ему понадобится посох.

Той же ночью солдаты устроили над лекарем расправу. Но Аме так этого и не узнал.