Немножко писанины от автора
 Переосмыслив всю сказанную мне критику, я дошла до мнения, что мой роман - куча витиеватых и вычурных фраз, поз и диалогов, а это ни к чему, тем более, что я абсолютно отклонилась от главной цели - рассказать миру судьбу Альбы Байрон. Я предпринимаю вторую попытку и надеюсь на терпение и снисхождение ко мне читателей. 
Ах да, и простите за тупой жирный шрифт в начале главы, не могу исправить. 
Белый рассвет
Пролог

Она – в розовом пальто, обмотанная легким шелковым платком, в плотно зашнурованных кожаных ботинках твердо шагала в сторону церкви Св. Марии. В небольшом городишке Харроу почти наступило утро – на бежевом циферблате наручных часов стрелки указывали на цифру 4. Она специально пришла сюда утром, пока никого нет, и шла по мощеной дорожке, вдыхая прохладный весенний воздух. Скрип ее подошв громко звучал среди неаккуратно свернутых гор тающего снега и деревьев с голыми ветвями, которые еще не успели разодеться в малахитовые листья. Можно было подумать, что она направляется прямо к двери, но нет – остановившись справа от дверного проема, она присела. Ее худенькая ручка в красной шерстяной перчатке бережно смахнула снег с каменной плиты,  встроенной в стену церкви. На изъеденном временем сером камне, чуть влажном и потершимся, пальчики девушки достали из кармана платоr и начали осторожно, букву за буквой, очищать выгравированный текст. «В память об АЛЛЕГРЕ, дочери лорда БАЙРОНА и КЛЭР КЛЭРМОНТ, родившейся в Бате… » и так далее. Она не первая, кто приходил сюда и, разложив клетчатый плед на лавочке, что бы не простудиться, доставал маленькую книгу в твердом переплете и садился возле этой мемориальной плиты, с первой страницы погружаясь в иной мир, постепенно оживляя это забытое место, захоронение теней забытых предков, никем не вспоминаемых, а ведь именно  этот камень прятал в себе кусочек одной из самых трагических историй, о которых не знал мир. Но это миниатюрное собрание прошитых страниц под розовой обложкой рассказывало правду, стряхивало белый снег, опавшие листья, дорожную пыль, дождевые капли, заставляя приезжать сюда таких, как она -  отправившихся за сотни миль, что бы сесть на лавку и погрузиться в чтение, а потом, дочитав, сидеть минуту, час, целый день или  всю ночь, думая о прочитанном, всматриваясь в надпись и прослушивать нежный голос в голове:  «В память об АЛЛЕГРЕ, дочери лорда БАЙРОНА и КЛЭР КЛЭРМОНТ, родившейся в Бате…»
 

Глава 1

-                 Альба, иди сюда. Видишь вот это? Оно называется рассвет.
Я указала пальцем на небо. Маленький оранжевый кружок солнца потихоньку выползал из-под земли,  постепенно окрашивая тучи в золотой цвет. Перед глазами медленно рассеивалась стена утреннего тумана, покатые пенистые волны просвечивались сквозь вуаль плотного воздуха. Их шорох долетал до маленьких ушек Альбы, она восторженно и напряженно ловила каждое движение океана, проглатывала каждый звук шепота мягких волн, вдыхала соленый аромат бриза. Это был ее первый рассвет возле океана.

Загадочное зрелище все больше и больше захватывало мою малышку. Ей это представлялось таинством, величайшим секретом – наблюдать, как начинается новый день.

 Ветер игрался ее черными кудрями, подвязанными голубой ленточкой, приподнимал края тоненькой накидки.  Внезапно рывок воздуха сорвал с тоненьких плечиков шаль, и, высоко поднося над головой, направил назад. Я  кинулась вдогонку; ноги тонули в холодном вязком песке, шаги давались все труднее, но руки упорно ловили шаль. Есть! Кусок материи зацепился за острый выступ скалы и я наконец схватила ее.

- Альба, я иду! – Сказала я, победно вознося пойманную шаль. Сердце окатило ледяным дождем. Малышка была в метрах трех от берега, ее тельце вынырнуло с-под  голубой воды, тонкие ручки, облипшие водоростями, тянулись вверх, рукодельная шляпка слетела, выныривала и тонула среди пены. Ее широко распахнутые глаза с ужасом смотрели на восходящее солнце, будто с каждым сантиметром, которое оно преодолевало на пути к облакам, ее на столько же тянуло ко дну. Нежно розовый свет все ярче и смелее заполнял небо, проглатывая последние звезды.
- Альба! – Из горла вырвался душераздирающий крик, но звук будто погряз в солнечных лучах, ноги все больше и больше застревали в влажном песке, подол платься был испачкан грязью, прилипшие ракушки и листья мешали сделать даже шаг. Песок проглатывал ее, чем сильнее она пыталась вырватся, тем крепче ее держала земля. Над океанским плесом виднелось только белое испуганное личико Альбы, рот судорожно глотал воздух.
Я была уже по шею в песке. Тело намертво застряло в земле, не конечности не чувствовались, но лицо пылало, покрылось капельками пота, с языка срывалось только оно слово – «Альба!». Вот уже в рот посыпались мокрые острые песчинки, врезаясь в десна и язык. Перед глазами осталась только узкая полоса неба и краешек моря, которое безжалостно бросало из стороны в сторону белую шляпку. «Альба!» - предсмертный крик застыл среди тонн песка, так и не вырвавшись на волю.

- Альба! – закричала я, и все туловище будто само вытянулось в постели. Перед глазами знакомая комната обретала четкие очертания, исчезнул шум воды и, судя по тому, что вокруг никто не проснулся, крик был лишь в моей голове. Рефлекторно я отряхнула руки, будто от прилипшего песка, и встала. Перси, как всегда, рядом не было, слуги спали. Еще не отправившись от наваждения, трясущимися руками я зажгла свечу в засаленном, старом подсвечнике, с верху до низу облепленным воском и кинулась к колыбели. Рука нащупала скрипучую перекладину, маленькое одеяло, смятую подушку и надломленную в нескольких местах Мэри Лу с разными глазами. Пусто. «Пусто» - отозвалось где-то в сердце и внутренности превратились в лед. В соседней кровати мирно посапывал Уильям, прижавшись под тонким пледом к мишке. «Альба» - прошептали губы. Сквозь дырявые шторы просачивался свет утренней зари, заливая комнату мягким, но холодным персиковым светом. «Альба» - повторили губы, и я наконец вышла из ступора, будто слова пробудили во мне призыв к действию. «Альба, я иду!» - крикнула я больше себе, распахнув двери в коридор. Я открыла кабинет Перси – никого – после побежала вниз по корявой лестнице без перил в коридор. «Альба» - раздавался мой голос, глаза лихорадочно разыскивали среди этой рухляди тонкое тельце в голубой ночной рубашке. Когда я открыла двери прислуги, старая, подслеповатая кухарка Пира испуганно вскочила с кровати, рассеяно докладывая, что Романа разбудила ее, сказав, что ищет маковое молоко для подопечной, которая никак не хотела засыпать, а она ей ответила, что оно в шкафчике в столовой возле корзины с хлебом, а ведь она ничего такого не сделала. Ноги сами понесли меня на кухню, и как только я увидела Роману, неуклюже качавшую Альбу, что-то в моем сердце поднялось и тут же упало, я подбежала и прямо-таки выхватила девочку из рук служанки. Та уставилась на меня, не понимая причины внезапно выступивших на моих глазах радостных слез, застыв с протянутыми руками.

- Следующий раз предупреждай, когда берешь ее.  – Строго сказала я, прижимая к сердцу Альбу. Мне было так важно держать ее на руках, ощущать сладкую детскую тяжесть, нащупывать сквозь ситцевую ткань ее маленькие ножки, тоньше, чем должны быть в ее возрасте, перебирать миниатюрные пальчики, целовать вздернутый носик.  Мне вспомнился тревожный океан, четко увидела плавающее на поверхности посиневшее тельце на фоне раскаленной зари, заполнявшей стылое тусклое небо. Я постаралась забыть, покрепче обхватывая ребенка, но вместо этого перед глазами появились опутанные водорослями черные локоны. Я хотела вернуться в комнату, но видела широко раскрытые голубые глаза, как два осколки стекла, они отражали проплывавшие тучи. Когда ее ручки дернулись, а веки начали открываться, я стряхнула давящие чары.

- А-у , - сказала она мне, - мама!

Я погладила ее по голове, наконец, сев в кресло возле окна.

- Спи, маленькая.

Обычно это не срабатывало. По обыкновению она садилась мне на колени, требовала печенье с молоком и катание верхом на Перси. Но, видимо, маковое молоко сделало свое дело, и моя девочка, обхватив меня за шею, вновь уснула. Я легонько покачивала ее одной рукой, подумывая, что правильно бы вернуться в постель, но не хотела ее отпускать ни на миг.

Я отдернула потрепанную портьеру, и комнату озарил яркий лунный свет. Мы жили в одном из самых бедных кварталов Венеции – старые дома с заплесневелыми комнатами и насквозь прогнившими дверьми и оконными рамами, мостовые с кучами мусора по бокам и развалявшимися посреди дороги пьяницами с бутылками в руках, провонявшими тухлой рыбой базарами с гогочущими торговцами, кишащим бедняками, протягивающих руки к почти таким же по статусу прохожим. Этот город был прекрасен для богатых – для бедных (причем их было подавляющее большинство) была предоставлена его замусоленная, харкающая кровью и слюной, обливающаяся холодным потом, замершая и утерявшая презентабельный для богачей вид территория бедолаг, не сыскавших пристанища в другом месте.  По правде говоря, мы были одними из немногих более-менее «состоятельных» семей, если можно так выразиться. Присутствие двух слуг, бормочущей проклятья старухи и вечно недовольной грязной кухарки, пусть только вполовину выполняющих свои обязанности было роскошью. Жить в Венеции очень дорого; Перси не справлялся  с кредиторами, я пробовала написать хоть что-то, дабы залатать и без того  дырявый семейный бюджет, Клэр работала гувернанткой у какого-то банкира из Флоренции. Мне было грустно и одновременно противно смотреть на улицу – таким пока было наше общее будущее. После мечтаний на вилле Диодати о прекрасной свободе мы получили ее, но не так, которую хотели - головокружительной, легкой, ничем не обязывающей и не требующей платы, настоящей, искренней и чистой свободы у нас не было. Мы оторвались от родителей, у нас было право ехать куда угодно, но плачевное состояние финансов, испорченная репутация, невозможность изменить что либо без денег, моральное и физическое изнурение – вот обратная сторона медали. Не думаю, что я была бы счастливее, не уехав в Женеву. Мне казалось, что и так, и так я была обречена на тяжелую жизнь.

Взгляд мой упал на отражение в зеркале напротив. Усталое, осунувшееся лицо нездорового цвета, по крайней мере, еще сохранило привлекательность красивых черт; под глазами залегли темные круги, скулы обострились, румянец еле-еле розовел на исхудалых щеках. Лицо обрамляли темные волосы, которые стали жутко выпадать после смерти Клары, видимо, впоследствии шока. Голубые глаза утомленно смотрели на меня. Я вдруг подумала, что меня легко можно принять за мать Альбы по голубым глазам, чуть смуглой коже, черным волосам.

- Я ведь есть твоя мать, Альба, я твоя мать, - шептала я ей над маленьким ушком, расчесывая пальцами кудри, - я твоя истинная мать, а Уильям – твой брат.

Уверена, что она меня понимает душой, чувствует, что она – моя плоть и кровь, часть моих забот и переживаний.

- Я люблю тебя, моя дочь. Никто не заберет тебя. – Соврала я. Я знала, что через месяц, может два, Джордж заберет ее к себе и это отзывалось жуткой болью в моем сердце. - Все равно мы буем вместе, да? – я поцеловала в ее пухлую смуглую щечку и, завернув в плед, отнесла наверх.