Короткое описание: Мне доставляет писать даже без критики, для себя, но может быть я её просто сильно боюсь? Даже интересно стало
Глава 1.
Спустя не один десяток лет, Бен понял свое успокоение, хоть и нашел его многим раньше. Обычно, он держался за поручень лифта, когда смотрел в зеркало, которое приказал повесить тут, чтобы, было на что смотреть кроме этих злополучных каменных блоков, медленно сменяющих друг друга. Каждый раз, посещая нижние ярусы своего обширного поместья, он должен был спускаться именно на этой злой подъемной машине и играть с собой в одну и ту же глупую игру. Теснота вынуждала считать каждый проползающий строительный блок, и Бен даже знал точное число их - ровно тридцать четыре.
В который раз сжимаемый муками замкнутого пространства, Бен дошел до двадцатого блока, что было некой точкой облегчения. Последняя часть всегда была самой простой, а под последние пять- шесть блоков дыхание хозяина поместья вновь становилось ровным, осанка приобретала присущую его личности грацию и аристократичность, дрожь в руках проходила, и из лифта выходил всем привычный Бенджамин Дуорэй, собственной персоной. Никто не любит свои страхи, и, поэтому он спускался и поднимался в одиночку, пускай рациональность и, рассчитанный инженерами допустимый вес, позволяли взять с собой еще двух людей среднего телосложения. Этот принцип хозяина знали все. Он научился смотреть в зеркало, научился не глядеть на пугающие серые и медленно плывущие блоки. Острое лицо в отражении, блеск зрачков в слабой полутьме и начинающая седеть подстриженная бородка успокаивали, каким-то образом вселяли спокойствие, способное сдвинуть любые страхи и боязни. Простояв с пару мгновений, мужчина обязательно подтягивал небрежным жестом руку к подбородку, чуть щипая его. Ему без лишнего самолюбования нравилась грубая, почти полностью сжатая в кулак рука и пальцы, увешанные богатыми, но не вычурными перстнями. На общем темном фоне камней выделялось обручальное кольцо, блестевшее даже слишком неестественно - года не прошло с женитьбы Бена.
Мысль о скором ребенке в подобный момент всегда имела особенный, сильнейший эффект, подавляющий неприятные ощущения во время спуска. Бен смотрел в отражение, радуясь, что будущий ребенок, будь то сын или дочь, увидят отца именно таким - высоким и статным человеком, обладающим к тому же редкой разновидностью обаяния, когда человек способен в расслабленной и небрежной позе внушать собеседникам уважение и вызывать у них неподдельный интерес. Следующим шагом были часы. Рука от подбородка резким движением отстранялась, так, чтобы, Бен смотрел на циферблат серебряных часов на цепочке под небольшим наклоном головы. Он наблюдал за секундной стрелкой до самого окончания спуска, но этот ритуал не имел ничего общего с мерзким подсчетом строительных блоков, то есть не было мерой для занятия времени, отвлечения от комковатого страха или боязнью застрять, стать пленником бездушного механизма.
А ведь однажды лифт пришел в неисправнось. Стоял осенний вечер, дождливый, пасмурный и серый, легкий ветерок приятно обдувал курящему на балконе Бену лицо. В груди теплела радость, наделяющая тело легкостью и решимостью. Молодая жена Мария, которой самое большое через неделю предстояло рожать, даже переехала в лазарет на полносуточное проживание под наблюдение Кромвела, личного врача Бена. Доктор был очень высоким и сутулым мужчиной с неизменным белым халатом на узких плечах, круглыми очками на овальном вытянутом лице, из под которых пытливо смотрели близкопосаженные морщинистые глаза. Говорил Кромвел всегда мало, как бы выдавливал слова, сохраняя отстраненно-деловой стиль общения, что очень даже устраивало Бена, который не раз пересекался с фанатичными болтунами, коих среди лекарей великое множество. Он находил подобную словоохотливость признаком недалекого ума. Бен имел желание спуститься в палату к Марии на лифте, дабы проведать молодую жену, поцеловать ее в прекрасный и выразительный лоб, а после беседовать с Кромвелом относительно состояния здоровья любимой и ребенка. Кончив курить, Бен двинулся к платформе с лифтом.
Он неторопливо разводил решетку, являющуюся аналогом двери. Зайдя внутрь, в таком же темпе принялся закрывать. Отец Бена любил рассуждать о неторопливости.
- В сущности своей торопливость вещь расторопная и необдуманная. Человек торопящийся сорвет с дерева плод, а тот, в свою очередь, еще и не созрел вовсе. Сын мой, незрелый плод может и подойдет простому рабочему, которому по природе своей необходимо быть быстрым и стремительным, дабы прокормить себя и близких, но не тебе. Мы же нуждаемся в сочном яблоке, и это должно быть отражением нашего обдуманного и тщательного труда. Ты должен понимать, что неторопливость - не значит медлительность. Это обдуманность, помноженная на плавность. Стоит ли упоминать, что в движениях и жестах Бена с юношества не было резкости и вспыльчивости, речь обрела тот же самый вид, что и сейчас. Он со всеми людьми разговор имел одинаково уважительный и холодно-почтительный, что, однако, не придавало его осанке высокомерия, и даже не было лицемерием. Жену Марию почти всегда называл душа моя, и взгляд его в эти моменты размягчался, а морщинистые глаза чуть заметно добрели.
Бен привел машину в движение, опустив боковой рычаг. Холод металла обжег кожу, раздался щелчок, и машина загудела. По обыкновению, мужчина почти сразу же отвернулся от решетки к зеркалу.
И тут он увидел нечто, от чего все внутри покрылось коркой сковывающего льда. Дыхание на несколько секунд перехватило, сердце, казалось, может выскочить из груди, и его глухие удары перекрывали звуки движущихся механизмов.
- Здравствуй, Бен.
В отражении стоял доктор Кромвел. Руки покоились в карманах брюк, что придавало позе расслабленность, которая, как помнил Бен, не была свойственна настоящему Кромвелу. Что занимательно, себя Бен в зеркале не увидел и увидеть не мог, так как он смотрел словно бы в другую, такую же комнату лифта, только расположенную симметрично той, в которой сам находился. За спиной доктора медленно двигались блоки, и, если бы не звуки механизма, то у Бена бы точно не осталось сомнений, что лифт уже давно стоит, а блоки едут сами собой.
- Думаю, ты понял, что перед тобой не врач. А если все же еще есть сомнения, то спешу разубедить - это лишь оболочка, которую я меняю по желанию и прихоти. Как только эта мысль достигнет головы твоей Бен, прошу, выбрось предположение о сумасшествии.
Голос успокаивал, а в конце недолгой речи он щелкнул пальцами, и Бену внезапно стало уютно в этой тесной комнатке в обществе неизвестного, медленно твердившего слово за словом. Беспокойство о Марии прошло, осталось только голое любопытство.
Кромвел оперся на рычаг и продолжил:
- Не спешу представляться, - он демонстративно махнул одной рукой, по-прежнму опираясь другой на набалдашик рычага, - так как я подобными заявлениями могу поломать шестеренки в чужой голове, которые работают куда громче механизма этой машины. Кто я, вопрос непростой, да и отвечать не собираюсь, все- таки, как-никак, это мой отпуск, мой фестиваль, мое развлечение.
Он снял очки и бесцеремонно начал протирать их пиджаком, начиная с оправы. После подул на стекла так, чтобы они запотели, и продолжил:
- Чего же ты молчишь Бен, где же почитаемая тобой вежливость? Хоть бы головой гостю кивнул, - он театрально вскинул голову. - Здравствуйте. - Уже лучше, молодой человек. - с небольшой издевкой хмыкнул лже-Кромвел. Нетрудно догадаться, что видишь меня сейчас вовсе неслучайно, а совсем даже наоборот - я подстроил эту встречу. Чтобы ты не волновался о длине нашей беседы, а ты наверняка торопишься, изволь понять, что механизм пришел в неисправность, и, что главное, господин инженер уже в курсе, - доктор щелкнул пальцами, отчего лифт остановился - вовсю ищет неисправность. У нас есть приятный час для необычной беседы, ты же не откажешь мне? Бен заметил, что стоит, открыв рот. Справившись с собой, он глубоко вздохнул и решительно спросил: - Почту за честь, хоть я и не понимаю что вы такое. Не поймите меня, человека живущего в эпоху прогресса, неверно, но я вижу, что вы именно нечто и, скорее всего, имени у вас и нет и не было никогда, хоть и величали вас по-разному, - Бен закончил фразу чуть смущенно, но твердо. - Предположил ты неплохо, конечно, но мыслишь, уважаемый, несколько узко. Позволь озвучить несколько теорий на мой счет? Несколько твоих теорий - Кромвел задал этот вопрос исключительно из лжевежливости и продолжил, заложив руки за спину.
Сейчас ты все активнее думаешь о происходящем, как о временном помешательстве, и что самое плохое, переубедить мне тебя почти невозможно. Ну, сделаю я пару-тройку фокусов, что изменится то от этого? - он щелкнул пальцами. Лифт вокруг исчез, а теперь Бен стоял напротив Кромвела в своем саду, почти у самой его изгороди, в тени маленькой беседки. Прежняя тишина, нарушаемая только голосом существа, исчезла, а на смену ей пришел ненавязчивый шелест травы и кустов. Пахучий аромат неизвестного цветущего растения дразнил и щекотал ноздри. Ощущения были столь реальны, что Бен ради убеждения пару раз глубоко вздохнул, широко расставив ноги, после чего потянулся, чтобы справиться с подступившей робостью. Кромвел щелкнул пальцем, и все вернулось к мрачному и слабоосвещенному лифту.
- Вот видишь, чудеса подлинные ты вполне можете списать на галлюцинации, хоть и понимаешь в глубине души, что сами собой такие явления не происходят. Но и тут ты найдешь себе выход - клаустрофобия. Вполне можешь внушить мысль, что ты просто потерял сознание, а тот бред, что сейчас происходит, при пробуждении ты даже не вспомнишь, а если детали и останутся в памяти, то ты лишь немного удивишься, а перед сном забудешь. Разубеждать не стану, напротив - предоставлю полнейшую свободу мыслей. Сила самоубеждения есть вещь сильная, а спорить с тем, что накрывает здравый смысл уютным вычурным покрывалом, смысла не вижу никакого, так как это мероприятие сродное вычерпыванию моря. Я могу переместить тебя за мгновение в любую точку мира, но оттого ты лишь сильнее убедишься в собственной правоте, - он иронически улыбнулся - ведь, чем больше масштаб чуда, тем больше разрушительных вопросов появится в твоей, Бен, голове. И ты, как ярый скептик, скинешь все на болезнь души или тела, в зависимости от медицинских познаний. Заметил мою откровенность и словоохотливость? Тут нужно тоже сказать пару слов. Я по роду занятий вынужден хранить молчание, а сейчас простите уж, у меня что-то вроде выходного - редкость крайняя. Вреда я тебе, Бен, не нанесу никакого, напротив, на данный момент, ты чувствуешь себя в очень хорошем расположении духа, не смотря на недуг и боязнь этой машины внизу. Пройдет небольшой отрезок времени, после чего я исчезну, а ты, самостоятельно решишь все, что касается меня и моего внезапного появления. Не против? Надеюсь тебе это интересно и любопытно.
- Тут вы правы, я буду рад с вами беседовать. Бен расслабился и приготовился слушать.
- Продолжу о теориях. Итак, я, вполне полноценно высказался о первой теории, предположении о галлюцинации. Она абсурдна, если смотреть с моей стороны, но ничего я с этим сделать не смогу, даже если бы захотел. Перейдем к теории следующей, еще более нелепой. Связан ли я с религией, - Кромвела даже немного свернуло от отвращения, - культурой, фольклором, храмами, ритуалами, шаманами, вуду, наконец. Могу ли я ходить по воде, метать молнии, подчинять людей своей воле. Могу еще как, но это совершенно неинтересные занятия, заниматься которыми, к тому же, некогда. Религия, чтобы ты знал, есть вещь, созданная искусственно несколькими весьма неглупыми людьми, которые в свое время неплохо подсуетились, да перевернули нравственно-моральный мир, и не надо забывать – с расчетом на будущее. Не буду углубляться в эту тему, у нас времени столько нет, к моему великому сожалению, - он театрально вздохнул. Есть еще одна мысль, которую ты откинул. Мысль страшная, и потому спрятанная там, где она и должна была бы сгинуть, не напомни я тебе сейчас о ней. Итак – возмездие. Пришел ли я карать тебя? Нет, Бен, успокою заранее. Дело даже не в религиозном понятии греха. Чувство вины, которое ты подавляешь в себе, рано или поздно вырвется, а за ним полезет то, что ты бы назвал ужасным и черным.
Подумать только, примерный семьянин во фраке, весь собой положительный и спокойный мужчина, изменяет своей молодой жене, с прачкой. Ладно бы, ты делал это, изрядно напившись, несколько раз, или бы, пускай, тебя мучила совесть. Но ты хладнокровный и последовательный обманщик. У тебя есть образ великого человека, под которого ты постоянно подстраиваешься, что не мешает тебе то и дело нарушать обеты, как ни в чем не бывало целовать жену, улыбаясь, смотреть в ее большие и верящие глаза.
Знаете, чем вызван парадокс? Отвечу – ты считаешь, что имеешь полное право изменять жене, что ты выше её, выше многих других. И с легкостью убеждаешься в этом, что позволяет сохранять непоколебимое спокойствие. Взяв молодую жену из беднеющей, но знатной семьи, ты вызвали у супруги привязанность на почве благодарности. Я восхищаюсь твоей осторожностью. Такого человека, как ты Бен, никогда не поймают на измене, покуда ты сам того не пожелаешь. Двойное удовольствие в том, что ты будешь сохранять репутацию честного и верного мужа, и не просто будешь сохранять репутацию – Мария никогда и ничего не узнает. Ты любишь супругу, но только лишь потому, что она восхищается тобой, твоим положением, твоими достижениями. Ребенок тебе нужен для этой же самой цели, и любить его ты будешь той же любовью, что Марию. Ты хочешь увидеть, как дитя будет тобой восхищаться. Ты претендуешь на место Бога и дьявола одновременно, хотя от этого примера разит религией.
Бен лишь изредка кивал, отмечая осведомленность Кромвела, тем самым отдавая в своей голове еще пару балов в пользу первой теории. Он не сомневался, что лежит на данный момент в обмороке в пустом лифте, поэтому, по его мнению, не было никаких поводов для беспокойства.
- Вернусь немного назад, к самой теории о возмездии. Чувство вины одолело тебя всего один раз, пару лет тому назад. Ты отправил двух молодых юношей, чтобы они выкатили из винного погреба пару бочек на кухню. Не раз предупреждали о непрочных балках, но ты как бы нарочно пропустил эти слова мимо ушей, лишь утвердительно кивая головой плотникам. Для виду даже достал из кармана записную книжку и сделал пометку о необходимом ремонте погреба. Мальчиков завалило насмерть. И ты бил себя в грудь кулаком и даже спустились в подвал первым, сам разбирал завал, не одевая перчаток. Потом сам сообщил плохие новости матерям погибших, утешал их, винил судьбу. Ты упивался всем этим, а в завершение спектакля, выплатил семьям солидные деньги, опять же ради благодарности. Бен,ты превосходный актер. И именно поэтому эту фразу за всю жизнь ты больше никогда не услышишь. Однажды, одной тихой ночью, что-то внутри тебя изменилось. Засыпая, ты представил себе хруст ломающихся костей, - Кромвел сжал кулаки, воспроизводя этот звук, - попытался представить боль и горе матерей погибших, и тебе это удалось так хорошо, что ты тут же поднялся с постели и отправился курить. На обратном пути, двигаемый восторгом и любопытством, пришел на кухню, где взял нож. Вернувшись в спальню, положил руку на кровать и вонзил нож в ладонь. Этим поступком ты не просто отогнал чувство вины, более того ты - почувствовал себя мучеником. Нетрудно было убедить себя в случайности гибели мальчишек. Перевязав рану, лег спать, а потом еще две недели сохранял внутренний траур по погибшим. Погреб починили через месяц.
К чему я все это? Не позднее, чем десять минут назад, у тебя появилась одна маленькая и ужасная догадка. А что если это расплата? Еще раз скажу, успокойся, никто никого наказывать не собирается. Бен судорожно сглотнул и кивнул. - Ничего что я много говорю? Нет, все в порядке? тогда я продолжу развивать тему. Знаешь, какой факт еще сам по себе парадоксален? Ты стал убежденным атеистом, отчасти потому, что это модно, отчасти потому, что действительно так считаешь. Но ведь, глубоко внутри боишься наказания, хотя прекрасно понимаешь, что карать тебя некому. Совершенно правильно чувствуешь.
Внезапно механизм лифта заработал, и Кромвел нервно встрепенулся: - Быстрее, чем я рассчитывал. У нас мало времени. Прежде, чем я продолжу, условлюсь, что, в другой раз, когда ты будешь спускаться или подниматься на лифте, то сможешь увидеть меня вновь, если захочешь, конечно. Но это так, к слову пришлось. Кромвел помолчал с пару секунд и продолжил: - Нет ни хорошего ни плохого, точнее не существует меры хорошего и плохого деяния. Посуди сам, Бен, ты чувствуешь только себя и не можешь знать, что у других людей на уме, как и не можешь знать, что делали люди недавно, и что делали люди за сотни лет до тебя. Ты тут, - Кромвел ткнул пальцем в пол под собой - и покинуть эти пределы не представляется возможным.
Думаешь, существует ли на свете хотя бы одна, другая мысль, кроме той, что сейчас есть у тебя? Подумай об этом. Кроме тебя никого нет. Есть ты, Бенджамин – главное действующее лицо, и есть я, Зритель. Больше нет никого, одни лишь маски, иллюзия разума, декорации. И именно сейчас я наслаждался твоей, Бен, жизнью, словно хорошим театральным представлением. У меня праздник, выходной, фестиваль. Найди меня, общение будет интересным, я это обещаю.
Доктор Кромвел щелкнул пальцами.
Бен лежал в лифте, а решетки, спеша, открывала длинная фигура в очках. Закончив с решетками, Бен был приведен доктором в чувство, поднят на ноги и отнесен в лазарет, где он сразу выпил несколько микстур, сославшись на переутомление и общую усталость. Доктор заметил некие перемены в поведении Бенджамина. Тот был изрядно взволнован, пот градом тек по его лицу и шее. Внезапно пациент, забыв про все на свете, не слушая более монотонный голос врача, встал, вышел и двинулся к лифту. Поднявшись, а затем, опять спустившись, так и не смог увидеть Зрителя вновь.
Бен тихо посмеялся и двинулся к своей супруге.
Глава 2.
Спустя полтора месяца после произошедшего с Беном в лифте, поместье жило своей жизнью, размеренной и даже серой. Хотя рождение ребенка и устроило некоторый фарс, что даже весь фасад поместья теперь был украшен красивым декоративным плющом, и у каждого окна по обе стороны висели искусно сделанные бумажные фонарики, но особенных изменений в распорядке и облике поместья не произошло. Но случилось нечто такое, что вновь нарушило репутацию особняка (в прошлый раз это была гибель двух подростков в винном погребе) - пропал мужчина из слуг, конюх.
Его звали Уилл, фамилия неизвестна, да и не слишком нужна для рассказа. Жил он вместе с молодой женой, Генриетой, новой служанкой в поместье, нанятой по случаю рождения ребенка. Уилл человеком был внешне пренеприятным, по-своему задиристым и часто прикладывался к бутылке, а если и верить неделикатному женскому шепоту - иногда колотил супругу. Прожили молодые в комнатах для прислуги с пару недель, как вдруг Уилл пропал, не явившись ко сну, что, в принципе, было явлением самим по себе частым и вполне обычным. Но не появился он ни на следующий день, ни через два, а на третий день Генриета со слезами обыскала всю округу, но не нашла следов мужа. А тем же вечером, хозяин поместья, Бенджамин, нанес ей визит. Он уверял, что направил своего человека на поиски Уилла, и что человек этот в двух часах ходьбы от поместья нашел пьяного паромщика, который по-видимому был свидетелем бегства мужа Генриеты и сам переправил беглеца через реку, за что получил барыш, который позже сразу и пропил. Бен, как показалось женщине, заострил внимание на слове беглец, и, не веря ушам, она сначала неумолимо рыдала, довольно продолжительно, а позже молча сидела. Гнев поминутно сменялся апатией и наоборот, но в итоге, она собралась и решила найти этого неизвестного, чтобы подробнее расспросить его. Чуть позже, она посетила то место, о котором ей рассказал Бен, но паромщика и след простыл.
Это было необходимое отступление, а пока перенесем внимание на других обитателей жилища, а один из них интересует нас даже больше остальных.
Поместье Дуорэй, великолепный загородный особняк, был построен около сорока лет назад, и от того на нем еще не виднелись признаки архитектурной старости или дряхлости. Окруженный обширными угодьями, он являлся доказательством утонченного вкуса своего хозяина: парки и сады с сотнями деревьев, клумбами и цветниками, а также теплицами, чистыми прудами, фонтанами, многочисленными беседками, делали внешний вид поместья по-настоящему живим. Следил за всем там штат садовников во главе со стариком Луаре, занимавшим эту должность без малого три десятка лет. Луаре был очарован собственной должностью все долгое время службы. Как верный слуга отца Бена, он был предан и нынешнему хозяину, при котором сфера занятий его только выросла. Старик выполнял свои обязанности с таким усердием, что не оставалось сомнений, будто работа есть для него в жизни самое главное.
Хозяин, как человек современный, приказал наводнить окрестности электрическими источниками света, не нарушив при этом границу между технологичностью и нагой красотой природы, отчего с наступлением вечера редкие проезжие с удовольствием тормозили в зоне видимости, лишь бы понаблюдать за светящимся во тьме великолепием.
Внутренние помещения были построены для комфортной жизни, а обставлены блестяще и модно. Центральное отопление и водопровод, электричество, слуги - все на высшем уровне. Пышные портьеры, закрытые по ночам, утром открывали, чтобы солнечный свет ворвался в поместье и осветил роскошные апартаменты. Дорогие полотна картин, в основном мрачного содержания, могли испугать и вселяли уважение, а светильники и канделябры, с маленькими лампочками вместо свеч, разгоняли тьму по вечерам. Заправляла всем, в том числе и слугами, Анна, маленькая и энергичная женщина, с резким приказным голосом. Она сутками носилась повсюду, и, как многим кажется, не имела времени на сон. Появляясь то тут, то там, она породила множество слухов о наличии потайных ходов.
Можно также отметить Хизер, племянницу Анны, ту самую девушку, с которой у Бена имелась довольно продолжительная интрига. Горячей красоткой её назвать никак нельзя, она и сама это понимала, но было в ней нечто притягательное и чарующее. Её милая женственность и внушаемость послужили благоприятной средой для их связи с Беном.
За порядок отвечал Майкл - бывший военный, имевший в подчинении шесть человек. Большое место занимала кухня, но она почти всегда пустовала, так как в последнее время многочисленные блюда привозились на заказ к столу прямо из города, поэтому служащие охранники расположились именно там.
Была еще и площадка с лифтом в ответвлении главного холла - сердцевине и центре здания. Что там снизу было, точно никто сказать не мог, знали лишь про больничное отделение, лаборатории и дополнительные жилые помещения. Сейчас, с наступлением ночи, в подземной части находились три человека: Мария, младенец-девочка и Кромвел. Женщина возилась с плачущей Вероникой - так решили назвать новорожденную, а через две стены правее, в своей комнате, ворочался доктор.
Кромвелу не спалось. Он приподнялся со слишком большой для одного человека постели с мыслью, что проживет остаток жизни с намерением полностью отдать себя медицине. Не стоит путать это похвальное желание с внутренним позерством, или что еще хуже - жертвой. Бывает же, когда человек кидается в то, что у него получается хоть как то, чтобы найти место в жизни и не выглядеть глупцом. Кромвел же отдавался врачебной науке с той страстью, с которой люди, особенно молодые, открываются пороку. Его сущность мечтала быть полезным обществу, жаждала оставить после себя что-то важное. Он сутками засиживался над своими и чужими наблюдениями, выстраивая из статистических данных фактический материал, в последствие служивший ресурсами для его книг.
Кромвел всем сердцем верил в существование Творца, что выделяло его среди его знакомых и коллег, большинство из которых либо принадлежали к определенным конфессиям, либо были атеистами. Пытливый ум ученого врача, сам того не хотя, разбивал стенки религиозных мировоззрений, часто при этом сталкиваясь лбами и с аргументами неверующих. Но вопрос о сотворении живого и мира в целом оставался открытым, и Кромвел не сомневался, что это дело рук неведомого Творца.
И около года тому назад, труды ученого оценили по заслугам, и он был удостоен престижной медицинской премией за прорыв в исследовании функций поджелудочной железы. Прочитав торжественное и лестное письмо несколько раз, он все никак не мог поверить, что оно адресовано именно ему. Но вне всяких сомнений - оно было отправлено именно ему, притом в пакете с вполне приличной суммой денег. На торжественное вручение он не поехал - не любил публичных выступлений. Гордость наполнила Кромвела, но не стоит думать, что работал он ради одной славы и признания. В него вселилась уверенность, что он сможет принести человечеству ощутимую пользу, и это чувство заменило ему тепло семейного очага.
Он встал с кровати, потянулся и начал выполнять разминочные упражнения для мышц, а позже перешел и к гимнастике. За последние пару лет он слишком одряхлел, стал подвержен простуде, и в общем-то ощутил надвижение чего то такого, чего раньше не чувствовал. Дышать стало как будто чуть труднее, а долгие прогулки утомляли сильнее, чем в молодости. Ночная работа давалась все сложнее, а от множества литературы болели глаза, и врач решил, что для собственного блага и здоровья читать будет только при свете лампы. Обычно, работая, он слушал Вагнера, но в последние недели перестал - стало мешать сосредоточению. Он тысячи часов работы провел с прекрасной музыкой, но именно в последнее время это начало его напрягать.
Через полчаса он уже полностью освежевший и одетый сел за рабочий стол. Он взял в руки тетрадь-дневник в твердой коричневой обложке, открыл её и стал писать.
Записи носили несерьезный, местами даже небрежный характер. Скрупулезный во всем, что касается пациентов и общения с ними, Кромвел позволял себе различные вольности в ведении больничных тетрадей, да так, что те часто превращались в обыкновенные дневники с его тяжелыми мыслями и переживаниями, а также многочисленными заметками.
"Хлороформ. Закажу себе еще пару бутылей. Так недавно появился, а практическое применение широчайшее. Весьма рад, большой скачок для медицины в целом, пациентам с наркозом легче будет переносить тяжелые операции. Я все таки хирург, а не анестезиолог, не стоит об этом забывать, надеюсь, в ближайшее время и практика появится. Сноровка теряется, да и точность уже не та." И пометка на полях - "необходимо в ближайшее время много оперировать. Где?".
Доктор отложил тетрадь и задумался. Мысли занимала новая пациентка.
"Как зовут не говорит, по виду - не из простых, но скорее всего отец только недавно выбился в люди. Либо чья то содержанка - слишком утонченная, из модниц, не могла такой быстро стать. На вид не больше двадцати, худая, ребра видно, не ест почти. Элементарная дистрофия, совсем недавно болезнь эту описал как его... Черт, забыл, еще и память подводит. Короткие светлые волосы, из за которых на мальчишку похожа, несколько свежих шрамов на теле, скорее всего сама себя резала. Но не суть. О чем это я? Ах да. Поступила она с наркотической и алкогольной зависимостями. Богачка. Привел её ко мне Бен, а к нему её кто-то из верхушки направил с вежливой просьбой, что он не смог отказаться.
Начинала она с абсента. Будь проклята французская любовь к этому напитку. У людей, злоупотребляющих абсентом, начинаются судорожные припадки, а виной тому - туйон, ну и спирт, конечно, тоже. Сильная рвота терзала её первые дни, не пить не пищу принимать, пациентка не могла, вследствие чего была в слабости и обезвожена.
А чуть позже наружу вылез и абстинентный синдром. Тут и гашиш и опиум китайский, а может и еще что есть. Пациентка несколько раз пробовала сбежать в первую же ночь, и даже удивила силой тонких ручонок. Двое санитаров еле удержали. Пришлось привязать. Дополнительный уход понадобился, а то от собственной блевотины задохлась бы, хоть и невелика бы потеря была. Если отбросить зависимости, её тело и здоровье в прекрасном состоянии, а вот в душе поселился черт, да не один. Возможно зря я так, это может быть интересным врачебным опытом, прежде свидетелем подобного я не был. Боль, тревожность, мышечные судороги (не только абсент виноват), бессонница, насморк. Пациентка постоянно жалуется еще и на жар, "жарко, Господи, как же жарко", но никак им точно не страдает, хоть и испытывает внутренний огонь, от которого её знобит".
Настало время посетить больную. Кромвел встал из-за стола и вышел из своей комнаты, а спустя час вернулся на короткое время, достал из стеклянного шкафчика шприц и пару склянок с бесцветной жидкостью, и снова ушел. Во второй раз вернулся намного быстрее, пяти минут не прошло. Врач сильно изменился, трудно сказать в чем конкретно, но это был совершенно другой человек. Дрожащими руками Кромвел открыл тетрадь и продолжил писать.
"Вхожу внутрь, вижу - забилась в угол, света боится, (я сразу вырубил лампу), дрожит вся. Одежду сорвала, по телу полно синяков, видимо самобичевалась, дабы перебить желание. Желание? Верное ли слово я подобрал. Вовсе нет. Это нечто большее. В тусклых, глубоко впавших глазах добавилась помимо боли еще и агрессия. Сухая, бледная и грязная кожа на теле во многих местах частично подорвана и исцарапана голыми руками. Почти полное отсутствие груди, ужасающая худоба. Дыхание тяжелое, сбитое, сиплое, как после длительной пробежки."
Палата в поместье от больничной ничем не отличалась, разве что была тщательно ремонтирована, освещена Это была просторная комната, с тяжелой и прикрученной кроватью у дальней стены и нужником сбоку. Покрашенные в матовый цвет стены и потолок вводили в тоску даже самого врача. Ни острых предметов ни опасных углов углов, и если потрогать поверхность стен, станет ясно, что они не такие твердые, как выглядят.
"Внезапно она бросилась в мою сторону. Бездумно и яростно кинулась. Я слышал о подобных случаях, но готов в тот момент к драке не был, поэтому просто быстро шагнул назад, резким движением закрывая за собой дверь палаты. Захлопнул дверь перед самым её носом, и она тут же жутко завыла, но быстро умолкла.
Стоит уточнить - я не испугался, в действиях моих было много холодного расчета, и даже после этого я стоять остался у двери и даже заглянул в окошечко на двери.
В палате было темно. Я прижался уже самым носом к самому стеклу, как вдруг сумасшедшая с рыком разбила стекло руками, чуть меня не порезав. Хорошо, что реакция и рефлексы не подвели, и я успел отпрыгнуть от двери. Дополнительно выемка защищалась металлической решеткой, поэтому больная и пальца наружу вытащить не могла. В следующие три минуты, слушая оглушительное биение сердца, я опасливо подбирался к двери. Постоянные всхлипы и стоны доносились из комнаты, и поэтому я не боялся второй подобной выходки.Глаза привыкли к полутьме, и, оказавшись в метре от двери, встал на цыпочки, чтобы разглядеть помещение палаты.
Пациентка полулежала, полу стояла на коленях, облокатившись на один локоть, а второй, свободной, рукой водила по спине и бедру, сдирая кожу ногтями, отчего оставались мерзкие сине-красные полосы. Она бессвязно и почти беспрерывно бормотала - кричать, наверное, не было уже сил. Почти сразу же она перевернулась на спину, замерла на пару секунд и начала выгибаться, непроизвольно вставая на мостик. Ужасно изогнувшись, она одной рукой заламывала себе другую руку: ладонью заводила локоть куда-то за голову, на которую опиралась. Я не раз уже видел её в таком положении и еще во многих других, насмотрелся за пару дней.
Я направился в кабинет, чтобы почти сразу вернуться обратно с успокоительным и облегчить страдания больной. Но не пройдя и десяти шагов, я остановился, и стоял, наверное, еще минуту не в силах пошевелиться.
"Папа, папочка, подойди сюда, папа", услышал я, и сразу же почувствовал, что покрываюсь мурашками. Как? Откуда? Как она могла узнать? Или это просто совпадение, простое совпадение. Лихорадочно вздыхая, уткнувшись взглядом в одну точку, я стоял, как вкопанный, и нечто, вроде ужаса, подкрадывалось со спины, что-то мерзкое и нечеловеческое. "Пааааап, посмотри как я играю", сказал почти детский голосок, совсем не похожий на животный вой пациентки. Я обернулся и медленным шагом, с шарканьем придвинулся к двери, ничего толком не соображая.
На первый взгляд в палате никого не было. Глядя в смотровое окошечко, я видел большую часть комнаты, тем самым исключая в ней наличие больной. Я подошел поближе к окну, в голову пришла догадка.
Наши взгляды встретились. Она сидела прямо под дверью, прижавшись к ней, так, что я увидел её только когда головой задел холодное металлическое покрытие двери. Полоска света из коридора падала ей прямо на красные глаза. Они смотрели слишком проницательно и, казалось, смеялись, они как будто смотрели внутрь меня. Я все знаю, говорит её взгляд. Рот вытянулся в противной насмешке, искусанные от мук губы дрожали. "Ну что же ты, папочка, выпусти дочку поиграть", обнажая желтоватые зубки, смотря прямо к глаза, шептала она. Она понизила голос, отчего начала фальшивить и слегка хрипеть.
Ситуация сильно напрягла. А что если действительно знает? Когда я это сейчас пишу, руки потрясываются от подобных мыслей. Её взгляд смотрел в меня, она словно порылась внутри моих страхов, заглянула в тщательно закрытую комнату, обнажила и осветила уголок забытого, стыдного и грустного, заставила меня вспомнить себя целиком, даже ту часть, что я прячу ото всех. Молниеносно произошедшая в ней перемена вызвала удивление, столь быстро изнывающая от боли наркоманка потеряла человеческий облик. Когда её организм бушевал от жажды наркотического зелья, она все же больше походила на обычную несчастную и больную девушку. В одим момент все изменилось. Она стала злом. Злом хитрым и по-древнему мудрым, жестоким и бездушным, никуда не торопящимся и ничего не знающим кроме себя.
Один ли тут опиум?", доктор закончил писать и закрыл тетрадь. Странно, но он почувствовал удовлетворение и даже захотел спать, хоть и в голове у него до сих пор были неразрешимые вопросы.
И очень скоро Кромвел заснул, не представляя, что Бенджамин поразит его утром внезапным визитом, а также новостью о кончине молодой пациентки. Под утро, уборщику показалось, будто кто-то зовет его. В дверном окне палаты он увидел бездыханное, еще не остывшее тело. Доктор начал было быстро одеваться, твердя, что хочет увидеть труп, но Бен положил ему руку на плечо и обнадежил. Труп уже увезли влиятельным родственникам умершей, а так как в последнее время для них она была только обузой и позором - причина смерти их не сильно то интересовала. Врач хотел возмутиться, но передумал. Он вспомнил события минувшей ночи и почти сразу отогнал их, а чуть позже они с Беном уже сидели в столовой за завтраком и обсуждали темы, для них обоих интересные.
0
